Смекни!
smekni.com

Приглашение на казнь 2 (стр. 24 из 30)

библиотекарь, пришедший забрать книги. Его длинное, бледное

лицо в ореоле пыльно-черных волос вокруг плеши, длинный

дрожащий стан в синеватой фуфайке, длинные ноги в куцых штанах

-- все это вместе производило странное, болезненное

впечатление, точно его прищемили и выплющили. Цинциннату,

однако, сдавалось, что, вместе с пылью книг, на нем осел налет

чего-то отдаленно человеческого.

-- Вы, верно, слышали, -- сказал Цинциннат, -- послезавтра

-- мое истребление. Больше не буду брать книг.

-- Больше не будете, -- подтвердил библиотекарь.

Цинциннат продолжал:

-- Мне хочется выполоть несколько сорных истин. У вас есть

время? Я хочу сказать, что теперь, когда знаю в точности...

Какая была прелесть в том самом неведении, которое так меня

удручало... Книг больше не буду...

-- Что-нибудь мифологическое? -- предложил библиотекарь.

-- Нет, не стоит. Мне как-то не до чтения.

-- Некоторые берут, -- сказал библиотекарь.

-- Да, я знаю, но, право -- не стоит.

-- На последнюю ночь, -- с трудом докончил свою мысль

библиотекарь.

-- Вы сегодня страшно разговорчивы, -- усмехнулся

Цинциннат. -- Нет, унесите это. Quercus'a я одолеть не мог! Да,

кстати: тут мне ошибкой... эти томики... по-арабски, что ли...

я, увы, не успел изучить восточные языки.

-- Досадно, -- сказал библиотекарь.

-- Ничего, душа наверстает. Постойте, не уходите еще. Я

хоть и знаю, что вы только так -- переплетены в человечью кожу,

все же... довольствуюсь малым... Послезавтра...

Но, дрожа, библиотекарь ушел.

XVII

Обычай требовал, чтобы накануне казни пассивный ее

участник и активный вместе являлись с коротким прощальным

визитом ко всем главным чиновникам, -- но для ускорения ритуала

было решено, что оные лица соберутся в пригородном доме

заместителя управляющего городом (сам управляющий, его

племянник, был в отъезде, -- гостил у друзей в Притомске), и

что к ужину, запросто, придут туда Цинциннат и м-сье Пьер.

Была темная ночь, с сильным теплым ветром, когда они, оба

в одинаковых плащах, пешие, в сопровождении шести солдат с

алебардами и фонарями, перешли через мост в спящий город и,

минуя главные улицы, кремнистыми тропами между шумящих садов

стали подниматься в гору.

(Еще на мосту Цинциннат обернулся, высвободив голову из

капюшона плаща: синяя, сложная, многобашенная громада крепости

поднималась в тусклое небо, где абрикосовую луну перечеркнула

туча. Темнота над мостом моргала и морщилась от летучих мышей.

-- Вы обещали... -- прошептал м-сье Пьер, слегка сжав ему

локоть, -- и Цинциннат снова надвинул куколь.)

Эта ночная прогулка, которая, казалось, будет так обильна

печальными, беспечными, поющими, шепчущими впечатлениями, ибо

что есть воспоминание, как не душа впечатления? -- получалась

на самом деле смутной, незначительной и мелькнула так скоро,

как это только бывает среди очень знакомой местности, в

темноте, когда разноцветная дневная дробь заменена целыми

числами ночи.

В конце узкой и мрачной аллеи, где хрустел гравий и пахло

можжевельником, вдруг явился театрально освещенный подъезд с

белесыми колоннами, фризами на фронтоне, лаврами в кадках, и,

едва задержавшись в вестибюле, где метались, как райские птицы,

слуги, роняя перья на черно-белые плиты, -- Цинциннат и м-сье

Пьер перешли в зал, гудевший многочисленным собранием. Тут были

все.

Тут выделялся характерной шевелюрой заведующий городскими

фонтанами; тут вспыхивал червонными орденами черный мундир шефа

телеграфистов; тут находился румяный, с похабным носом,

начальник снабжения; и с итальянской фамилией укротитель львов;

и судья, глухой старец; и, в зеленых лакированных туфлях,

управляющий садами; -- и множество еще других осанистых,

именитых, седовласых особ с отталкивающими лицами. Дамы

отсутствовали, ежели не считать попечительницы учебного округа,

очень полной, в сером сюртуке мужского покроя, пожилой женщины

с большими плоскими щеками и гладкой, блестящей, как сталь,

прической.

Кто-то при общем смехе поскользнулся на паркете. Люстра

выронила одну из своих свечей. На небольшой, для осмотра

выставленный, гроб кем-то уже был положен букет. Стоя с

Цинциннатом в стороне, м-сье Пьер указывал своему воспитаннику

эти явления.

Но вот хозяин, смуглый старик с эспаньолкой, хлопнул в

ладоши, распахнулись двери, и все перешли в столовую. М-сье

Пьер и Цинциннат были посажены рядом во главе ослепительного

стола, -- и, сперва сдержанно, не нарушая приличий, с

доброжелательным любопытством, переходившим у некоторых в

скрытое умиление, все поглядывали на одинаково, в гамлетовки

(*20), одетую чету; затем, по мере того как на губах м-сье Пьер

разгоралась улыбка и он начинал говорить, взгляды гостей

устремлялись все откровеннее на него и на Цинцинната, который

неторопливо, усердно и сосредоточенно, -- как будто ища

разрешения задачи, -- балансировал рыбный нож разными

способами, то на солонке, то на сгибе вилки, то прислонял его к

хрустальной вазочке с белой розой, отличительно от других

украшавший его прибор.

Слуги, навербованные среди самых ловких франтов города, --

лучшие представители его малиновой молодежи, -- резво разносили

кушанья (иногда даже перепархивая с блюдом через стол), и общее

внимание привлекала учтивая заботливость, с которой м-сье Пьер

ухаживал за Цинциннатом, сразу меняя свою разговорную улыбку на

минутную серьезность, пока бережно клал лакомый кусок ему на

тарелку, -- после чего, с прежним игривым блеском на розовом,

безволосом лице, продолжал на весь стол остроумнейший разговор

-- и вдруг, на полуслове, чуть-чуть засутулясь, хватая соусник

или перечницу, вопросительно взглядывал на Цинцинната, который,

впрочем, не притрагивался ни к какой еде, а все так же тихо,

внимательно и усердно переставлял ножик.

-- Ваше замечание, -- весело сказал м-сье Пьер, обращаясь

к начальнику городского движения, влепившему свое словцо и

теперь предвкушавшему очаровательную реплику, -- ваше замечание

напоминает мне известный анекдот о врачебной тайне.

-- Расскажите, мы не знаем, ах, расскажите, -- потянулись

со всех сторон к нему голоса.

-- Извольте, -- сказал м-сье Пьер. -- Приходит к

гинекологу...

-- Звините за перебивку, -- сказал укротитель львов (седой

усач с пунцовой орденской лентой), -- но утвержден ли господин,

что та анекдота вцельно для ушей... -- он выразительно показал

глазами на Цинцинната.

-- Полноте, полноте, -- строго отвечал м-сье Пьер, -- я бы

никогда не разрешил себе ни малейшей скабрезности в

присутствии... Значит, приходит к гинекологу старенькая дама

(м-сье Пьер слегка выпятил нижнюю губу). У меня, говорит,

довольно серьезная болезнь, и боюсь, что от нея помру.

Симптомы? -- спрашивает тот. -- Голова, доктор, трясется... --

и м-сье Пьер, шамкая и трясясь, изобразил старушку.

Гости грохнули. В другом конце стола глухой судья,

страдальчески кривясь, как от запора смеха, лез большим серым

ухом в лицо к хохотавшему эгоисту соседу и, теребя его за

рукав, умолял сообщить, что рассказал м-сье Пьер, который,

между тем, через всю длину стола, ревниво следил за судьбой

своего анекдота и только тогда перемигнул, когда кто-то наконец

удовлетворил любопытство несчастного.

-- Ваш удивительный афоризм, что жизнь есть врачебная

тайна, -- заговорил заведующий фонтанами, так брызгая мелкой

слюной, что около рта у него играла радуга, -- может быть

отлично применен к странному случаю, происшедшему на днях в

семье моего секретаря. Представьте себе...

-- Ну что, Цинциннатик, боязно? -- участливым полушепотом

спросил один из сверкающих слуг, наливая вино Цинциннату; он

поднял глаза; это был его шурин-остряк: -- боязно, поди? Вот

хлебни винца до венца...

-- Это что такое? -- холодно осадил болтуна м-сье Пьер, и

тот, горбатясь, проворно отступил -- и вот уже наклонялся со

своей бутылкой над плечом следующего гостя.

-- Господа! -- воскликнул хозяин, привстав и держа на

уровне крахмальной груди бокал с бледно-желтым, ледянистым

напитком. -- Предлагаю тост за...

-- Горько! -- крикнул кто-то, и другие подхватили.

-- ...На брудершафт, заклинаю... -- изменившимся голосом,

тихо, с лицом, искаженным мольбой, обратился м-сье Пьер к

Цинциннату, -- не откажите мне в этом, заклинаю, это всегда,

всегда так делается...

Цинциннат безучастно потрагивал свившиеся в косые трубочки

края мокрой белой розы, которую машинально вытянул из упавшей

вазы.

-- ...Я, наконец, вправе требовать, -- судорожно прошептал

м-сье Пьер -- и вдруг, с отрывистым, принужденным смехом, вылил

из своего бокала каплю вина Цинциннату на темя, а затем окропил

и себя.

-- Браво, браво! -- раздавались кругом крики, и сосед

поворачивался к соседу, выражая патетической мимикой изумление,

восхищение, и звякали, чокаясь, небьющиеся бокалы, и яблоки с

детскую голову ярко громоздились среди пыльно-синих гроздей

винограда на крутогрудом серебряном корабле, и стол поднимался,

как пологая алмазная гора, и в туманах плафонной живописи

путешествовала многорукая люстра, плачась, лучась, не находя

пристанища.

-- Я тронут, тронут, -- говорил м-сье Пьер, и к нему по

очереди подходили, поздравляли его. Иные при этом оступались,

кто-то пел. Отец городских пожарных был неприлично пьян; двое

слуг под шумок пытались утащить его, но он пожертвовал фалдами,

как ящерица хвостом, и остался. Почтенная попечительница,

багровея пятнами, безмолвно и напряженно откидываясь,

защищалась от начальника снабжения, который игриво нацеливался

в нее пальцем, похожим на морковь, как бы собираясь ее

проткнуть или пощекотать, и приговаривал: "Ти-ти-ти-ти!".