В 189] г. журнал переходит в руки Л. Гуревич, ведущим критиком-публицистом становится идеалист Волынский (Флексер) - «малюсенький соловей-разбойник», как назвал его М. Горький. Журнал начал культивировать поэзию декадентов, пропагандировать аполитизм. Волынский в своих статьях всячески стремился развенчать, исказить идеи 60-х годов, взгляды русских революционных демократов. Сотрудничество Чехова в «Северном вестнике» прекращается.
* * *
Спустя год Чехов, благодаря участию Короленко, входит в редакцию журнала «Русская мысль», где дебютирует «Палатой № 6». Но еще до этого, в 1890 г., в жизни Чехова произошло не менее важное Событие - поездка на остров Сахалин, результатом которой явилась его известная книга очерков о Сахалине.
Книга «Остров Сахалин» вместе с путевыми письмами «Из Сибири» составляет особую главу в жизни и творчестве Чехова. В самом выборе маршрута и цели поездки сказались большая смелость и самостоятельность писателя. Чехов не шутил, когда писал, что может не вернуться из путешествия (см. письмо В. М. Лаврову от 10 апреля 1890 г.).
Что же заставило Чехова совершить эту поездку?
Мотивы, побудившие писателя к поездке на Сахалин, не однозначны. Идея путешествия созрела не сразу. Чехов говорил, что еще в год окончания университета у него родилась мысль создать серьезный труд, диссертацию и тем самым отдать должное избранной профессии врача. Это желание серьезно послужить науке было одним из первых мотивов. Недаром Чехов в письмах называет свою книгу «диссертацией».
Но вот любопытная черта Чехова-журналиста, Чехова-человека: пока он собирался, он говорил о серьезном научном труде, но когда вопрос о поездке был решен, Чехов, со свойственной ему скромностью, стал всех убеждать, что не надо связывать больших надежд с его путешествием. «Пожалуйста, не возлагайте литературных надежд на мою сахалинскую поездку. Я еду не для наблюдений и не для впечатлений, а просто для того только, чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор» (XI, 425), - пишет он в письме Леонтьеву (Щеглову).
С указанным выше мотивом тесно сплетается другой. К концу 80-х годов Чехова уже не удовлетворяла работа в юмористических изданиях, мелких газетах. Сахалин позволял оторваться от мелкогазетной среды, уйти от лейковщины и нововременства, разрушить представление о себе как только газетном юмористе. В 1887 г. он пишет брату Александру: «Рад бы вовсе не работать в «Осколках», так как мне мелочь опротивела. Хочется работать покрупнее, или вовсе не работать» (XI, 116).
«Очерков, фельетонов, глупостей, водевилей, скучных историй, многое множество ошибок и несообразностей, пуды исписанной бумаги... - и при всем том нет ни одной строчки, которая в моих глазах имела бы серьезное литературное значение. Была масса форсированной работы, но не было ни одной минуты серьезного труда... Мне страстно хочется спрятаться куда-нибудь лет на пять и занять себя кропотливым, серьезным трудом...» (XI, 402).
Такие ситуации бывали и с другими писателями, например, Н. Лесковым (Лесков писал И. С. Аксакову в 1881 г.: «Имя мое шляется везде... Вы очень проницательны и отгадали мое состояние: я сам напугался этой раскиданности и невозможности сосредоточиться. Еще год такой работы и это меня просто убило бы. Вот почему я и схватился за большой труд, как за якорь спасения, и очень рад, что так сделал...» (Лесков Н. С. Собр. соч., т. 11, с. 255-256). Аналогично звучат слова Чехова: «Я газетчик.., но оным не умру».).
А. П. Чехов с группой сотрудников журнала 'Русская мысль'
Немаловажным мотивом было чувство моральной ответственности за те безобразия и беззакония, которые творились в царской России, желание пробудить это чувство у своих современников.
«...Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждений, варварски, мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, размножали преступников и все это сваливали на тюремных красноносых смотрителей... виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно» (XI, 417).
Чехов, что не раз отмечалось исследователями, искренне возмутился, когда Суворин назвал эту поездку неинтересной. В их споре, собственно говоря, речь шла о весьма остром политическом сюжете. Ведь недаром «Народная воля» писала в 1884 г.: «Много лет ссылка, тюрьма, каторга, виселица поглощают все новые и новые жертвы» (№ 10). Но открыто об этом не говорит ни Чехов, ни Суворин. Безусловно, поездка была интересной. И вот еще по какой причине. Уже 20 - 30 лет, указывает Чехов, мыслящая интеллигенция повторяет фразу, что всякий преступник составляет продукт общества, но «как она равнодушна к этому продукту» (X, 25). Надо было преодолеть это равнодушие.
Поездка на Сахалин, на каторжный остров была связана с интересовавшей Чехова проблемой пожизненности наказания.
Смертная казнь давно признана бесчеловечной ме-; рой наказания. Но лучше ли пожизненность наказания вообще, и тюремное заточение в частности? Для 80-х ,' годов это острая, важная тема. Царские суды все чаще выносят смертные приговоры рабочим, крестьянам, представителям передовой интеллигенции, которые заменяются пожизненной тюрьмой, каторгой.
Эта тема очень волновала писателя в конце 80-х годов и нашла отражение в рассказе «Пари» (1888). В нем есть такие рассуждения: «Казнь убивает сразу, а пожизненное заключение медленно», «то и другое одинаково безнравственно.., потому что имеет одну и ту же цель - отнятие жизни...» (VI, 245) (В газете «Народная воля» в 1882 г. (№ 8 - 9) не случайно пребывание ссыльных в Восточной Сибири названо «загробной жизнью».).
В 1889 г. Чехов вновь возвращается к этой проблеме, ознакомившись с лекциями по уголовному праву и тюрьмоведению, по которым готовился к экзаменам брат М. П. Чехов, оканчивавший юридический факультет. К этому времени относятся и непосредственные хлопоты о поездке на Сахалин. Не случайно и то, что в 1890 г., как вспоминал В. Н. Ладыженский, в беседе о Сахалине «особенно сильно интересовала его все-таки каторга» (Летопись, с. 255.). А ведь каторга предполагала пожизненность ссылки, если она сама не была пожизненной.
Зная этот интерес Чехова, нас не удивит, что вопрос о пожизненности наказания широко отразился и в путевых очерках «Из Сибири» и в книге «Остров Сахалин». В седьмой главе очерков «Из Сибири» писатель размышляет над тем, что все высшие карательные наказания, уголовные и исправительные, которыми заменяют смертную казнь, нисколько не легче смертной казни. Пожизненность наказаний, каторга или ссылка порождают сознание, что надежда на лучшее невозможна, что в человеке «гражданин умер навеки» (X, 25).
Преступник удаляется из «нормальной человеческой среды» навсегда, человек умирает для общества, в котором он родился и вырос, так же, как и при смертной казни. Живому человеку еще тяжелее. Чехов считает такие явления, как пожизненность наказаний, устаревшими, но наука не в силах предложить другое решение: не достает знаний и опыта для замены пожизненности «чем-нибудь более рациональным и более отвечающим справедливости» (X, 25).
В книге о Сахалине автор возвращается к этому вопросу не раз.
Рассказывая во второй главе книги «Остров Сахалин» о своих беседах с генерал-губернатором бароном Корфом, который инспектировал Сахалин, Чехов приводит лишь «несколько строк» из «всего записанного» под диктовку генерал-губернатора (не считая, видимо, остальное достойным внимания). Эти несколько строк относятся именно к освещению администрацией вопроса о пожизненности заключения: «Никто не лишен надежды сделаться полноправным; пожизненности наказания нет..,» - самоуверенно говорил Корф (X, 64).
В очень деликатной форме Чехов замечает: «Из нашей последней беседы и из того, что я записал под его диктовку, я вынес убеждение, ...что «жизнь несчастных» была знакома ему не так близко, как он думал» (X, 64).
В той же главе, чуть раньше описания встреч с Корфом, Чехов рассказывает о женщине, которая
приехала на Сахалин еще девушкой вместе с матерью за отцом каторжником, все еще не отбывшим срока наказания. И ни она, ни ее муж - бывший каторжник - даже не думают о возвращении на материк (хотя у них есть определенный достаток), ибо попасть на ее родину - Тамбовщину - они все равно никогда не смогут. Молодая женщина с тоской вспоминает родные места, называя в безысходности Сахалин «пропастью». И это лучше всяких рассуждений опровергает слова администратора, что «пожизненности наказания нет».
В главе двадцать второй, о беглых, автор относит к общим причинам побегов прежде всего «пожизненность наказаний».
Повторяя сказанное в путевых очерках «Из Сибири», Чехов записывает: «У нас, как известно, каторжные работы сопряжены с поселением в Сибири навсегда; приговоренный к каторге удаляется из нормальной человеческой среды без надежды когда-либо вернуться в нее и таким образом как бы умирает для того общества, в котором он родился и вырос... Вот эта-то полная безнадежность ссыльного и его отчаяние приводят его к решению: уйти, переменить судьбу, - хуже не будет». При пожизненности ссылки побеги являются неизбежным злом, они «служат как бы предохранительным клапаном». Если бы не было этой возможности, то отчаяние проявлялось бы «в более жестокой и ужасной форме» (X, 352 - 353).
И, видимо, опять-таки не случайно Чехов обещает при подготовке книги к изданию: «Буду воевать главным образом против пожизненности наказаний, в которых вижу причину всех зол» (XI, 506).
В выборе маршрута поездки не последнюю роль сыграло желание обогатить память новыми впечатлениями, желание увидеть, изучить свою родину, познать жизнь своего народа и вместе с тем принести ему посильную пользу: рассказать о том, «как 25 - 30 лет назад наши же русские люди, исследуя Сахалин, совершали изумительные подвиги, за которые можно боготворить человека» (X, 416)-стремление вполне понятное для всякого серьезного писателя и журналиста. Именно это заставило Чехова выбрать маршрут очень трудный по условиям того времени, путешествие по которому связано было с риском для здоровья и жизни, граничило с подвигом.