О скорби, сердце чистое гнетущей,
И вздох, из глубины души идущий,
И речь живая явственно звучат.
Амур и правда подтвердят со мною,
Что только может быть один ответ
На то, кто всех прекрасней под луною,
Что голоса нежнее в мире нет,
Что чище слез, застлавших пеленою
Столь дивный взор, еще не видел свет.
CLIX
Ее творя, какой прообраз вечный
Природа-Мать взяла за образец
В раю Идей? - чтоб знал земли жилец
Премудрой власть и за стезею Млечной.
Ее власы - не Нимфы ль быстротечной
Сеть струйная из золотых колец?
Чистейшее в ней бьется из сердец -
И гибну я от той красы сердечной.
В очах богинь игру святых лучей
Постигнет ли мечтательной догадкой
Не видевший живых ее очей?
Целит любовь иль ранит нас украдкой,
Изведал тот, кто сладкий, как ручей,
Знал смех ее, и вздох, и говор сладкий.
CLX
Амур и я - мы оба каждый раз,
Как человек, перед которым диво,
Глядим на ту, что, как никто, красива
И звуком речи восхищает нас.
Сиянью звезд сродни сиянье глаз,
И для меня надежней нет призыва:
Тому, в чьем сердце благородство живо,
Случайные светила не указ.
Как хороша, без преувеличений,
Когда сидит на мураве она,
Цветок средь разноцветья лугового!
Как светел мир, когда порой весенней
Она идет, задумчива, одна,
Плетя венок для золота витого!
CLXI
О шаг бесцельный, о расчет заочный,
О маета, о гордое пыланье,
О сердца дрожь, о властное желанье,
О вы, глаза, - источник слезоточный;
О ты, листва, - венчатель правомочный,
Единое двум доблестям признанье;
О сладкий плен, о тяжкое призванье,
Меня вовлекшие в сей круг порочный;
О дивный лик! Не пылких благодушии
Амурова стезя, но слез и страха:
Строптивца там заездят, больно шпоря.
О чистые и любящие души,
Вы - сущие, и вы - добыча праха,
Воззритесь же на эту бездну горя!
CLXII
Блаженные и радостные травы
Ложатся под стопы моей Мадонны,
Прельстительным речам внимают склоны,
Оберегая след благой потравы.
Фиалочки и бледные купавы,
Пускай незрелый лист зеленой кроны
Живому солнцу не чинит препоны,
Ласкающему вас лучами славы.
Округа нежная, река живая,
Лелейте дивный лик и эти очи,
Живого солнца пылкий блеск впивая;
Сколь мысли с вами сладиться охочи!
Отныне и скала окрест любая
Вспылает мне подобно, что есть мочи!
CLXIII
Амур, любовь несчастного пытая,
Ты пагубным ведешь меня путем;
Услышь мольбу в отчаянье моем,
Как ни один другой в душе читая.
Я мучился, сомненья отметая:
С вершины на вершину день за днем
Ты влек меня, не думая о том,
Что не под силу мне стезя крутая.
Я вижу вдалеке манящий свет
И никогда не поверну обратно,
Хотя устал. Беда, что крыльев нет!
Я сердцем чист - и был бы рад стократно
Влачиться за тобой, крылатым, вслед,
Когда бы знал, что это ей приятно.
CLXIV
Земля и небо - в безмятежном сне,
И зверь затих, и отдыхает птица,
И звездная свершает колесница
Объезд ночных владений в вышине,
А я - в слезах, в раздумиях, в огне,
От мук моих бессильный отрешиться,
Единственный, кому сейчас не спится,
Но образ милый - утешенье мне.
Так повелось, что, утоляя жажду,
Из одного источника живого
Нектар с отравой вперемешку пью,
И чтобы впредь страдать, как ныне стражду,
Сто раз убитый в день, рождаюсь снова,
Не видя той, что боль уймет мою.
CLXV
Она ступает мягко на траву -
И дружно лепестки цветов душистых,
Лиловых, желтых, алых, серебристых,
Спешат раскрыться, как по волшебству.
Амур, в своем стремленье к торжеству
Берущий в плен не всех, - лишь сердцем чистых,
Струит блаженство из очей лучистых -
И я иной услады не зову.
Походке, взору должное воздав,
Скажу: нельзя и речью не плениться;
Четвертым назову смиренный нрав.
Из этих искр - и из других - родится
Огонь, которым я охвачен, став
Как при дневных лучах ночная птица.
CLXVI
Быть верным бы пещере Аполлона,
Где он пророком стал, - как знать? - для света
Флоренция бы обрела поэта,
Как Мантуя, Арунка и Верона.
Но как не мечет из сухого лона
Моя скала струи, так мне планета
Иная: терн, репей велит мне эта
Кривым серпом жать с каменного склона.
Олива сохнет. Для русла иного
С Парнаса ток течет, а им когда-то
Она жила, ему цвела богато.
Злой рок таков иль за вину расплата -
Бесплодье, коль Юпитерово слово
Мне в милость не пошлет дождя благого.
CLXVII
Когда она, глаза полузакрыв,
В единый вздох соединит дыханье
И запоет, небесное звучанье
Придав словам, божественный мотив,
Я слушаю - и новых чувств прилив
Во мне рождает умереть желанье,
И я реку себе: "Когда прощанье
Столь сладко с жизнью, почему я жив?"
Но, полные блаженства неземного,
Боятся чувства время торопить,
Чтоб не лишиться сладостного плена.
Так дни мои укоротит - и снова
Отмеренную удлиняет нить
Небесная среди людей сирена.
CLXVIII
Амур приносит радостную весть,
Тревожа сердце мысленным посланьем,
Что скоро сбыться суждено желаньям
И счастье мне заветное обресть.
В сомнениях - обманом это счесть
Иль радоваться новым обещаньям,
И верю и не верю предвещаньям:
Ложь? правда ли? - чего в них больше есть?
Тем временем бессильно скрыть зерцало,
Что близится пора - заклятый враг
Его посулам и моей надежде.
Любовь жива, но юность миновала
Не только для меня, - печальный знак,
Что счастье много призрачней, чем прежде.
CLXIX
Лелея мысль, что гонит одиноко
Меня бродить по свету, я грущу
О той, кого мучительно ищу,
Чтобы, увидя, каяться глубоко.
И вот опять она чарует око.
Но как себя от вздохов защищу?
Та, перед кем душою трепещу, -
Амуру недруг и со мной жестока.
И все же, если не ошибся я,
То проблеском живого состраданья
Согрет ее холодный, хмурый взгляд.
И тает робость вечная моя,
И я почти решаюсь на признанья,
Но вновь уста предательски молчат.
CLXX
Перед чертами добрыми в долгу,
Я верил столько раз, что я сумею
Смиреньем, речью трепетной моею
Дать бой однажды моему врагу.
Надеялся, что страх превозмогу,
Но всем благим и злым, что я имею,
И светом дней, и смертью связан с нею,
Увижу взор ее - и не могу.
Я говорил, но только мне понятен
Был мой бессвязный лепет - ведь недаром
Амур в немого превратил меня:
Язык любови пламенной невнятен,
И тот, кто скажет, как пылает жаром,
Не знает настоящего огня.
CLXXI
В прекрасные убийственные руки
Амур толкнул меня, и навсегда
Мне лучше бы умолкнуть - ведь когда
Я жалуюсь, он умножает муки.
Она могла бы - просто так, от скуки -
Поджечь глазами Рейн под толщей льда,
Столь, кажется, красой своей горда,
Что горьки ей чужого счастья звуки.
Что я ни делай, сколько ни хитри,
Алмаз - не сердце у нее внутри,
И мне. едва ли что-нибудь поможет.
Но и она, сколь грозно ни гляди,
Надежды не убьет в моей груди,
Предела нежным вздохам не положит.
CLXXII
О Зависть, о коварное начало,
Как ты вошла, какой нашла ты путь
В прекрасную доверчивую грудь?
Как ловко ты в нее вонзила жало!
Ты чересчур счастливым показала
Меня любимой, и, тебя не будь,
Расположенье мог бы я вернуть
Той, что вчера мольбы не отвергала.
Пусть плачущего ей отраден вид,
Пускай она, когда я счастлив, плачет,
Она любви моей не охладит.
Пускай она намеренья не прячет
Убить меня, Амур мне говорит,
Что это ничего еще не значит.
CLXXIII
На солнца чудотворных глаз взираю,
Где тот, кем жив и кем слеза точится;
Душа от сердца ищет отлепиться,
Дабы припасть к сему земному раю;
Но сласть и желчь тому присущи краю,
И нить судьбы там паутинкой мнится;
Амуру жалуясь, душа казнится -
Узды крутой избегнуть, мол, не чаю.
Так в крайностях плутая изначально,
Вся - мертвый лед и жаркое пыланье,
Живет она, то низменна, то горня.
Воспряв на миг, сто раз вздохнет печально,
Но чаще - пребывает в покаянье:
Таков был плод от такового корня.
CLXXIV
Жестокая звезда - недобрый знак -
Отражена была в моей купели,
В жестокой я качался колыбели,
В жестоком мире сделал первый шаг,
И рок жестокой даме лук напряг -
И взор ее обрадовался цели,
И я взывал к тебе: "Амур, ужели
Не станет другом мне прекрасный враг?"
Ты рад моим терзаниям всечасным,
Тогда как ей моя печаль не в радость,
Затем что рана не смертельно зла.
Но лучше быть из-за нее несчастным,
Чем предпочесть других объятий сладость,
Порукою тому - твоя стрела.
CLXXV
Лишь вспомню миг сей или сень предела.
Где мне Амур хитро измыслил узы,
Где стал рабом я дорогой обузы,
Где горя сласть всей жизнью завладела, -
Я - снова трут, и, словно встарь, зардела
Былая страсть, с кем не разъять союзы,
И вспыхнул огнь, и полегчали грузы -
Тем и живу. До прочего нет дела.
Но светит теплоносными лучами
Мне явленное солнце ежеденно,
На склоне дней, как поутру, сияя.
Оно одно и есть перед очами,
По-прежнему светло и сокровенно
Благую сень и миг благой являя.
CLXXVI
Глухой тропой, дубравой непробудной.
Опасною и путникам в броне,
Иду, пою, беспечный, как во сне, -
О ней, чей взор, один, как проблеск чудный
Двух солнц, - страшит желанье. Безрассудный
Блуждает ум - и нет разлуки мне:
Я с ней! Вот сонм ее подруг: оне -
За ясеней завесой изумрудной.
Чей голос - чу! - звучит, слиян с листвой
Лепечущей, сквозь шум вершин зыбучий,
И птичий хор, и говор ключевой?..
Милей дотоль мне не был лес дремучий, -
Когда б лишь солнц моих игры живой
Не застилал от глаз зеленой тучей!
CLXXVII
Являл за переправой переправу
Мне в этот долгий день среди Арденн
Амур, что, окрыляя взятых в плен,
Влечет сердца в небесную державу.