Она исчезнет - счастье жизни бренной
И мощь мою навек возьмет с собою.
Как без луны и солнца свод небесный,
Без ветра воздух, почва без растений,
Как человек безумный, бессловесный,
Как океан без рыб и без волнений, -
Так будет все недвижно в мраке ночи,
Когда она навек закроет очи.
CCXIX
Щебечут птицы, плачет соловей,
Но ближний дол закрыт еще туманом,
А по горе, стремясь к лесным полянам,
Кристаллом жидким прыгает ручей.
И та, кто всех румяней и белей,
Кто в золоте волос - как в нимбе рдяном,
Кто любит Старца и чужда обманам,
Расчесывает снег его кудрей.
Я, пробудясь, встречаю бодрым взглядом
Два солнца-то, что я узнал сызмала,
И то, что полюбил, хоть нелюбим.
Я наблюдал их, восходящих рядом,
И первое лишь звезды затмевало,
Чтоб самому затмиться пред вторым.
ССХХ
Земная ль жила золото дала
На эти две косы? С какого брега
Принес Амур слепительного снега -
И теплой плотью снежность ожила?
Где розы взял ланит? Где удила
Размерного речей сладчайших бега -
Уст жемчуг ровный? С неба ль мир и нега
Безоблачно-прекрасного чела?
Любови бог! кто, ангел сладкогласный,
Свой чрез тебя послал ей голос в дар?
Не дышит грудь, и день затмится ясный,
Когда поет царица звонких чар...
Какое солнце взор зажгло опасный,
Мне льющий в сердце льдистый хлад и жар?
CCXXI
Какое наважденье, чей увет
Меня бросает безоружным в сечу,
Где лавров я себе не обеспечу,
Где смерть несчастьем будет. Впрочем, нет:
Настолько сладок сердцу ясный свет
Прекрасных глаз, что я и не замечу,
Как смертный час в огне их жарком встречу,
В котором изнываю двадцать лет.
Я чувствую дыханье вечной ночи,
Когда я вижу пламенные очи
Вдали, но если их волшебный взгляд
Найдет меня, сколь мука мне приятна -
Вообразить, не то что молвить внятно,
Бессилен я, как двадцать лет назад.
CCXXII
"О донны, почему, сходясь в часы бесед,
Так одиноки вы и смех звучит уныло?
Где жизнь моя теперь, о, где моя могила?
Ну почему средь вас моей любимой нет?"
"Смеемся и грустим, желанный вспомнив свет,
Подругу милую, которой нас лишила
Ревнивая родня, завистливая сила,
Чьи радости растут по мере наших бед".
"Но душу угнетать дано каким законом?" -
"Душа - она вольна, здесь плоть в тиски взята,
Мы сами эту боль испытываем ныне.
Подспудную печаль подчас прочесть легко нам:
Ведь мы же видели, как меркла красота,
Как влагой полнились глаза твоей святыни".
CCXXIII
Когда златую колесницу в море
Купает Солнце, - с меркнущим эфиром
Мрачится дух тоской. В томленье сиром
Жду первых звезд. Луна встает - и вскоре
Настанет ночь. Невнемлющей все горе
Перескажу. С собой самим и с миром,
Со злой судьбой моей, с моим кумиром
Часы растрачу в долгом разговоре.
Дремы не подманить мне к изголовью;
Без отдыха до утра сердце стонет,
И, слез ключи раскрыв, душа тоскует.
Редеет мгла, и тень Аврора гонит.
Во мне - все мрак!.. Лишь солнце вновь любовью
Мне грудь зажжет и муки уврачует.
CCXXIV
О, если сердце и любовь верны,
Желанья чисты, пламенно томленье,
И пылко благородное влеченье,
И все дороги переплетены;
И если мысли на челе ясны,
Но сбивчивы и темны выраженья,
А вспыхнувшие стыд или смущенье
Смывает бледность до голубизны;
И если с болью, гневом и слезами
Любить другого больше, чем себя,
Я осужден, вздыхая сокрушенно,
Пылать вдали и леденеть пред вами, -
О, если я от этого, любя,
Терплю урон, - на вас вина, Мадонна.
CCXXV
Двенадцать звезд, двенадцать светлых жен,
Веселых и пристойных в разговоре,
И с ними - солнце - в лодке на просторе
Я увидал - и был заворожен.
Нет, ни отплывший за руном Язон,
Ни пастырь, что навлек на Трою горе,
Такой ладьей не бороздили море,
Хотя о них шумят со всех сторон.
Мне встретилась потом их колесница.
Стыдливая Лаура, ангел тихий,
Чудесно пела, сидя в стороне.
Не всякому подобное приснится.
Кто б их ни вез - Автомедонт иль Тифий, -
Завиднее удел не ведом мне.
CCXXVI
Единственный на крыше воробей
Не сиротлив, как я: одна отрада -
Прекрасные черты - была для взгляда,
Других не признающего лучей.
Все время плачу - счастья нет полней,
Мне смех - мученье, яства - горше яда,
Сиянье солнца - тусклая лампада,
На смятом ложе не сомкнуть очей.
Недаром люди говорят, что Лете
Сродни теченье сна, ведь он, предатель,
Несет сердцам покой небытия.
О край благой, счастливей нет на свете,
Чем ты, моей отрады обладатель,
Которую оплакиваю я!
CCXXVII
Как распускает вьющиеся косы
Летучий ветерок за прядью прядь
И реет в них, стараясь вновь собрать
И заплести их жгут светловолосый,
Я вижу ясно, и в глаза мне осы
Любовные впиваются опять,
И я мое сокровище искать
Бреду в слезах, обильных, словно росы.
То рядом цель, то снова далека,
То пламень мой, то мир перед очами.
Я падаю. Дорога нелегка.
Счастливый воздух, светлыми лучами
Пронизанный, бегучая река,
Зачем не поменялись мы путями?
CCXXVIII
Амур десницей грудь мою рассек
И сердце обнажил и в это лоно
Лавр посадил с листвою столь зеленой,
Что цвет смарагда перед ним поблек.
Его омыл сладчайших слез поток,
Он из земли, страданьем разрыхленной,
Превыше всех дерев вознесся кроной,
И к небу аромат его востек.
Растенья благороднейшего корни
С тех пор ношу я в сердце неизменно -
Добро и славу, честь и красоту,
И целомудрие в одежде горней -
И, перед лавром преклоня колена,
Его с молитвой чистой свято чту.
CCXXIX
Я пел, теперь я плачу, но едва ли
Так сладостны бывали песни мне.
Я обращен всем сердцем к вышине
И дорожу источником печали.
Превратности терпенье воспитали -
И с униженьем, с гневом наравне
Приемлю милость, и моей броне
Презренье не опасней острой стали.
И пусть ведут обычную игру
Амур и Госпожа и Рок со мною, -
Я буду счастлив мыслями о ней.
Останусь жить, исчахну иль умру -
Блаженней нет удела под луною:
Так сладок корень горечи моей.
ССХХХ
Я прежде плакал, а теперь пою.
Мое живое кроткое светило
От глаз моих лица не отвратило:
Амур явил мне доброту свою.
Уж я давно рекою слезы лью,
И пусть мой век страданье сократило, -
Ни мост, ни брод, ни весла, ни ветрило,
Ни крылья не спасли бы жизнь мою.
Так глубока пролитых слез струя,
Так широко пространство их разлива,
Что переплыть его не в силах я.
Не лавр, не пальма - мирная олива,
Вот дар, что мне несет любовь моя
И жить велит, нежна и терпелива.
CCXXXI
Я жил, довольный жребием своим,
Считая зависть чувством вне закона,
И пусть судьба к другому благосклонна, -
От мук моих мой рай неотделим.
Но те глаза, чьим пламенем палим,
Страданья все приемлю я без стона,
Мне более не светят с небосклона,
Туман застлал их пологом густым.
Природа, сострадательная мать,
Ужель ты так превратна и жестока,
Чтоб свой побег прекраснейший сломать?
Вся мощь твоя из одного истока.
Но ты, Отец небесный, отнимать
Свой дар зачем позволил силе рока?
CCXXXII
Был македонский вождь непобедим,
Но гневу под удар себя подставил:
Вотще Лисипп его победы славил
И с кистью Апеллес стоял пред ним.
Тидей, внезапным гневом одержим,
Кончаясь, Меналиппа обезглавил,
И Суллы дни все тот же гнев убавил,
Не близоруким сделав, но слепым.
Был гнев известен Валентиниану,
Аяксу ведом, что, повергнув рать
Врагов, потом с собою счеты сводит.
Гнев равносилен краткому дурману,
И кто его не может обуздать,
Позор подчас, когда не смерть, находит.
CCXXXIII
Себе на счастье видел я светило -
Одно из двух прекраснейших очей -
Недужным и померкшим, без лучей;
И свой недуг в мой глаз оно внедрило.
Амура чудо пост мой прекратило,
Явив мне вновь предмет мечты моей;
Ни разу небо не было добрей, -
Хоть вспомню все, что мне оно дарило, -
Чем нынче, когда в правый глаз мой вдруг
Боль, излетевшая из ока Донны,
Проникла, дав отраду вместо мук.
Природа направляла окрыленный
И разума исполненный недуг,
В полет свой состраданьем устремленный.
CCXXXIV
Приют страданий, скромный мой покой,
Когда не ведала душа надрыва,
Ты был подобьем тихого залива,
Где ждал меня от бурь дневных покой.
Моя постель, где в тишине ночной
Напрасно сон зову нетерпеливо,
О, до чего рука несправедлива,
Что урны слез подъемлет над тобой!
И не от тайны я уже спасаюсь,
Себя и мыслей собственных бегу,
Что крыльями бывали для полета,
И в страхе одиночества бросаюсь
К толпе презренной, давнему врагу,
За помощью - чтоб рядом был хоть кто-то.
CCXXXV
Увы, Амур меня неволит снова,
И я, не верный долгу, сознаю,
Что повод к недовольству подаю
Царице сердца моего суровой.
Хранит не так от рифа рокового
Бывалый мореход свою ладью,
Как я скорлупку утлую мою
От признаков высокомерья злого.
Но вздохов ураган и ливень слез
Мой жалкий челн безжалостно толкнули
Туда, где он другому досадил
И снова лишь беду себе принес,
Когда пучина бурная в разгуле,
Разбитый, без руля и без ветрил.
CCXXXVI
Амур, я грешен, но для оправданья
Скажу, что сердце злой огонь палит,
А разум слаб, когда оно болит,
И верх над ним легко берут страданья.
Держал в узде я пылкие желанья,
Боясь, что дерзость ясный взор смутит,
Но сил уж нет, узда из рук летит,
Отчаянье сильней, чем колебанья.
Ты сам велишь, в меня вонзив стрекала,
Рубеж привычный в страсти перейти,
И Донна красотою небывалой
Влечет меня по грешному пути, -
Так молви ей, чтоб и она узнала:
"Самой себе грехи его прости".
CCXXXVIII
Все сочеталось в нем: высокий гений -
С природой царственной, небесный разум