Среди медленно протекающих толп протекал незнакомец; и вернее, он утекал в совершенном смятенье от того перекрестка, где потоком людским был притиснут он к черной карете, откуда уставились на него: череп, ухо, цилиндр.
Это ухо и этот череп!
Вспомнив их, незнакомец кинулся в бегство.
Протекала пара за парой: протекали тройки, четверки; от каждой под небо вздымался дымовой столб разговора, переплетаясь, сливаясь с дымовым, смеж-нобегупщм столбом; пересекая столбы разговоров, незнакомец мой ловил их отрывки; из отрывков тех составлялись и фразы, и предложения. Заплеталась невская сплетня.
-- "Вы знаете?" -- пронеслось где-то справа и погасло в набегающем грохоте.
И потом вынырнуло опять:
-- "Собираются..."
-- "Что?"
-- "Бросить..."
Зашушукало сзади.
Незнакомец с черными усиками, обернувшись, увидел: котелок, трость, пальто; уши, усы и нос...
-- "В кого же"?
-- "Кого, кого" -- перешушукнулось издали; и вот темная пара сказала.
-- "Абл..."
И сказавши, пара прошла.
-- "Аблеухова?"
-- "В Аблеухова?!"
Но пара докончила где-то там...
-- "Абл... ейка меня кк...исла...тою... попробуй..."
И пара икала.
Но незнакомец стоял, потрясенный всем слышанным:
-- "Собираются?.."
-- "Бросить?.."
-- "В Абл..."
..............................................................................
-- "Нет же: не собираются..."
.................................................................................
А кругом зашепталось:
-- "Поскорее..."
И потом опять сзади:
-- "Пора же..."
И пропавши за перекрестком, напало из нового перекрестка:
-- "Пора... право..."
Незнакомец услышал не "право", а "прово-"; и докончил сам:
-- "Прово-кация?!"
Провокация загуляла по Невскому. Провокация изменила смысл всех слышанных слов: провокацией наделила она невинное право; а "обл... ейка" она превратила в черт знает что:
-- "В Абл..."
И незнакомец подумал:
-- "В Аблеухова".
Просто он от себя присоединил предлог ве, ер: присоединением буквы ве и твердого знака изменился невинный словесный обрывок в обрывок ужасного содержания; и что главное: присоединил предлог незнакомец.
Провокация, стало быть, в нем сидела самом; а он от нее убегал: убегал -- от себя. Он был своей собственной тенью.
О, русские люди, русские люди!
Толпы зыбких теней не пускайте вы с острова: вкрадчиво тени те проникают в телесное обиталище ваше; проникают отсюда они в закоулки души: вы становитесь тенями клубообразно летящих туманов: те туманы летят искони из-за края земного: из свинцовых пространств волнами кипящего Балта; в туман искони там уставились громовые отверстия пушек.
В двенадцать часов, по традиции, глухой пушечный выстрел торжественно огласил Санкт-Петербург, столицу Российской Империи: все туманы разорвались и все тени рассеялись.
Лишь тень моя -- неуловимый молодой человек -- не сотрясся и не расплылся от выстрела, беспрепятственно совершая свой пробег до Невы. Вдруг чуткое ухо моего незнакомца услышало за спиною восторженный шепот:
-- "Неуловимый!.."
-- "Смотрите -- Неуловимый!.."
-- "Какая смелость!.."
И когда, уличенный, повернулся он своим островным лицом, то увидел в упор на себя устремленные глазки двух бедно одетых курсисточек...
ДА ВЫ ПОМОЛЧИТЕ!..
-- "Быбы... быбы..."
Так громыхал мужчина за столиком: мужчина громадных размеров; кусок желтой семги он запихивал в рот и, давясь, выкрикивал непонятности. Кажется он выкрикивал:
"Вы-бы..."
Но слышалось:
-- "Бы-бы..."
И компания тощих пиджачников начинала визжать:
-- "А-ахха-ха, аха-ха!.."
Петербургская улица осенью проницает весь организм: леденит костный мозг и щекочет дрогнувший позвоночник; но как скоро с нее попадешь ты в теплое помещение, петербургская улица в жилах течет лихорадкой. Этой улицы свойство испытывал сейчас незнакомец, войдя в грязненькую переднюю, набитую туго: черными, синими, серыми, желтыми польтами, залихватскими, вислоухими, кургузыми шапками и всевозможной калошей. Обдавала теплая сырость; в воздухе повисал белеющий пар: пар блинного запаха.
Получив обжигающий ладонь номерок от верхнего платья, разночинец с парою усиков наконец вошел в зал...
-- "А-а-а..."
Оглушили его сперва голоса.
-- "Ра-аа-ков... ааа... ах-ха-ха..."
-- "Видите, видите, видите..."
-- "Не говорите..."
-- "Ме-емме..."
-- "И водки..."
-- "Да помилуйте... да подите... Да как бы не так..."
Все то бросилось ему в лоб; за спиною же, с Невского, за ним вдогонку бежало:
-- "Пора... право..."
-- "Что право?"
-- "Кация -- акация -- кассация..."
-- "Бл..."
-- "И водки..." . .
Ресторанное помещение состояло из грязненькой комнатки; пол натирался мастикою; стены были расписаны рукой маляра, изображая там обломки шведской флотилии, с высоты которых в пространство рукой указывал Петр; и летели оттуда пространства синькою белогривых валов; в голове незнакомца же полетела карета, окруженная роем...
-- "Пора..."
-- "Собираются бросить..."
-- "В Абл..."
-- "Прав..."
Ах, праздные мысли!..
На стене красовался зеленый кудреватый шпинат, рисовавший зигзагами плезиры петергофской натуры 17 с пространствами, облаками и с сахарным куличом в виде стильного павильончика.
-- "Вам с пикончиком?"18
Одутловатый хозяин из-за водочной стоечки обращался к нашему незнакомцу.
-- "Нет, без пикону мне".
А сам думал: почему был испуганный взгляд -- за каретным стеклом: выпучились, окаменели и потом закрылись глаза; мертвая, бритая голова прокачалась и скрылась; из руки -- черной замшевой -- его по спине не огрел и злой бич циркуляра; черная замшевая рука протряслась там безвластно; была она не рука, а... ручоночка...
Он глядел: на прилавке сохла закуска, прокисали все какие-то вялые листики под стеклянными колпаками с грудою третьеводнишних перепрелых котлеток.
-- "Еще рюмку..."
Там вдали посиживал праздно потеющий муж с преогромною кучерской бородою, в синей куртке, в смазных сапогах поверх серых солдатского цвета штанов. Праздно потеющий муж опрокидывал рюмочки; праздно потеющий муж подзывал вихрастого полового:
-- "Чего извоетс?.."
-- "Чаво бы нибудь..."
-- "Дыньки-с?"
-- "К шуту: мыло с сахаром твоя дынька..."
-- "Бананчика-с?"
-- "Неприличнава сорта фрухт..."
-- "Астраханского винограду-с?"
Трижды мой незнакомец проглотил терпкий бесцветно блистающий яд, которого действие напоминает действие улицы: пищевод и желудок лижут сухим языком его мстительные огни, а сознание, отделяясь от тела, будто ручка машинного рычага, начинает вертеться вокруг всего организма, просветляясь невероятно... на один только миг.
И сознание незнакомца на миг прояснилось: и он вспомнил: безработные голодали там; безработные там просили его; и он обещал им; и взял от них -- да? Где узелочек? Вот он, вот -- рядом, тут... Взял от них узелочек.
В самом деле: та невская встреча повышибла память.
-- "Арбузика-с?"
-- "К шуту арбузик: только хруст на зубах; а во рту -- хоть бы что..."
-- "Ну так водочки..."
Но бородатый мужчина вдруг выпалил:
-- "Мне вот чего: раков..."
Незнакомец с черными усиками уселся за столик, поджидать ту особу, которая...
-- "Не желаете ль рюмочку?"
Праздно потеющий бородач весело подмигнул.
-- "Благодарствуйте..."
-- "Отчего же-с?"
-- "Да пил я..."
-- "Выпили бы и еще: в маем кумпанействе..."
Незнакомец мой что-то сообразил: подозрительно поглядел он на бородача, ухватился за мокренький узелочек, ухватился за оборванный листик (для газетного чтения); и им, будто бы невзначай, прикрыл узелочек.
-- "Тульские будете?"
Незнакомец с неудовольствием оторвался от мысли и сказал с достаточной грубостью -- сказал фистулою:
-- "И вовсе не тульский..."
-- "Аткелева ж?..."
-- "Вам зачем?"
-- "Так..."
-- "Ну: из Москвы..."
И плечами пожавши, сердито он отвернулся.
И он думал: нет, он не думал -- думы думались сами, расширяясь и открывая картину: брезенты, канаты, селедки; и набитые чем-то кули: неизмеримость кулей; меж кулями в черную кожу одетый рабочий синеватой рукой себе на спину взваливал куль, выделяясь отчетливо на тумане, на летящих водных поверхностях; и куль глухо упал: со спины в нагруженную балками барку; за кулем -- куль; рабочий же (знакомый рабочий) стоял над кулями и вытаскивал трубочку с пренелепо на ветре плясавшим одежды крылом.
-- "По камерческой части?"
(Ах ты, Господи!)
-- "Нет: просто -- так..."
И сам сказал себе:
-- "Сыщик..."
-- "Вот оно: а мы -- в кучерах..."
-- "Шурин та мой у Кистинтина Кистинтиновича
кучером..."
-- "Ну и что ж?"
-- "Да что ж: ничаво -- здесь сваи..."
Ясное дело, что -- сыщик: поскорее бы приходила особа.
Бородач между тем горемычно задумался над тарелкою несъеденных раков, крестя рот и протяжно зевая:
-- "О, Господи, Господи!.."
О чем были думы? Васильевские? Кули и рабочий? Да -- конечно: жизнь дорожает, рабочему нечего есть.
Почему? Потому что: черным мостом туда вонзается Петербург; мостом и проспектными стрелами, -- чтоб под кучами каменных гробов задавить бедноту; Петербург ненавидит он; над полками проклятыми зданий, восстающими с того берега из волны облаков, -- кто-то маленький воспарял из хаоса и плавал там черною точкою: все визжало оттуда и плакало:
-- "Острова раздавить!.."
Он теперь только понял, что было на Невском Проспекте, чье зеленое ухо на него поглядело в расстоянии четырех вершков -- за каретным стеклом; маленький там дрожащий смертёныш тою самою был летучею мышью, которая, воспаря, -- мучительно, грозно и холодно, угрожала, визжала...
Вдруг --...
Но о вдруг мы -- впоследствии.
ПИСЬМЕННЫЙ СТОЛ ТАМ СТОЯЛ
Аполлон Аполлонович прицеливался к текущему деловому дню; во мгновение ока отчетливо пред ним восставали: доклады вчерашнего дня; отчетливо у себя на столе он представил сложенные бумаги, порядок их и на этих бумагах им сделанные пометки, форму букв тех пометок, карандаш, которым с небрежностью на поля наносились: синее "дать ходъ"с хвостиком твердого знака, красное "справка" с росчерком на "а".