И почувствовал он опять очень сильный укол в коренной зуб: Александр Иванович, оторванный от мечтательства, ухватился за щеку; комната -- мировое пространство -- вновь казалася убогою комнатой; сознание угасало (точно свет луны в облаках); знобила его лихорадка и тревогой, и страхами, и медлительно исполнялись минуты; за папироскою выкуривалась другая, -- до бумаги, до ваты...
Как вдруг... --
ГОСТЬ
Александр Иванович Дудкин услыхал странный грянувший звук; странный звук грянул снизу; и потом повторился (он стал повторяться) на лестнице: раздавался удар за ударом средь промежутков молчания. Будто кто-то с размаху на камень опрокидывал тяжеловесный, многопудовый металл; и удары металла, дробящие камень, раздавались все выше, раздавались все ближе. Александр Иванович понял, что какой-то громила расшибал внизу лестницу. Он прислушивался, не отворится ль на лестнице дверь, чтобы унять безобразие ночного бродяги? Впрочем, вряд ли бродяга...
И гремел удар за ударом; за ступенью там раздроблялась ступень; и вниз сыпались камни под ударами тяжелого шага: к темно-желтому чердаку, от площадки к площадке, шел упорно наверх металлический кто-то и грозный; на ступень со ступени теперь сотрясающим грохотом падало много тысяч пудов: обсыпались ступени; и -- вот уже: с сотрясающим грохотом пролетела у двери площадка.
Раскололась и хряснула дверь: треск стремительный, и -- отлетела от петель; меланхоли-чески тусклости проливались оттуда дымными, раззелеными клубами; там пространства луны начинались -- от раздробленной двери, с площадки, так что самая чердачная комната открывалась в неизъяснимости, посередине ж дверного порога, из разорванных стен, пропускающих купоросного цвета пространства, -- наклонивши венчанную, позеленевшую голову, простирая тяжелую позеленевшую руку, стояло громадное тело, горящее фосфором.
Это был -- Медный Гость.
Металлический матовый плащ отвисал тяжело -- с отливающих блеском плечей и с чешуйчатой брони; плавилась литая губа и дрожала двусмысленно, потому что сызнова теперь повторялися судьбы Евгения; так прошедший век повторился -- теперь, в самый тот миг, когда за порогом убогого входа распадались стены старого здания в купоросных пространствах; так же точно разъялось прошедшее Александра Ивановича; он воскликнул:
-- "Я вспомнил... Я ждал тебя..."
Медноглавый гигант прогонял чрез периоды времени вплоть до этого мига, замыкая кованый круг; протекали четверти века; и вставал на трон -- Николай; и вставали на трон -- Александры; Александр же Иваныч, тень, без устали одолевал тот же круг, все периоды времени, пробегая по дням, по годам, по минутам, по сырым петербургским проспектам, пробегая -- во сне, наяву, пробегая... томительно; а вдогонку за ним, а вдогонку за всеми -- громыхали удары металла, дробящие жизни: громыхали удары металла -- в пустырях и в деревне; громыхали они в городах; громыхали они -- по подъездам, площадкам, ступеням полунощных лестниц.
Громыхали периоды времени; этот грохот я слышал. Ты -- слышал ли?
Аполлон Аполлонович Аблеухов -- удар громыхавшего камня; Петербург -- удар камня; кариатида подъезда, которая оборвется там, -- каменный тот же удар; неизбежны -- погони; и -- неизбежны удары; на чердаке не укроешься; чердак приготовил Липпанченко; и чердак -- западня; проломить ее, проломить -- ударами... по Липпанченко!
Тогда все обернется; под ударом металла, дробящего камни, разлетится Липпанченко, чердак рухнет и разрушится Петербург; кариатида разрушится под ударом металла; и голая голова Аблеухова от удара Липпанченко рассядется надвое.
Все, все, все озарилось теперь, когда через десять десятилетий Медный Гость пожаловал сам и сказал ему гулко:
-- "Здравствуй, сынок!"
Только три шага: три треска рассевшихся бревен под ногами огромного гостя; металлическим задом своим гулко треснул по стулу из меди литой император; зеленеющий локоть его всею тяжестью меди повалился на дешевенький стол из-под складки плаща, колокольными, гудящими звуками; и рассеянно медленно снял с головы император свои медные лавры; и меднолавровый венок, грохоча, оборвался с чела.
И бряцая, и дзанкая, докрасна раскаленную трубочку повынимала из складок камзола многосотпудовая рука, и указывая глазами на трубочку, подмигнула на трубочку:
-- "Petro Primo Catharina Secunda..."22
Всунула в крепкие губы, и зеленый дымок распаявшейся меди закурился под месяцем.
Александр Иваныч, Евгений, впервые тут понял, что столетие он бежал понапрасну, что за ним громыхали удары без всякого гнева -- по деревням, городам, по подъездам, по лестницам; он -- прощенный извечно, а все бывшее совокупно с навстречу идущим -- только призрачные прохожденья мытарств до архан-геловой трубы.28
И -- он пал к ногам Гостя:
-- "Учитель!"
В медных впадинах Гостя светилась медная меланхолия; на плечо дружелюбно упала дробящая камни рука и сломала ключицу, раскалялся дбкрасна.
-- "Ничего: умри, потерпи..."
Металлический Гость, раскалившийся под луной тысячеградусным жаром, теперь сидел перед ним опаляющий, красно-багровый; вот он, весь прокалясь, ослепительно побелел и протек на склоненного Александра Ивановича пепелящим потоком; в совершенном бреду Александр Иванович трепетал в многосотпудовом объятии: Медный Всадник металлами пролился в его жилы.
НОЖНИЦЫ
-- "Барин: спите?"
Александр Иванович Дудкин сквозь тяжелое забытье смутно слышал давно, что его теребили.
-- "А, барин?.."
Наконец открыл он глаза и просунулся в хмурый день:
-- "Да барин же!"
Голова наклонилась.
-- "Что такое?"
Александр Иванович сообразил только тут, что протянут на козлах.
-- "Полиция?"
Угол жаркой подушки торчал у него перед глазом.
-- "Никакой полиции нет..."
Темно-красное прочь ползло по подушке пятно -- брр: и -- мелькнуло в сознании:
-- "Это -- клоп..."
Он хотел приподняться на локте, но снова забылся.
-- "Господи, да проснитесь..."
Он приподнялся на локте:
-- "Ты, Степка?"
Он увидел струю бегущего пара; пар -- из чайника: у себя на столе он увидел и чайник, и чашку.
-- "Ах, как славно: чаек".
-- "Что за славно: горите вы, барин..."
Александр Иваныч с удивленьем заметил, что он не раздет; даже не было снято пальтишко.
-- "Ты тут как очутился?"
-- "Я тут к вам позашел: забастовка -- на оченномногих заводах; полицию понагнали... Я тут к вам позашел, тоись, с Требником".
-- "Да ведь, помнится, Требник у меня".
-- "Что вы, барин: это вам померещилось..."
-- "Разве мы вчера не видались..."
-- "Не видались -- два дня".
-- "А мне думалось: мне показалось..."
Что думалось?
-- "Захожу нынче к вам: вижу -- лежите и стонете; разметались, горите -- в огне весь".
-- "Да я, Степка, здоров".
-- "Уж какое здоровье!.. Я тут вам чайку вскипятил; хлеб принес; калач-то горячий; попьете -- все лучше. А что так-то валяться..."
Ночью в жилах его протекал металлический кипяток (это вспомнил он).
-- "Да -- да: жар, братец мой, ночью был основательный..."
-- "И не мудрено..."
-- "Жар во сто градусов..."
-- "Ат алхаголю и сваритесь".
-- "В собственном кипятке? Ха-ха-ха..."
-- "Что ж? Сказывали: у одного алхагольного человека изо рта дымки бегали... И сварился он..."
Александр Иванович усмехнулся нехорошей улыбкой.
-- "Допились уж до чертиков..."
-- "Были чертики, были... Потому и спрашивая Требник: отчитывать".
-- "Допьетесь и до Зеленого Змия..."
Александр Иванович криво вновь усмехнулся:
-- "Да и вся-то, дружок мой, Россия..."
-- "Ну?"
-- "От Зеленого Змия..." Сам же думал:
-- "Эк дернуло!.."
-- "Йетта вовсе не так: Христова Рассея..."
-- "Брешешь..."
-- "Сами брешете: допьетесь -- до нее, до самой..."
Александр Иванович испуганно привскочил.
-- "До кого?"
-- "Допьетесь -- до белой... до женщины..."
Что белая горячка подкрадывалась, -- сомнения не было.
-- "Ах! Вот что: сбегал бы ты до аптеки... Купил бы ты мне хинки: солянокислой..."
-- "Что ж, можно..."
-- "Да помни: не сернокислой; сернокислая -- одно баловство..."
-- "Тут, барин, не хина..."
-- "Пошел -- вон!.."
Степан -- в дверь, а Александр Иванович -- вдогонку:
-- "Да уж, Степушка, заодно и малинки: малинового варенья -- мне к чаю".
Сам же подумал:
-- "Малина -- прекрасное потогонное средство", -- и с прыткими, какими-то текучими жестами подбежал к водопроводному крану; но едва он умылся, как внутри его снова все вспыхнуло, перепутывая действительность с бредом.
Так. Пока говорил он со Степкой, все казалось ему, что за дверью его поджидало: исконно-знакомое. Там, за дверью? И туда проскочил он; но за дверью открылась площадка; да лестничные перила повисали над бездной; Александр Иванович тут над бездной стоял, прислоняясь к перилам, прищелкивая совершенно сухим деревянистым языком и вздрагивая от озноба. Какое-то ощущение вкуса, какое-то ощущение меди: и во рту, и на кончике языка.
-- "Верно, оно поджидает на дворике..."
Но на дворике никого, ничего.
Тщетно он обежал закоулки, проходики (между кубами сложенных дров); серебрился асфальт; серебрились осины; никого, ничего.
-- "Где ж оно?"
Пробегал там с покупками Степка; но за дрова он от Степки, как шаркнет, потому что его осенило:
-- "Оно -- в металлическом месте..."
Что такое это за место, почему оно -- металлическое оно? Обо всем подобном крутящееся сознание Александра Ивановича очень смутно ответило. Тщетно тщился он вспомнить: оставалася вовсе не память о в нем обитавшем сознании; воспоминание оставалось одно: какое-то иное сознание тут действительно было; то иное сознание перед ним развертывало очень стройно картины; в этом мире, не похожем вовсе на наш, обитало оно...
Оно снова появится.
С пробуждением всякое иное сознание превращалося в математическую, не реальную точку; и оно, стало быть, днем сжималось малой частью математической точки; но точка частей не имеет; и -- стало быть: его не было.