Довольно длинный, но узкий, с двумя колесами, красные лопасти которых виднелись в прорезях круглого кожуха, с двумя трубами, он скорее напоминал большой катер, чем маленький пароход.
Но Пете он всегда казался чудом кораблестроения, а поездка на нем Одессы в Аккерман представлялась по меньшей мере путешествием через Атлантический океан.
Билет второго класса стоил дороговато: один рубль десять копеек. Покупалось два билета. Павлик ехал бесплатно.
Но все же ехать на пароходе было гораздо дешевле, а главное, гораздо приятнее, чем тащиться тридцать верст в удушливой ныли на так называемом "овидиопольце". Овидиопольцем назывался дребезжащий еврейский экипаж с кучером в рваном местечковом лапсердаке, лихо подпоясанном красным ямщицким кушаком. Взявши пять рублей и попробовав их на зуб, рыжий унылый возница с вечно больными розовыми глазами выматывал душу пассажиров, через каждые две версты задавая овса своим полумертвым от старости клячам.
Едва заняли места и расположили вещи в общей каюте второго класса, как Павлик, разморенный духотой и дорогой, стал клевать носом. Его сейчас же пришлось уложить спать на черную клеенчатую койку, накаленную солнцем, бившим в четырехугольные окна.
Хотя эти окна и были окованы жарко начищенной медью, все-таки они сильно портили впечатление.
Как вестно, на пароходе обязательно должны быть круглые иллюминаторы, которые в случае шторма надо "задраивать".
В этом отношении куда лучше обстояло дело в носовой каюте третьего класса, где имелись настоящие иллюминаторы, хотя и не было мягких диванов, а только простые деревянные лавки, как на конке.
Однако в третьем классе ездить считалось "неприлично" в такой же мере, как в первом классе "кусалось".
По своему общественному положению семья одесского учителя Бачей как раз принадлежала к средней категории пассажиров, именно второго класса. Это было настолько же приятно и удобно в одном случае, настолько неудобно и унительно - в другом. Все зависело от того, в каком классе едут знакомые.
Поэтому господин Бачей всячески бегал уезжать с дачи в компании с богатыми соседями, чтобы не испытывать лишнего унижения.
Был как раз горячий сезон помидоров и винограда. Погрузка шла утомительно долго.
Петя несколько раз выходил на палубу, чтобы узнать, скоро ли наконец отчалят. Но каждый раз казалось, что дело не двигается. Грузчики шли бесконечной вереницей по трапу, один за другим, с ящиками и корзинками на плечах, а груза на пристани все не убывало.
Мальчик подходил к помощнику капитана, наблюдавшему за погрузкой, терся возле него, становился рядом, заглядывал сверху в трюм, куда осторожно опускали на цепях бочки с вином - сразу по три, по четыре штуки, связанные вместе.
Иногда он как бы нечаянно даже задевал помощника капитана локтем. Специально, чтобы обратить на себя внимание.
- Мальчик, не путайся под ногами, - с равнодушной досадой говорил помощник капитана.
Но Петя на него не обижался. Пете важно было лишь как-нибудь завязать разг
- Послушайте, скажите, пожалуйста: скоро ли мы поедем?
- Скоро.
- А когда скоро?
- Как погрузим, так и поедем.
- А когда погрузим?
- Тогда, когда поедем.
Петя притворно хохотал, желая подольститься к помощнику:
- Нет, скажите серьезно: когда?
- Мальчик, уйди -под ног!
Петя отходил с оживленно-независимым видом, как будто между ними не проошло никаких неприятностей, а просто так - поговорили и разошлись.
Он снова принимался, положив подбородок на перила, рассматривать смертельно надоевшую пристань.
Кроме "Тургенева", здесь грузилось еще множество барж.
Вся пристань была сплошь заставлена подводами с пшеницей. С сухим, шелковым шелестом текло зерно по деревянным желобам в квадратные люки трюмов.
Белое, яростное солнце с беспощадной скукой царило над этой пыльной площадью, лишенной малейших прнаков поэзии и красоты.
Все, все казалось здесь утомительно безобразным.
Чудесные помидоры, так горячо и лакомо блестевшие в тени вялых листьев на огородах, здесь были упакованы в тысячи однообразных решетчатых ящиков.
Нежнейшие сорта винограда, каждая кисть которого казалась на винограднике проведением искусства, были жадно втиснуты в грубые ивовые корзинки и поспешно обшиты дерюгой с ярлыками, заляпанными клейстером.
С таким трудом выращенная и обработанная пшеница - крупная, янтарная, проникнутая всеми запахами горячего поля, - лежала на грязном брезенте, и по ней ходили в сапогах.
Среди мешков, ящиков и бочек расхаживал аккерманский городовой в белом кителе чертовой кожи, с оранжевым револьверным шнуром на черной шее и с большой шашкой.
От неподвижного речного зноя, от пыли, от вялого, но непрерывного шума медленной погрузки Петю клонило ко сну.
Мальчик еще раз, на всякий случай, подошел к старшему помощнику узнать, скоро ли наконец поедем, и еще раз получил ответ, что как погрузим, так и поедем, а погрузим тогда, когда поедем.
Зевая и сонно думая о том, что, очевидно, все на свете товар, и помидоры - товар, и баржи - товар, и домики на земляном берегу - товар, и лимонно-желтые скирды возле этих домиков - товар, и, очень возможно, даже грузчики - товар, Петя побрел в каюту, примостился возле Павлика. Он даже не заметил, как заснул, а когда проснулся, оказалось, что пароход уже идет.
Положение каюты как-то непонятно переменилось. В ней стало гораздо светлей. По потолку бежало зеркальное отражение волны.
Машина работала. Слышался хлопотливый шум колес.
Петя пропустил интереснейший момент отплытия - пропустил третий гудок, команду капитана, уборку трапа, отдачу концов... Это было тем более ужасно, что ни папы, ни Павлика в каюте не было. Значит, они видели все.
- Что же вы меня не разбудили? - закричал Петя, чувствуя себя обворованным во сне.
Кинувшись каюты на палубу, он пребольно ушиб ногу об острый медный порог. Но даже не обратил внимания на такие пустяки.
- Окаянные, окаянные!
Впрочем, Петя напрасно так волновался.
Пароход хотя действительно уже и отвалил от пристани, но все же шел еще не по прямому курсу, а только разворачивался. Значит, самое интересное еще не проошло.
Предстояли еще и "малый ход вперед", и "самый малый ход вперед", и "стоп", и "задний ход", и "самый малый задний", и еще множество увлекательнейших вещей, вестных мальчику в совершенстве.
Пристань удалялась, становилась маленькой, поворачивалась.
Пассажиры, которых вдруг оказался полон пароход, столпились, навалившись на один борт. Они продолжали махать платками и шляпами с таким горячим отчаянием, словно отправлялись бог весть куда, на край света, в то время как в действительности они уезжали ровным счетом на тридцать верст по прямой линии.
Но уж таковы были традиции морского путешествия и горячий темперамент южан.
Главным образом это были пассажиры третьего класса и так называемые "палубные", помещавшиеся на нижней носовой палубе возле трюма. Они не имели права находиться на верхних палубах, предназначенных исключительно для "чистой" публики первого и второго классов.
Петя увидел папу и Павлика на верхней палубе. Они азартно махали шляпами.
Тут же находились капитан и весь экипаж корабля: старший помощник и два босых матроса. Из всей команды только капитан и один матрос занимались настоящим делом управления пароходом. Старший помощник и другой матрос продавали билеты. С разноцветными рулонами и зеленой проволочной кассой, вроде тех, что чаще всего бывают в пекарнях, они обходили пассажиров, не успевших купить билеты на пристани.
Капитан отдавал команду, расхаживая поперек палубы - между двумя мостиками на крыльях парохода. В это время матрос на глазах у умленных пассажиров смотрел в медный котел большого компаса и крутил колесо штурвала, редка помогая себе босой ногой. При этом штурвал невероятно скрипел и гулевые цепи с грохотом ползли взад и вперед вдоль борта, каждую минуту готовые оторвать шлейфы у неосторожных дам.
Пароход шел задним ходом, медленно поворачивая.
- Право на борт! - не обращая ни малейшего внимания на пассажиров, почтительно обступивших компас, кричал капитан рулевому хриплым, горчичным голосом обжоры и грубияна. - Право на борт! Еще правей! Еще немножко! Еще самую чуть-чуть! Хорошо. Так держать.
Он перешел на правый мостик, открыл крышечку рупора, труба которого была проведена вн, и постучал ногою по педали. В недрах пакетбота раздалось дилиньканье колокольчика. Пассажиры с уважением подняли брови и молчаливо переглянулись. Они поняли, что капитан позвонил в машинное отделение.
Что делать? Бежать на мостик смотреть, как будет говорить капитан в рупор, или оставаться возле матроса и компаса? Петя готов был разорваться.
Но рупор перевесил.
Мальчик схватил Павлика за руку и поволок его к мостику, возбужденно крича не без тайного намерения поразить двух незнакомых, но прекрасных девочек своей осведомленностью в морских делах:
- Смотри, Павлик, смотри, сейчас он будет говорить в рупор: "Передний ход".
- Малый ход назад! - сказал капитан в трубку.
И тотчас вну задилинькал колокольчик. Это означало, что команда принята. 7 ФОТОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТОЧКА
Вот уже и Аккерман скрылся глаз. Не стало видно развалин старинной турецкой крепости. А пароход продолжал идти по непомерно широкому днестровскому лиману, и казалось, конца-краю не будет некрасивой кофейной воде, облитой оловом солнца. Вода была так мутна, что тень парохода лежала на ней как на глине.
Путешествие все еще как будто и не начиналось. Измученные лиманом, все ожидали выхода в море.
Наконец часа через полтора пароход стал выходить устья лимана.
Петя прильнул к борту, боясь пропустить малейшую подробность этой торжественной минуты. Вода заметно посветлела, хотя все еще была достаточно грязной.
Волна пошла крупнее и выше. Красные палки буйков, показывавшие фарватер, торчали воды, валко раскачиваясь остроконечными грибками шляпок.