Смекни!
smekni.com

Приглашение на казнь 2 (стр. 25 из 30)

-- Перейдем, господа, на террасу, -- провозгласил хозяин,

и тогда Марфинькин брат и сын покойного доктора Синеокова

раздвинули, с треском деревянных колец, занавес: открылась, в

покачивающемся свете расписных фонарей, каменная площадка,

ограниченная в глубине кеглеобразными столбиками балюстрады,

между которыми густо чернелись двойные доли ночи.

Сытые, урчащие гости расположились в низких креслах.

Некоторые околачивались около колонн, другие у балюстрады. Тут

же стоял Цинциннат, вертя в пальцах мумию сигары, и рядом с

ним, к нему не поворачиваясь, но беспрестанно его касаясь то

спиной, то боком, м-сье Пьер говорил при одобрительных

возгласах слушателей:

-- Фотография и рыбная ловля -- вот главные мои увлечения.

Как это вам ни покажется странным, но для меня слава, почести

-- ничто по сравнению с сельской тишиной. Вот вы недоверчиво

улыбаетесь, милостивый государь (мельком обратился он к одному

из гостей, который немедленно отрекся от своей улыбки), но

клянусь вам, что это так, я зря не клянусь. Любовь к природе

завещал мне отец, который тоже не умел лгать. Многие из вас,

конечно, его помнят и могут подтвердить -- даже письменно, если

бы потребовалось.

Стоя у балюстрады, Цинциннат смутно всматривался в

темноту, -- и вот, как по заказу, темнота прельстительно

побледнела, ибо чистая теперь и высокая луна выскользнула из-за

каракулевых облачков, покрывая лаком кусты и трелью света

загораясь в прудах. Вдруг с резким движением души Цинциннат

понял, что находится в самой гуще Тамариных Садов, столь

памятных ему и казавшихся столь недостижимыми; мгновенно

приложив одно к одному, он понял, что не раз с Марфинькой тут

проходил, мимо этого самого дома, в котором был сейчас, и

который тогда ему представлялся в виде белой виллы с забитыми

окнами, сквозивший в листве на пригорке... Теперь, хлопотливым

взглядом обследуя местность, он без труда освобождал от пленок

ночной мглы знакомые лужайки или, напротив, стирал с них лишнюю

лунную пыль, дабы сделать их точно такими, какими были они в

памяти. Реставрируя замазанную копотью ночи картину, он видел,

как по-старому распределяются рощи, тропинки, ручьи... Вдали,

упираясь в металлическое небо, застыли на полном раскате

заманчивые холмы в синеватом блеске и складках мрака...

-- Луна, балкон, она и он, -- сказал м-сье Пьер, улыбаясь

Цинциннату, который тут заметил, что все смотрят на него с

ласковым, выжидательным участием.

-- Вы любуетесь ландшафтом? -- вкрадчиво, держа руки за

спиной, проговорил управляющий садами, -- вы... -- он осекся и,

как бы слегка смутясь, повернулся к м-сье Пьеру: -- Простите...

вы разрешаете? Я, собственно, не был представлен...

-- Ах, помилуйте, моего разрешения не требуется, --

вежливо ответил м-сье Пьер и, прикоснувшись к Цинциннату, тихо

сказал: -- Этот господин хочет с тобой побеседовать.

-- Ландшафт... Любуетесь ландшафтом? -- повторил, кашлянув

в кулак, управляющий садами. -- Но сейчас мало что видно. Вот

погодите, ровно в полночь, -- это мне обещал наш главный

инженер... Никита Лукич! А, Никита Лукич!

-- Я за него, -- бодрым баском отозвался Никита Лукич и

подался вперед, услужливо, вопросительно и радостно поворачивая

то к одному, то к другому свое моложавое, мясистое, с белой

щеткой усов, лицо и удобно положа руки на плечи управляющему

садами и м-сье Пьеру, между которыми он, высовываясь, стоял.

-- Я рассказывал, Никита Лукич, что вы обещали ровно в

полночь, в честь...

-- А как же, -- сочно отрезал главный инженер. --

Беспременно сюрприз будет. Это уже будьте покойны. А который-то

час, ребята?

Он освободил чужие плечи от напора своих широких рук и

озабоченно ушел в комнаты.

-- Что же, через каких-нибудь восемь часов будем уже на

площади, -- сказал м-сье Пьер, вновь придавив крышку своих

часиков. Спать придется немного. Тебе, милый, не холодно?

Господин сказал, что будет сюрприз. Нас, право, очень балуют.

Эта рыбка за ужином была бесподобна.

-- ...Оставьте, бросьте, -- раздался низкий голос

попечительницы, которая надвигалась генеральской спиной и

ватрушкой своего шиньончика прямо на м-сье Пьера, отступая

перед указательным пальцем начальника снабжения.

-- Ти-ти-ти, -- игриво пищал тот, -- ти-ти-ти.

-- Полегче, мадам, -- крякнул м-сье Пьер, -- мозоли у меня

не казенные.

-- Обворожительная женщина, -- без всякого выражения,

вскользь, заметил начальник снабжения и, потанцовывая,

направился к группе мужчин, стоявших у колонн, -- и тень его

смешалась с их тенями, и ветерок качал бумажные фонари, и

выделялись из мрака то рука, важно расправляющая ус, то

чашечка, поднятая к старческим рыбьим губам, пытающимся со дна

достать сахар.

-- Внимание! -- вдруг крикнул хозяин, вихрем проносясь

между гостей.

Сначала в саду, потом за ним, потом еще дальше, вдоль

дорожек, в дубравах, на прогалинах и лугах, поодиночке и

пачками, зажигались рубиновые, сапфирные, топазовые огоньки,

постепенно цветным бисером выкладывая ночь. Гости заахали.

М-сье Пьер, со свистом вобрав воздух, схватил Цинцинната за

кисть. Огоньки занимали все большую площадь: вот потянулись

вдоль отдаленной долины, вот перекинулись в виде длинной брошки

на ту сторону, вот уже повыскочили на первых склонах, -- а там

пошли по холмам, забираясь в самые тайные складки, обнюхивая

вершины, переваливая через них!

-- Ах, как славно, -- прошептал м-сье Пьер, на миг

прижавшись щекой к щеке Цинцинната.

Гости аплодировали. В течение трех минут горел

разноцветным светом добрый миллион лампочек, искусно

рассаженных в траве, на ветках, на скалах, и в общем

размещенных таким образом, чтобы составить по всему ночному

ландшафту растянутый грандиозный вензель из П. и Ц., не совсем,

однако, вышедший. Затем все разом потухли, и сплошная темнота

подступила к террасе.

Когда опять появился инженер Никита Лукич, его окружили и

хотели качать. Но пора было думать и о заслуженном отдыхе.

Перед уходом гостей хозяин предложил снять м-сье Пьера и

Цинцинната у балюстрады. М-сье Пьер, хотя был снимаемым, все же

руководил этой операцией. Световой взрыв озарил белый профиль

Цинцинната и безглазое лицо рядом с ним. Сам хозяин подал им

плащи и вышел их проводить. В вестибюле, спросонья гремя,

разбирали алебарды сумрачные солдаты.

-- Несказанно польщен визитом, -- обратился на прощание

хозяин к Цинциннату: -- Завтра, -- вернее, сегодня утром -- я

там буду, конечно, и не только как официальное лицо, но и как

частное. Племянник мне говорил, что ожидается большое скопление

публики.

-- Ну-с, ни пера, ни пуха, -- в промежутках тройного

лобзания сказал он м-сье Пьеру.

Цинциннат и м-сье Пьер в сопровождении солдат углубились в

аллею.

-- Ты в общем хороший, -- произнес м-сье Пьер, когда они

немножко отошли, -- только почему ты всегда как-то... Твоя

застенчивость производит на свежих людей самое тягостное

впечатление. Не знаю, как ты, -- добавил он, -- но хотя я,

конечно, в восторге от этой иллюминации и все такое, но у меня

изжога и подозрение, что далеко не все было на сливочном масле.

Шли долго. Было очень тихо и туманно.

Ток-ток-ток, -- глухо донеслось откуда-то слева, когда они

спускались по Крутой. -- Ток-ток-ток.

-- Подлецы, -- пробормотал м-сье Пьер. -- Ведь клялись,

что уже готово...

Наконец перешли через мост и стали подниматься в гору.

Луну уже убрали, и густые башни крепости сливались с тучами.

Наверху, у третьих ворот, в шлафроке и ночном колпаке, ждал

Родриг Иванович.

-- Ну, что, как было? -- спросил он нетерпеливо.

-- Вас недоставало, -- сухо сказал м-сье Пьер.

XVIII

"Прилег, не спал, только продрог, и теперь -- рассвет

(быстро, нечетко, слов не кончая, -- как бегущий оставляет след

неполной подошвы, -- писал Цинциннат), теперь воздух бледен, и

я так озяб, что мне кажется, отвлеченное понятие "холод" должно

иметь форму моего тела, и сейчас за мною придут. Мне совестно,

что я боюсь, а боюсь я дико, -- страх, не останавливаясь ни на

минуту, несется с грозным шумом сквозь меня, как поток, и тело

дрожит, как мост над водопадом, и нужно очень громко говорить,

чтобы за шумом себя услышать. Мне совестно, душа опозорилась,

-- это ведь не должно быть, не должно было быть, было бы быть,

-- только на коре русского языка могло вырасти это грибное

губье сослагательного, -- о, как мне совестно, что меня

занимают, держат душу за полу, вот такие подробы, подрости,

лезут, мокрые, прощаться, лезут какие-то воспоминания: я, дитя,

с книгой, сижу у бегущей с шумом воды на припеке, и вода

бросает колеблющийся блеск на ровные строки старых, старых

стихов, -- о, как на склоне, -- ведь я знаю, что этого не надо,

-- и суеверней! (*21) -- ни воспоминаний, ни боязни, ни этой

страстной икоты: и суеверней! -- и я так надеялся, что будет

все прибрано, все просто и чисто. Ведь я знаю, что ужас смерти

это только так, безвредное, -- может быть даже здоровое для

души, -- содрогание, захлебывающийся вопль новорожденного или

неистовый отказ выпустить игрушку, -- и что живали некогда в

вертепах, где звон вечной капели и сталактиты, смерторадостные

мудрецы (*22), которые, -- большие путаники, правда, -- а

по-своему одолели, -- и хотя я все это знаю, и еще знаю одну

главную, главнейшую вещь, которой никто здесь не знает, --

все-таки смотрите, куклы, как я боюсь, как все во мне дрожит, и

гудит, и мчится, -- и сейчас придут за мной, и я не готов, мне

совестно..."

Цинциннат встал, разбежался и -- головой об стену, но

настоящий Цинциннат сидел в халате за столом и глядел на стену,

грызя карандаш, и вот, слегка зашаркав под столом, продолжал

писать -- чуть менее быстро:

"Сохраните эти листы, -- не знаю, кого прошу, -- но: