-- "Просто были вы вне себя..."
-- "Хорошо это вам говорить "вне себя"; "вне себя" -- так все говорят; выражение это -- аллегория просто, не опирающаяся на телесные ощущения, а, в лучшем случае, лишь на эмоцию. Я же чувствовал себя вне себя совершенно телесно, физиологически, что ли, и вовсе не эмоционально... Разумеется, кроме того, я был еще вне себя в вашем смысле: то есть был потрясен. Главное же не это, а то, что ощущения органов чувств разлились вкруг меня, вдруг расширились, распространились в пространство: разлетался я, как бомб..."
-- "Тсс!"
-- "На части!.."
-- "Могут услышать..."
-- "Кто же это там стоял, ощущал -- я, не я? Это было со мною, во мне, вне меня... Видите, какой набор слов?.."
-- "Помните, давеча, как я у вас был, с узелком, то я у вас спрашивал, почему это я -- я. Вы тогда меня не поняли вовсе..."
-- "А теперь я все понял: но ведь это -- ужас, ведь ужас..."
-- "Не ужас, а подлинное переживание Диониса: ае словесное, не книжное, разумеется... Умирающего Диониса..."
-- "Просто, черт знает что!"
-- "Успокойтесь же, Николай Аполлонович, вы страшно устали; и устать вам немудрено: столькое пережить за одну только ночь... И не такого свалило бы". -- Александр Иванович положил свою руку ему на плечо; плечо перед ним выдавалось на уровне
груди; и плечо то дрожало; Александр Иванович теперь испытывал прямо-таки потребность отделаться от нервно трещавшего перед ним Николая Апол-лоновича, чтобы отдать себе в происшедшем ясный и спокойный отчет.
-- "Да я спокоен, совершенно спокоен; теперь, знаете ли, я не прочь даже выпить; бодрость эдакая, подъем... Ведь, вы наверное можете мне сказать, что порученье -- обман?"
Этого наверное не мог сказать Александр Иванович; тем не менее Александр Иванович с необычною пылкостью отрезал всего лишь:
-- "Ручаюсь..."
ОТКРОВЕНИЕ
Наконец он простился.
Надо было теперь зашагать: все шагать, вновь шагать -- до полного одурения мозга, чтоб свалиться на столик харчевни -- соображать и пить водку.
Александр Иванович вспомнил: письмецо, письмецо! Сам-то он ведь должен был передать письмецо -- по поручению некой особы: передать Аб-леухову.
Как он все позабыл! Письмецо с собою он брал, отправляясь тогда к Аблеухову -- с узелочком; письмецо передать он забыл; передал вскоре после -- Варваре Евграфовне, которая ему говорила, что с Аблеуховым встретится. Письмецо то вот и могло оказаться письмецом роковым.
Нет, да нет!
Не тем оно было; да и то, роковое, по словам Аблеухова, ему было передано на балу; и -- какою-то маскою... Маска, бал и -- Варвара Евграфовна Соловьева.
Нет и нет!
Александр Иванович успокоился: значит т о письмецо вовсе не было этим, переданным Соловьевой и полученным от Липпанченки; значит он, Александр Иванович Дудкин, непричастен был в этом деле; но -- главное: ужасное поручение от особы исходить не могло; это был главный козырь в руках его: козырь, побивающий бред и все бредные его подозрения (подозрения эти опять пронеслись у него в голове, когда он обещался, ручался за партию -- за Липпанченко, то есть потому, что Липпанченко был его орган общения с партией); если бы не этот в руках его находящийся козырь, то есть если бы письмецо шло от партии, от Липпанченко, то особа, Липпанченко, была бы особою подозрительной, а он, Александр Иванович Дудкин, оказался бы связанным с подозрительной личностью.
И встали бы бреды.
Только что он сообразил это все и уже собирался пересечь ток пролеток, чтобы прыгнуть в навстречу бегущую конку (трамвая ведь еще не было), как его позвал голос:
-- "Александр Иваныч, постойте... Минуточку..."
Обернулся и увидел, что оставленный им за мгновенье пред тем Николай Аполлонович, задыхаясь, бежит за ним чрез толпу -- весь дрожащий и потный; с лихорадочным огонечком в глазах он махал ему тростью через головы удивленных прохожих...
-- "Минуточку..."
Ах ты Господи!
-- "Стойте: мне, Александр Иванович, трудно с вами расстаться... Я вот только скажу вам еще...", -- он взял его за руку и отвел к ближайшей витрине.
-- "Мне открылось еще... Откровение это, что ли -- там, над жестяночкой?.."
-- "Слушайте, Николай Аполлонович, мне пора; и по вашему делу пора..."
-- "Да, да, да: я сейчас... я секундочку, терцию..."
-- "Ну -- ну: слушаю..."
Николай Аполлонович обнаруживал теперь своим видом, ну, прямо-таки, вдохновение какое-то; с радости он, очевидно, забыл, что не все еще распуталось для него, и -- что главное: жестянница еще тикала, преодолевая без устали двадцать четыре часа.
-- "Будто какое-то откровение, что я -- рос; рос я, знаете ли, в неизмеримость, преодолевая пространства; уверяю вас, что то было реально: и со мною росли все предметы; и -- комната, и -- вид на Неву, и -- Петропавловский шпиц: все выростало,
росло -- все; и уже приканчивался рост (просто расти было некуда, не во что); в этом же, что кончалось, в конце, в окончании, -- там, казалось мне, было какое-то иное начало: законечное, что ли... Какое-то оно пренелепейшее, неприятнейшее и дичайшее -- дичайшее, вот что -- главное; дичайшее, может быть, потому, что у меня не имеется органа,
который бы умел осмысливать этот смысл, так сказать, законечный; в месте органов чувств ощущение было -- "ноль" ощущением; а воспринималося нечто, что и не ноль, и не единица, а -- менее чем единица. Вся нелепость была, может быть, только в том, что ощущение было -- ощущением "ноль минус нечто", хоть пять, например".
-- "Слушайте", -- перебил Александр Иванович, -- "вы скажите-ка лучше мне вот что: письмецо то вы чрез Варвару Евграфовну Соловьеву, небось, получили?.."
-- "Письмо..."
-- "Да не то, не записочку: письмо, шедшее чрез Варвару Евграфовну..."
-- "Ах, про стихи эти с подписью "Пламенная Душа?""
-- "Да уж я там не знаю: словом, шедшее чрез Варвару Евграфовну..."
-- "Получил, получил... Нет -- вот я говорю, что вот "ноль минус нечто"... Что это?"
Господи: все о том же!..
-- "Почитали бы вы Апокалипсис..."
-- "Я от вас и прежде слышал упрек, что Апокалипсис мне неизвестен; а теперь прочту -- непременно прочту; теперь, когда вы меня успокоили относительно... всего этого, чувствую, как у меня пробуждается интерес к кругу вашего чтения; вот засяду, знаете, дома, буду пить бром и читать Апокалипсис; у меня громаднейший интерес: что-то осталось от ночи: все то -- да не то... Вот, например, посмотрите: витрина... А в витрине-то -- отражения: вот прошел господин в котелке -- посмотрите... ухо-дат... Вот -- мы с вами, видите? И все -- как-то странно..."
-- "Как-то странно", -- кивнул головой утвердительно Александр Иванович: Господи, да ведь по части "как странно" был он, кажется, специалист.
-- "Или вот тоже: предметы... Черт их знает, что они на самом деле: то же все -- да не то... Это я постиг на жестяннице: жестянница, как жестянница; и -- нет, нет: не жестянница, а..."
-- "Тсс!"
-- "Жестянница ужасного содержания!"
-- "А жестянницу вы скорее в Неву; и все -- вдвинется; все вернется на место..."
-- "Не вернется, не станет, не будет..."
Он тоскливо обвел мимо бегущие пары; он тоскливо вздохнул, потому что он знал: не вернется, не станет, не будет -- никогда, никогда!
Александр Иванович удивлялся потоку болтливости, хлынувшему из уст Аблеухова; он, признаться, не знал, что ему с той болтливостью делать: успокаивать ли, поддерживать ли, наоборот -- оборвать разговор (присутствие Аблеухова прямо его угнетало).
-- "Это вам только, Николай Аполлонович, ощущения ваши кажутся странными; просто вы до сих пор сидели над Кантом в непроветренной комнате; налетел на вас шквал -- вот и стали вы в себе замечать: вы прислушались к шквалу; и себя услыхали в нем... Состояния ваши многообразно описаны; они -- предмет наблюдений, учебы..."
-- "Где же, где?"
-- "В беллетристике, в лирике, в психиатриях, в оккультических изысканиях".
Александр Иванович улыбнулся невольно такой вопиющей (с его точки зрения) безграмотности этого умственно развитого схоласта и, улыбнувшися, продолжал он серьезно:
-- "Психиатр..."
-- "Назовет..."
-- "Да-да-да..."
-- "Это все..."
-- "Что "это все -- то да не то?""
-- "Ну, то да не то -- зовите хоть так -- для него обычнейшим термином: псевдогаллюцинацией..."
-- "То есть родом символических ощущений, не соответствующих раздражению ощущения".
-- "Ну так что ж: так сказать, это все равно, что ничего не сказать!.."
-- "Да, вы правы..."
-- "Нет, меня не удовлетворяет..."
-- "Конечно: модернист назовет ощущение это -- ощущением бездны, то есть символическому ощущению, не переживаемому обычно, будет он подыскивать соответственный образ".
-- "Так ведь тут аллегория".
-- "Не путайте аллегорию с символом: аллегория это символ, ставший ходячей словесностью; например, обычное понимание вашего "вне себя"; символ же есть самая апелляция к пережитому вами там -- над жестянницей; приглашение что-либо искусственно пережить пережитое так... Но более соответственным термином будет термин иной: пульсация стихийного тела. Вы так именно пережили себя; под влиянием потрясения совершенно реально в вас дрогнуло стихийное тело, на мгновение отделилось, отлипло от тела физического, и вот вы пережили все то, что вы там пережили: затасканные словесные сочетания вроде "бездна -- без дна" или "вне... себя" углубились, для вас стали жизненной правдою, символом; переживания своего стихийного тела, по учению иных мистических школ, превращают словесные смыслы и аллегории в смыслы реальные, в символы; так как этими символами изобилуют произведения мистиков, то теперь-то, после пережитого, я и советую вам этих мистиков почитать..."
-- "Я сказал вам, что буду: и -- буду..."