И поскакал к Вишенке. Нагоняет его Опарин, Иван Сергеич, говорит:
- Ты богатырь, то всем известно... Ты перескочишь, за тобой и другие... Кто не потонет, тот переедет... А собаки-то как же? Надо ведь всех погубить. Хоть Пальму свою пожалей.
А Пальма была любимая сука князя Алексея Юрьича - подаренье приятеля его, Дмитрия Петровича Палецкого.
- Правду сказал, лысый черт, - молвил князь, остановив коня. - Что ж молчал?.. Пятеро ведь потонуло!.. На твоей душе грех, а я тут ни при чем.
Поворотил коня, стегнул его изо всей мочи и крикнул:
- В монастырь!..
А монастырь рядом, на угоре. Был тот монастырь строенье князей Заборовских, тут они и хоронились; князь Алексей Юрьич в нем ктитором был, без воли его архимандрит пальцем двинуть не мог. Богатый был монастырь: от ярмонки большие доходы имел, от ктитора много денег и всякого добра получал. Церкви старинные, каменные, большие, иконостасы золоченой резьбы, иконы в серебряных окладах с драгоценными камнями и жемчугами, колокольня высокая, колоколов десятков до трех, большой - в две тысячи пуд, риз парчовых, глазетовых, бархатных, дородоровых множество, погреба полнехоньки винами и запасами, конюшни - конями доброезжими, скотный двор - коровами холмогорскими, птичный - курами, гусями, утками, цесарками.
А порядок в монастыре не столько архимандрит, сколько князь держал. Чуть кто из братии задурит, ктитор его на конюшню. Чинов не разбирал: будь послушник, будь рясофор, будь соборный старец - всяк ложись, всяк поделом принимай воздаянье. И было в Заборском монастыре благостроение, и славились старцы его велиим благочестием.
Только что решил князь в монастыре ночлег держать, трое вершников поскакали архимандрита повестить. Звон во все колокола поднялся...
Подъехали. Святые ворота настежь, келарь, казначей, соборные старцы в длинных мантиях по два в ряд. По сторонам послушники с фонарями. Взяли келарь с казначеем князя под руки, с пением и колокольным звоном в собор его повели. За ними большие господа, шляхетство, знакомцы. Псари, доезжачие, охотники по широким монастырским дворам, костры разложили - отец казначей бочку им выкатил. Греются - христос с ними - под кровом святой обители Воздвижения честного и животворящего креста господня... А собаки вкруг них тут же отдыхают, чуя монастырскую овсянку. Отец эконом первым делом распорядился насчет собачьего ужина... Знал старец преподобный, сколько милы были псы сердцу ктитора честныя обители... Оттого и заботился...
В церкви князя встретил архимандрит соборне, в ризах, с крестом и святою водою. Молебен отпели, к иконам приложились, в трапезу пошли. И там далеко за полночь куликали.
Разместились гости, где кому следовало, а князь с архимандритом в его келье лег. Наступил час полуночный, ветер в трубе воет, железными ставнями хлопает, по крыше свистит. Говорит князь шепотом:
- Отче архимандрит... Отче архимандрит... Спишь аль нет?..
- Не сплю, ваше сиятельство. А вам что требуется?
- Страх что-то берет!.. Что это воет?..
- Ветер, - говорит архимандрит.
- Нет, отче преподобный, не ветер это, другое что-нибудь.
- Чему же другому-то быть? - отвечает архимандрит. - Помилуйте, ваше сиятельство! Что это вы?
- Нет, отче святый, это не ветер... Слышишь, слышишь?..
- Слышу... Собаки завыли.
- Цыц, долгогривый!.. Собак тут нашел!.. Слышишь?.. Душа Палецкого воет... Знал ты Палецкого Дмитрия Петровича?
- Разве могут души усопших выть? - молвил архимандрит.
- Это не говори... Не говори, отче преподобный... Мало ль что на свете бывает!.. Это Палецкий!.. Он воет!.. Слышишь? Упокой, господи, душу усопшего раба твоего Дмитрия... Страшно, отче святый!.. И лампадка-то у тебя тускло горит... Зажги свечу!..
- Зажгу, пожалуй, - молвил архимандрит. - Да полноте, ваше сиятельство. Как это не стыдно и не грех?
- Толкуй тут, а я знаю... Это меня зовет Палецкий... Скоро, отче, придется тебе хоронить меня.
- Что это вам на ум пришло? - говорит архимандрит. - Конечно, памятование о смертном конце спасительно, да ведь и суеверие греховно... Уж если о смерти помышлять, так лучше бы вашему сиятельству о своих делах подумать.
- А что мои дела?.. Какие дела?.. Украл, что ли, я у кого?.. Позавидовал кому?.. Аль мало вкладов даю тебе на монастырь, подлая твоя душа, бесстыжие поповские глаза!.. Нет, брат, шалишь! На этот счет я спокоен, надеюсь на божье милосердие... А все-таки страшно...
- То-то страшно: страшен-то грех, а не смерть... Так-то ваше сиятельство, - молвил архимандрит.
- Привязался, жеребячья порода, с грехами, что банный лист! И говорить-то с тобой нельзя. Тотчас начнет городить черт знает что... Давай спать, я и свечку потушу.
- Спите с богом, почивайте, покойной ночи вашему сиятельству, - проговорил архимандрит.
Замолчали, и ветер маленько стих. А князь Алексей Юрьич все вздыхает, все на постели ворочается. Опять завыл ветер.
- Что это все воздыхаете, ваше сиятельство? - спросил архимандрит.
- О смертном часе, отче святый, воздыхаю. Слышишь?.. Слышишь?.. Упокой, господи, душу раба твоего Дмитрия!.. Его голос...
- Да это собака завыла.
- Собака?.. Да... да... собака, точно собака. Только постой!.. погоди!.. Пальма - ее голос... А Пальма Палецкого подаренье... это - она его душу чует, ему завывает... А это?.. Да воскреснет бог и расточатся врази его!.. Это что?.. Собака, по-твоему, собака?
- Ветер в трубе.
- Ветер!.. Хорош ветер!.. Упокой, господи, душу раба твоего Дмитрия!.. Хороший был человек, славный был человек, любил я его, душа в душу мы с ним жили... Еще в Петербурге приятелями были, у князя Михайлы ознакомились, когда князь Михайла во времени был. Обоим нам за одно дело и в деревни велено... Все, бывало, вместе с ним... Ох, господи!.. Страшно, отче святый!..
- Полноте, ваше сиятельство, перестаньте... Вы бы перекрестились да молитву сотворили. От молитвы и страх и ночное мечтание яко дым исчезают... Так-то...
- Молюсь... молюсь, отче преподобие.. Прости, господи, согрешения мои, вольные и невольные... Опять Пальма!.. Чует, шельма, старого хозяина!.. Яже словом, яже делом, яже ведением и неведением!.. Видишь ли, отче, когда умирал Дмитрий Петрович, царство ему небесное, при нем я был... И он, голубчик, взял меня за руку, да и говорит: "нехорошо, князинька, мы с тобой жили на вольном свету, при смерти вспомнишь меня"... Да с этим словом застонал, потянулся, глядь - не дышит... Ох, господи!.. Чу!.. Поминает, что смерть подходит ко мне... Слышишь, отче?.
- Одно суеверие, - сказал архимандрит. - Предзнаменованиям веры давать не повелено... Кто им верит - духу тьмы верит... Пустяками вы себя пугаете.
- У тебя все пустяки!.. Нет, отче святый, разумею аз, грешный, близость кончины: предо мной стоит... Слышишь?.. Скоро предамся червям на съедение, а душу неведомо како устроит господь.
- Да отчего это вам в голову пришло?
- Мало ль отчего?. И Палецкий воет, и Пальма воет, и сны такие вижу... Сказано в писании: "старцы в сониях видят". У пророка Иоиля сказано то! А мне седьмой десяток, стало быть, я старец... Старец ведь я, старец?..
- Дело не молодое, - молвил архимандрит.
- Так видишь ли: "старцы в сониях видят". А что я вечор во сне видел?.. С Машкой-скотницей венчался... Видеть во сне, что венчаешься - смерть.
- Полноте, греховодник вы этакий!
- Тебе все полно да полно! Не тебе, чернохвостнику, в гроб-от ложиться... А это, по-твоему, тоже "полно", что намедни Дианка тринадцатью ощенилась? Да еще одного трехпалого принесла, сам борзой, щипец ровно у гончей, и без правила. Это, по-твоему, тоже ничего?
- Не повелено, ваше сиятельство...
- Да ты молчи, коль я с тобою говорю, черт ты этакий!.. По-твоему и это ничего, что нынешнего года в самое мое рожденье зеркало в гостиной у меня лопнуло?
- Слышал я, что сами же свечу под то зеркало подставили.
- Врешь, отче преподобный, ничего ты не смыслишь!.. Коли зеркало лопнуло - кончено дело. Тут уж, брат, как ни вертись - от смерти не отвертишься. А тебе все ничего... Ты, пожалуй, скажешь, и это ничего, что намедни ко мне воробей в кабинет залетел?.. По-твоему, и это ничего, что на прошлой неделе нас ужинать село тринадцать?.. Отсчитал от себя тринадцатого - вышел Скорняков. Знаешь Скорнякова? В знакомцах у меня проживает - рыжий такой, губа сеченая... Думаю, пусть же над ним надо псом оборвется тринадцатый. Велел ему пить - жизнь бы свою тут же покончил, собака... С полведра вылакал, бестия без памяти под стол свалился, ни духу, ни послушания. "Ну, думаю, слава тебе, господи - опился. Тринадцатый-то, значит, он..." Что ж ты думаешь?.. На другой день поутру глядь, а он в буфете похмеляется... Так меня варом и обдало!.. Кто ж, по-твоему, тринадцатый-то вышел?.. А?..
- Великий грех суевериям предаваться, - говорил архимандрит.
- А ты молчи, жеребячья порода!.. Видишь, к смертному часу готовлюсь, так ты молчи... Слышишь!.. Опять Палецкий!.. А вот и Пальма его учуяла!.. Страшно!.. Помолись обо мне, отче преподобный, не помяни моих озлоблений, помолись за меня, за грешного, простил бы господь прегрешения мои, вольная и невольная... Молись за меня, твое дело. Еще году не прошло, большой вклад тебе положил, колокол вылил - значит, не даром прошу святых молитв твоих... Духовную писал, душеприказчиком тебя сделал. Сам знаешь, опричь тебя такого дела поручить некому, народ все пьяный, забулдыжный.. Так уж я тебя... Помру, положи ты меня в ногах у родителя моего, князя Юрия Никитича; сорок обеден соборне отслужи за меня, в синодик запиши в постенной и в литейной, чтобы братия по все годы молилась за меня беспереводно. А панихиды по мне петь: на день преставления моего да пятого октября, на день московских святителей Петра, Алексия, Ионы - ангела моего день, - и служить те панихиды каждый год беспереводно... И в те дни корм на братию и велие утешение... Так и вели записать в синодик, и те бы архимандриты, которые после тебя будут, ведали и чинили по моему завещанию каждый год безо всякия порухи. А душу свою тебе поручаю. Будь ты на покон моей души помянник, умоли ты господа бога об отпущеньи грехов моих, будь моим ходатаем, будь моим молитвенником, изведи из темницы душу мою...
И, заливаясь слезами, повалился в ноги архимандриту, ноги у него и срачицу целует, а сам так и рыдает.