Шварценеггер поднял перед собой свободную руку и пошевелил в воздухе пальцами, подыскивая подходящие слова.
- Нет, - сказал он наконец, - у тебя не глаза, а жемчужины!
Мария прильнула к нему и доверчиво посмотрела на него снизу вверх. Шварценеггер втянул подбородок в шею, словно для того чтобы Мария не заглянула ему под очки.
- Тут много дыма, - сказал он, - зачем мы идем по этой набережной?
- Не знаю, - ответила Мария.
Шварценеггер развернулся и повел ее прочь от решетки прямо сквозь дым. Через несколько шагов Марии стало страшно, потому что дым стал таким плотным, что видно уже не было ничего, даже Шварценеггера, - разглядеть можно было только ту часть его руки, которая обнимала ее плечо.
- Откуда столько дыма? - спросила Мария. - Ведь вроде и не горит ничего.
- Си-Эн-Эн, - ответил Шварценеггер.
- Что, они что-то жгут?
- Нет, - сказал Шварценеггер. - Показывают.
Ага, поняла Мария, наверно, все те, кто думает про нее и Шварценеггера, смотрят сейчас Си-Эн-Эн, а Си-Эн-Эн показывает какой-то дым. Но как уже долго, однако.
- Ничего, - сказал невидимый Шварценеггер. - Скоро кончится.
Но дым никак не кончался, а они уходили все дальше и дальше от набережной. Марии вдруг пришло в голову, что вместо Шварценеггера рядом с ней уже несколько минут может идти кто-то другой - ну хотя бы тот, кто обнимал Ленина на субботнике, - и эта мысль так ее напугала, что она машинально поправила наушники и включила музыку. Музыка была странной и какой-то рубленой - то начинали сладко петь о любви гитары и трубы, то вдруг раздавался протяжный электронный вой, очень похожий на волчий. Но все же это было лучше, чем слышать только далекие взрывы и неясную мешанину человеческих голосов.
Вдруг из дыма прямо на Марию вылетела какая-то фигура и сильно пихнула ее в грудь. Мария вскрикнула и увидела перед собой человека в пятнистой одежде, с автоматом в руке. Человек поднял глаза на Марию, открыл было рот, но тут Шварценеггер снял свою руку с плеча Марии, взял человека за голову, несильно крутанул ее вбок и отбросил обмякшее тело за пределы видимости. Его рука вернулась на плечо Марии, и Мария прижалась к его литому торсу.
- Ах, мужчины, мужчины, - тихо проворковала она.
Дым стал понемногу рассеиваться. Мария опять стала видеть лицо Шварценеггера, а потом и все его большое тело, спрятанное, как памятник перед открытием, под светло-серым покрывалом плаща.
- Арнольд, - спросила она, - а куда мы идем?
- Разве ты не знаешь? - сказал Шварценеггер.
Мария покраснела и потупилась.
"Что же это все-таки такое - алхимический брак? - подумала она. - И не будет ли мне больно? В смысле - потом? Ведь уже столько раз бывало".
Она подняла на него глаза и увидела на его щеках прославленные ямочки - Шварценеггер улыбался. Мария закрыла глаза и, не веря своему счастью, пошла туда, куда ее направляла рука, лежавшая на ее плече.
Когда Шварценеггер остановился, она открыла глаза и увидела, что дыма вокруг почти не осталось. Они стояли на незнакомой улице, между старых домов, облицованных гранитом. Улица была пустынной, только вдалеке, там, где за полосой дыма осталась набережная, бессмысленно суетились согбенные фигурки с автоматами. Шварценеггер как-то странно мялся на месте - Марии показалось, что его грызут сомнения непонятной природы, и она испуганно подумала, что эти сомнения могут касаться ее.
"Срочно нужно сказать что-нибудь романтическое, - подумала она. - А что, собственно, сказать? Да не важно".
- Знаешь, Арнольд, - заговорила она, прижимаясь к его боку, - мне вдруг... Я не знаю, может быть, это покажется тебе глупым... Но ведь я могу быть с тобой искренней?
- Конечно, - сказал Шварценеггер, поворачивая к ней черные стекла.
- Когда я рядом с тобой, мне так хочется взлететь ввысь! Мне кажется, что небо совсем близко!
Шварценеггер поднял голову и посмотрел вверх.
Между полосами дыма действительно виднелось ярко-голубое небо - нельзя было сказать, что оно особенно близко, но и далеким его назвать тоже было нельзя.
"Ах, - подумала Мария, - ну что я только несу".
Но останавливаться было уже поздно.
- А ты, Арнольд, - ты хотел бы взлететь ввысь?
Шварценеггер секунду подумал.
- Хотел бы, - сказал он.
- А ты возьмешь меня с собой? Ведь я... - Мария застенчиво улыбнулась, - ведь я такая земная.
Шварценеггер подумал еще секунду.
- O.K, - сказал он. - Я возьму тебя ввысь.
Он осмотрелся по сторонам, словно пытаясь найти вокруг какие-то только ему ведомые ориентиры, - и, видимо, нашел их, потому что решительно схватил Марию под руку и потащил ее вперед. Мария поразилась такому быстрому переходу от поэтической абстракции к действиям, но сразу же подумала, что именно так и должен поступать настоящий мужчина.
Шварценеггер поволок ее вдоль длинного сталинского дома. Через несколько шагов Мария приноровилась к его быстрой поступи и затрусила рядом, держась за рукав его плаща. Она чувствовала, что стоит ей сбавить шаг, и рука Шварценеггера из галантно предоставленной ей точки опоры превратится в стальной рычаг, который безжалостно потащит ее по мостовой, и эта мысль отчего-то наполняла ее беспредельным счастьем, которое возникало в самом низу живота и теплыми волнами растекалось по телу.
Дойдя до конца здания, Шварценеггер повернул в похожую на триумфальную арку подворотню. Когда они оказались во дворе, Марии показалось, что они перенеслись в какой-то другой город. Здесь стояла ничем не нарушаемая утренняя тишина; никакого дыма вокруг не было, и трудно было даже поверить, что где-то совсем рядом мечутся озабоченные люди с автоматами.
Шварценеггер определенно знал, куда он ведет Марию. Они обогнули маленькую детскую площадку с качелями и нырнули в лабиринт узких проходов между ржавыми гаражами. Мария со сладким ужасом подумала, что где-нибудь здесь, быстро и немного неловко, и произойдет алхимический брак, - как вдруг проход вывел в пустое пространство, со всех сторон окруженное жестяными стенами разного цвета и высоты.
Впрочем, пространство было не совсем пустым. Под ногами, как и положено, валялись бутылки, еще была пара старых покрышек, мятая дверь от "Лады" и большое количество разного квазимеханического мусора, который всегда скапливается возле гаражей.
Кроме того, был еще самолет.
Он занимал собой почти все свободное место, но Мария увидела его в последнюю очередь - наверно, потому, что ее мозг несколько секунд отфильтровывал поступающие из глаз сигналы как заведомую галлюцинацию. Марии стало страшно.
"Откуда здесь взяться самолету? - подумала она. - Хотя, с другой стороны, откуда здесь взяться Шварценеггеру? Но все равно, это очень странно".
- Что это? - спросила она.
- Истребитель вертикального взлета и посадки "Харриер", - сказал Шварценеггер, - модель "А-4".
Мария увидела на его щеках прославленные ямочки - Шварценеггер улыбался. Она чуть нахмурила свои пушистые брови, и страх в ее душе сменился ревностью к этому огромному насекомому из стекла и металла, который явно занимал в сердце Шварценеггера не меньше места, чем она сама.
Шварценеггер пошел к самолету. Поглощенная своими мыслями Мария не сразу стронулась с места, и ее дернуло вперед, как будто Шварценеггер был трактором, а она - наспех прицепленным сельскохозяйственным агрегатом.
- Но ведь тут всего одно место, - сказала она, увидев под стеклянным колпаком кабины спинку сиденья.
- Это не страшно, - сказал Шварценеггер, подхватил ее и одним легким движением посадил на крыло.
Мария подтянула ноги и встала на косую дюралевую плоскость. Подул ветер, ее одежды затрепетали, и она подумала, что ей всегда удавались романтические роли.
- А ты? - спросила она.
Но Шварценеггер уже был в кабине - залез он удивительно быстро и ловко, и Мария подумала, что это наверняка монтаж или комбинированные съемки. Высунув голову из кабины, он улыбнулся и показал ей кольцо из соединенных большого и указательного пальцев; Мария подумала, что может считать это кольцо обручальным.
- Садись на фюзеляж, - сказал Шварценеггер, - там, где кончаются крылья. Не бойся. Представь себе, что это карусель. Представь, что ты сидишь на лошадке.
- Ты что, собираешься...
Шварценеггер кивнул.
Его черные очки смотрели Марии прямо в душу, и она поняла, что сейчас, именно сейчас, решается ее судьба. Это, несомненно, был экзамен. Женщина, достойная того, чтобы быть рядом со Шварценеггером, не могла оказаться трусливым и пошлым существом, годным только для вялых многосерийных интриг на сексуально-бытовой почве. Она должна была быть способна встречать лицом к лицу смертельную опасность и не выдавать своих чувств ничем, кроме улыбки. Мария попробовала улыбнуться и почувствовала, что улыбка выходит немного вялой.
- Отличная мысль, - сказала она. - А я не замерзну?
- Мы ненадолго, - сказал Шварценеггер. - Садись.
Мария пожала плечами, осторожно шагнула к фюзеляжу, который рыбьим позвоночником выпирал над плоскостью крыльев, и аккуратно присела на него.
- No, - сказал Шварценеггер. - Амазонкой ты будешь садиться тогда, когда мы поедем на мое ранчо в Калифорнии. А сейчас сядь нормально. Сдует.
Мария секунду колебалась.
- Отвернись, - сказала она.
Шварценеггер улыбнулся левым углом рта и отвернулся. Мария перекинула ногу через дюралевый хребет и оседлала фюзеляж. Металл под ней был холодным и чуть влажным от росы; она привстала, чтобы подоткнуть под себя куртку, и ей вдруг померещилось, что самые нежные части ее тела распластались на угловатых бедрах лежащего на спине металлического человека - не то поваленного ветром перемен Дзержинского, не то какого-то адского робота. Она вздрогнула, но эта короткая галлюцинация сразу же кончилась. На смену пришло ощущение, что она сидит на вынутой из холодильника сковородке. Происходящее нравилось ей все меньше и меньше.