Он был богом, воссоздающим погибший мир. Он постепенно воскрешал этот мир, в угоду женщине, которую он еще не омел в него поместить, пока весь он не будет закончен. Но ее образ, ее присутствие, тень ее воспоминанья требовали того, чтобы наконец он и ее бы воскресил,-- и он нарочно отодвигал ее образ, так как желал к нему подойти постепенно, шаг за шагом, точно так же как тогда, девять лет тому назад. Боясь спутаться, затеряться в светлом лабиринте памяти, он прежний путь свой воссоздавал осторожно, бережно, возвращаясь иногда к забытой мелочи, но не забегая вперед. Блуждая в этот весенний вторник по Берлину, он и вправду выздоравливал, ощущал первое вставанье с пастели, слабость в ногах, Смотрелся во все зеркала. Белье и одежды казались необыкновенно чистыми, просторными и немного чужими. Он медленно шел по широкой аллее, что вела от площадки дома в дебри парка. Там и сям вздувались на лиловатой от лиственной тени земле черные червистые холмики,-- работа кротов. Он надел белые панталоны, сиреневые носки. Он мечтал встретить кого-нибудь в парке, кого-- он еще не знал.
Дойдя до конца аллеи, где сияла в темной зелени хвой белая скамья, он повернул обратно, и далеко впереди в пролете между лип виден был оранжевый песок садовой площадки и блестевшие стекла веранды.
Сиделка уехала обратно в Петербург,-- долго высовывалась из коляски, махала коротенькой рукой, и ветер трепал косынку. Дни пошли радостные, бодрые. В усадьбе была прохлада, плащи солнца на паркете. И через две недели он уже до одури катался на велосипеде, лупил по вечерам в городки с сыном скотницы. А еще через неделю случилось то, чего он так ждал. "И куда все это делось,-- вздохнул Ганин.-- Где теперь это счастье и солнце, эти рюхи, которые так славно звякали и скакали, мой велосипед с низким рулем и большой передачей?.. По какому-то там закону ничто не теряется, материю истребить нельзя, значит, где-то существуют и по сей час щепки от моих рюх и спицы от велосипеда. Да вот беда в том, что не соберешь их опять,-- никогда, Я читал о "вечном возвращении"... А что если этот сложный пасьянс никогда не выйдет во второй раз? Вот... чего-то никак не осмыслю... Да: неужели все это умрет со мной? Я сейчас один в чужом городе. Пьян. От коньяка и пива трещит башка. Ноги вдосталь нашатались. И вот сейчас может лопнуть сердце,-- и с ним лопнет мой мир... Никак не осмыслю..."
Он оказался опять в том же сквере, но теперь было совсем холодно, небо к вечеру подернулось обморочной бледнотой.
"Осталось четыре дня: среда, четверг, пятница, суббота. А я сейчас могу умереть..."
"Подтянуться! -- вдруг пробормотал он, сдвинув темные брови.-- Довольно. Пора домой",
На площадке лестницы он встретился с Алферовым, который, слегка сгорбившись в своем широченном пальто и старательно выпучив губы, совал ключ в замочную скважину лифта.
-- Иду газету покупать, Лев Глебович. Хотите, вместе пройдемся?
-- Благодарю,-- сказал Ганин и прошел к себе. Но взявшись за ручку двери, он остановился. Им овладел мгновенный соблазн. Он услышал, как Алферов вошел в лифт, как машина с трудным глухим грохотом опустилась до низу и там лязгнула.
"Унесло...-- подумал он, покусывая губы.-- А черт... рискну". Судьба так захотела, чтобы минут пять спустя Клара постучалась к Алферову, чтобы спросить, нет ли у него почтовой марки. Сквозь верхнее матовое стекло двери желтел свет, и потому она решила, что Алферов дома.
-- Алексей Иванович,-- сказала Клара, одновременно стуча и приоткрывая дверь,-- нет ли у вас...
Она в изумленьи запнулась. У письменного стола стоял Ганин и поспешно задвигал ящик. Он оглянулся, блеснув зубами, толкнул ящик бедром и выпрямился.
-- Ах, Боже мой,-- тихо сказала Клара и попятилась из комнаты.
Ганин быстро шагнул к ней, на ходу выключив свет и захлопнув дверь. Клара прислонилась к стене в полутемном коридоре и с ужасом глядела на него, прижав пухлые руки к вискам.
-- Боже мой...-- повторила она так же тихо.-- Как вы могли...
С медленным грохотом, словно отдуваясь, поплыл вверх лифт.
-- Возвращается...-- таинственно шепнул Ганин. -- О, я не выдам вас,-- горько воскликнула Клара, не сводя с него блестящих, влажных глаз,-- но как вы могли? Ведь он не богаче вас... Нет, это кошмар какой-то.
-- Пойдемте к вам,-- сказал с улыбкой Ганин.-- Я вам, пожалуй, объясню...
Она медленно отделилась от стены и, нагнув голову, пошла в свою комнату. Там было тепло, пахло хорошими духами, на стене была копия с картины Беклина "Остров мертвых", на столике стояла фотография -- Людмилино лицо, очень подправленное.
-- Мы с нею поссорились,-- кивнул Ганин в сторону снимка,-- Не зовите меня, если она будет у вас. Все кончено.
Клара села с ногами на кушетку и, кутаясь в черный платок, исподлобья глядела на Ганина.
-- Все это глупости, Клара,-- сказал он, садясь рядом с ней и опираясь на выпрямленную руку.-- Неужели вы думаете, что я действительно крал деньги? Но, конечно, мне будет неприятно, если Алферов узнает, что я залезал к нему в стол.
-- Да что же вы делали? Что могло быть другого? -- зашептала Клара.-- Я от вас не ожидала этого, Лев Глебович.
-- Какая вы право смешная,-- сказал Ганин и заметил, что ее большие, ласковые, слегка навыкате глаза чересчур уж блестят, что слишком уж взволнованно поднимаются и спадают ее плечи под черным платком.
-- Полноте,-- улыбнулся он.-- Ну хорошо, предположим, я -- вор, взломщик. Но почему это вас так тревожит?
-- Уходите, пожалуйста,-- тихо сказала Клара и отвернула голову. Он рассмеялся, пожал плечом...
Когда же дверь за ним закрылась, Клара заплакала и плакала долго, тяжелыми блестящими слезами, которые равномерно возникали на ее ресницах и сползали продолговатыми каплями по ее запылавшим от рыданий щекам.
-- Бедный мой,-- бормотала она,-- до чего жизнь довела его. И что я могу ему сказать...
Раздался легкий стук в стену из комнаты танцоров. Клара сильно высморкалась, прислушалась. Стук повторился опять, по-женски бархатный: это, верно, стучал Колин. Потом прокатился смех, кто-то воскликнул: "Алек, о Алек, перестань...",-- и два голоса глухо и нежно затараторили.
Клара подумала о том, что завтра, как всегда, нужно ехать на службу, до шести стучать по кнопкам, следя за лиловой строчкой, которая с зернистым потрескиваньем высыпает на лист, или же, если дела нет, читать, подперев ее об черный ремингтон, одолженную, бесстыдно растрепанную книгу. Она сварила себе чай, вяло поужинала, потом долго раздевалась, вздыхая и лениво двигаясь. Лежа в постели, она слышала, что рядом, в номере у Подтягина, голоса, кто-то входил, выходил, неожиданно голос Ганина что-то громко сказал, Подтягин ответил тихо, сокрушенно. Она вспомнила, что старик сегодня опять ездил насчет паспорта, что у него тяжелая болезнь сердца, что жизнь проходит: в пятницу ей минет двадцать шесть лет. А голоса все звучали,-- и Кларе казалось, что она живет в стеклянном доме, колеблющемся и плывущем куда-то. Шум поездов, особенно ясно слышный по ту сторону коридора, добирался и сюда, и кровать как будто поднималась и покачивалась. Перед ней мелькнула спина Ганина, который склонялся над столом и оглядывался через плечо, скаля яркие зубы. А потом она уснула и во сне видела какую-то чушь: будто села в трамвай, а рядом старушка, необыкновенно похожая на ее тетку, жившую в Лодзи, быстро говорит что-то по-немецки, и оказывается понемногу, что это вовсе не ее тетка, а та радушная торговка, у которой Клара по дороге на службу покупает апельсины.
V
В этот вечер к Антону Сергеевичу зашел гость. Это был старый господин с желтоватыми усами, подстриженными на английский манер, солидный, очень опрятно одетый, в сюртуке и полосатых штанах... Подтягин его потчевал бульоном магги, когда вошел Ганин. Воздух был синеват от папиросных паров.
-- Господин Ганин, господин Куницын,-- и Антон Сергеевич, сияя стеклами пенсне и посапывая, вдавил Ганина своей мягкой рукой в кресло.
-- Это, Лев Глебович, мой старый однокашник, когда-то шпаргалки мне писал. Куницын осклабился.
-- Было дело,-- проговорил он низким, круглым голосом.-- А позвольте вас спросить, дорогой Антон Сергеевич, который теперь час?
-- Да ну вас, час детский, можно еще посидеть. Куницын встал, подтягивал жилет. -- Супруга ждет, не могу.
-- Ну что же, не смею удерживать,-- развел руками Антон Сергеевич и бочком, через пенсне поглядел на гостя,-- а жене вашей кланяйтесь. 'Не имею чести знать, но поклон передайте.
-- Благодарю,-- сказал Куницын.-- Очень приятно. Всего доброго. Пальто я, кажется, в передней оставил.
-- Я вас еще провожу,-- сказал Подтягин.-- Простите, пожалуйста, Лев Глебович, сейчас вернусь,
Оставшись один, Ганин поудобнее уселся в старом зеленом кресле и в раздумье улыбнулся. Он зашел к старому поэту, оттого что это был, пожалуй, единственный человек, который мог бы понять его волненье. Ему хотелось рассказать ему о многом,-- о закатах над русским шоссе, о березовых рощах. В переплетенных старых журналах "Всемирная Иллюстрация" да "Живописное Обозрение" ведь бывали под виньетками стихи этого самого Подтягина. Антон Сергеевич вернулся, хмуро покачивая головой. -- Обидел меня,-- сказал он, садясь к столу и барабаня пальцами.-- Ах, как обидел... -- В чем дело? -- улыбнулся Ганин.