В статье «Намерения, задачи и идеи романа «Обрыв» Гончаров писал: «В первоначальном плане романа па место Волохова у меня предполагалась другая личность - также сильна», почти дерзкая волей, не ужавшаяся, по своим новыми либеральным идеям, в службе и в петербургском обществе и посланная на жительство в провинцию, но более сдержанная и воспитанная, нежели Волохов... Но, посетив в 1862 году провинцию, я встретил и там и в Москве несколько экземпляров типа, подобного Волохову. Тогда уже признаки отрицания или нигилизма стали являться чаще и чаще...
Тогда под пером моим прежний, частью забытый, герой преобразился в современное лицо...».
Гончарову казалось, что в Волохове он разоблачил всю несостоятельность новых революционных учений и новой морали или, как он говорил, «новой лжи». В действительности же, даже тогда, когда писатель и пытался коснуться характеристики мировоззрения этого типичного, по мнению Гончарова, представителя «новых людей», он приписывал ему, в весьма упрощенном виде, те «крайности отрицания» и вульгарно-материалистический подход к явлениям природы и общественной жизни, тот бытовой и этический анархизм, которые не были присущи революционной демократии.
Гончаров показал в романе «ум», «волю» и «какую-то силу» Волохова, но вместе с тем отказался от серьезной характеристики его политических убеждений. Не исключено, что люди, подобные Волохову, встречались тогда в жизни, но ошибка Гончарова состояла в том, что ой пытался обрисовать Волохова типичным представителем «новых людей».
Именно об этом писал Салтыков-Щедрин в своей статье «Уличная философия», явившейся как бы откликом на пятую часть романа, на «философию» автора.
В Волохове, как справедливо замечал Щедрин, в извращенном духе истолкована идея революционного «отрицания», принципы повой общественной морали, идея стремления к «познанию истины».
Спор между Верой и Марком Волоховым романист рассматривал как конфликт двух лагерей русского общества. В «Предисловии» к «Обрыву» он писал: «...скор остался нерешенным, как он остается во многом порешенным - и не между Верой и Волоховым, а между двумя аренами и двумя лагерями».
Образ Веры в финале романа противоречив. Гончаров заставил примириться с «старой мудростью» бабушки, олицетворявшей консервативную мораль дворянского общества. Пережив «обрыв», Вера обретает «силу страдать и терпеть». Это было, конечно, нарушением внутренней ло гики образа, отступлением от правды жизни. Но в атом примирении с окру жающим она не находит избавления от тревожных вопросов жизни. Не сомпенно, она не найдет подлинного счастья и с Тушиным - этим, с точки зрепия романиста, героем современности.
Сам Гончаров признавался, что Тушин - это лицо целиком вымышленное и притом мало удавшееся ему. «Нарисовав фигуру Тушина,- писал он в статье «Лучше поздно, чем никогда»,- насколько я мог наблюсти новых серьезных людей, я сознаюсь, что я недокончил как художник этот образ и остальное (именно в XVIII главе II тома) договорил о нем в намеках, как о представителе настоящей новой силы и нового дела уже обнов ленной тогда (в 1867 и 1868 годах, когда дописывались последние главы) России» (И. А. Гончаров, Собр. соч., т. 8, М. 1955, стр. 101).
Указывая, что в Тушине он имел в виду и намекнул «Hе идет, на будущий характер новых людей» и что «все Тушины сослужит службу России, разработав, довершив и упрочив ее преобразование и обновление», Гончаров тем самым, в силу ограниченности своих взглядов, идеализировал этого буржуазного дельца, его роль в общественной жизни.
В известной мере сочувствуя Райскому в его духовных исканиях и даже несколько идеализируя его отношение к «драме» Веры (чтобы под черкнуть «безнравственность» Волохова), Гончаров, однако, ставит веред собою задачу разоблачения в Райском барски-дворянской романтики, дилетантской сущности всех его порывов к общественно-полезному делу. В статье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров дал четкую общественную характеристику этого типа людей. «Сам он,- говорит Гончаром о Райском,- живет под игом еще не отмененного крепостного права и сложившихся при нем нравов и оттого воюет только на словах, а не на деле: советует бабушке отпустить мужиков на все четыре стороны и предоставить им делать, что они хотят; а сам в дело не вмешивается, хотя имение его» (И. А. Гончаров, Собр. соч., т. 8, М. 1955, стр.88).
Гончаров критикует фальшивую, оторванную от жизни романтику Райского, его либеральное фразерство, осуждает егоза бездеятельное сушествование: «Новые идеи кипят в нем: он предчувствует грядущие реформы, сознает правду нового и порывается ратовать за все те большие и малые свободы, приближение которых чуялось в воздухе. Но только порывается» (И. А. Гончаров, Собр. соч., т. 8, М. 1955, стр. стр. 85).
В образе Райского Гончаров несомненно сумел очень верно показать эволюцию так называемых «лишних людей» в послереформенную пору жизни, их духовное и идейное измельчание по сравнению с «лишними людьми», дворянскими интеллигентами типа Печорина, Бельтова, 1'у-дина, выступавшими с прогрессивной для своего времени критикой существовавших тогда общественных условий. Добролюбов в статье «Что такое обломовщина?», подчеркивая историческую обусловленность и реальность Этих образов, указывал, что в обстановке, когда появилась возможность борьбы за интересы народа и когда от слов надо было переходить к делу, так называемые «лишние люди» остались в стороне от общественной борьбы и кончали обломовщиной. В «Обрыве» Гончаров как бы шел вслед за Добролюбовым. Он показал родство «лишнего человека» Райскогого Обломовым, показал, что и Райского «тянет назад» и губит «та же обломовщина».
Предубежденное отношение Гончарова к революционно-демократическому движению шестидесятых годов, оценка ряда явлений русской общественной жизни того времени с ограниченных и порою консервативных позиций - все это повредило, конечно, «Обрыву».
Однако в «Обрыве» Гончаров в основном остался верен себе как истинный художник-реалист.
Созданные им образы и картины свидетельствуют о критическом взгляде художника на действительность, о стремлении подчинить свое творчество «интересам жизни». Как ни мал и узок сам по себе мир «бытия» дворянско-поместной усадьбы Малиновки, в нем, этом мирке, широко и во многом объективно отображен ряд существенных черт и тенденций русского общественного развития. В самых обычных фактах и явлениях быта и нравов, в переживаниях своих героев Гончаров умел находить глубокие конфликты и противоречия, драматизм жизни. «Думал ли я,- говорит в романе Райский,- что в этом углу вдруг попаду на такие драмы, на такие личности? Как громадна и страшна простая жизнь в наготе ее правды...»
Как художник Гончаров достигал высокой и вдохновенной поэтичности в своих изображениях. Образ подлинной героини романа Веры воплощает в себе благородную нравственную красоту и силу души русской женщины. Исполнен естественности, теплоты, безыскусственной жажды жизни и счастья образ Марфеньки, облик которой, по словам романиста, дышит «поэзией чистой, свежей, природной». Много жизненной правды запечатлено в образе бабушки, переживаниях учителя Козлова.
Острым обличением звучат страницы романа, рисующие самодурство реакционера Тычкова и паразитическое существование высшей петербургской аристократии и бюрократии, мир Пахотиных и Аяновых.
Подлинного мастерства достигал Гончаров в изображении человеческих характеров, в раскрытии сложной психологии своих героев А. М. Горький причислял Гончарова к «великанам литературы нашей», которые «писали пластически... богоподобно лепили фигуры и образы людей, живые до обмана...».
Правдивые реалистичные образы, тонкий юмор, превосходный язык, объясняют, почему этот роман Гончарова высоко цениться нашей совремменостью.
3.3 Лермонтовская тема в романе Гончарова «Обрыв»
На первый взгляд может показаться, что лермонтовская строчка («Свою Тамару не брани…») звучит в романе «Обрыв» случайно, ситуативно. В сцене соблазнения Райского Ульяной Козловой последняя цитирует лермонтовского «Демона»: «Оставь угрозы, свою Тамару не брани»... Цитата кажется тем более случайной, что приведенные слова в поэме Лермонтова обращены к отцу Тамары и не имеют никакого непосредственного отношения к теме «соблазнения». Между тем анализ гончаровского романа показывает, что цитата из Лермонтова далеко не случайна. Стержневой психологический сюжет «Обрыва» постоянно репродуцирует идейно-психологические ситуации лермонтовского «Демона».
Прежде всего, ассоциации с «Демоном» вызывает идейно-психологический конфликт по линии: Марк Волохов - Вера. Слабее эта параллель намечена в отношениях Райского и Софьи Беловодовой.
Лермонтовский Демон является культурным наследником мировой демонологии в литературе и носителем таких общих всем подобным персонажем черт, как крайняя гордость, презрение к миру людей, стремление к познанию и свободе, желание облечь зло в красоту, хотя исследователи и отмечают некоторую утрату глубины в лермонтовском образе – по сравнению с мировой традицией (1). Все эти черты находим мы и в гончаровском нигилисте Марке Волохове.
Идея романа «Обрыв» вырастает, в указанном смысле, из расширительного толкования «падения» Веры (а отчасти и Бабушки), а его центральный сюжет представляет собою расширительно-символически же истолкование «соблазнения», или, вернее, историю соблазнения Веры нигилистом Волоховым. В центре внимания романиста столкновение новой, атеистически-материалистической «правды» Марка Волохова, «нового апостола», и правды Бабушкиной, традиционно-православной церковности и воцерковленности человека. Такой сюжет и такой конфликт не мог не вызывать определенных ассоциаций с лермонтовским «Демоном», так как и там на крайних полюсах конфликта, с одной стороны, «царь познанья и свободы... враг небес», а с другой - «церковь на крутой вершине», прямо напоминающая ту «часовню», где Вера черпает свои силы в идейном столкновении с Марком.