А через несколько часов Оленьки уже не было.
"Не вздумай принести справку!" - предупреждал ее Боря Антохин.
- Пойди, Оленька, - советовала ей и Надюша. - Раз походу придается большое значение... И школу ты скоро кончаешь. Пойди!
- Но я пропущу занятия по рисунку.
- Все равно пойди.
И она пошла.
Я смотрел на Борю Антохина и мысленно спрашивал: "Почему же на этот раз ты не уследил за ней, Боря? Мы были бы так тебе благодарны!"
Я вспомнил обо всем этом. А они трое так и стояли за порогом. Мне казалось, что они стоят уже очень давно. Но прошли всего лишь минуты, потому что передача "С добрым утром!" была в самом разгаре.
Обернувшись, я впервые за это время увидел Надю. И понял... навсегда понял, что матери и отцы (даже самые любящие отцы!) все же чувствуют неодинаково. Она не могла вспоминать, анализировать, взвешивать. Одна мысль вонзилась в нее неожиданно, как шаровая молния, влетевшая в открытое окно, и сжигала ее изнутри: "Где сейчас Оля?"
Я молчал. Потому что ничей в мире голос утешить ее не мог. Кроме голоса дочери, если бы он зазвучал на лестнице, в комнате, по телефону. Она ни к кому не имела претензий, ни на кого не сердилась - для нее ничего не существовало, кроме вопроса: "Где сейчас Оля?"
- Я позвоню Мите Калягину, - сказала Евдокия Савельевна.
- Зачем? - спросил я.
Не ответив, она переступила порог. Люся и Боря вошли вслед за ней.
Евдокия Савельевна сразу же позвонила Мите и попросила его приехать. Наш адрес она помнила наизусть, хотя дома у нас никогда не бывала.
- У нее феноменальная память! - слышали мы от Оленьки. - Помнит, кто какого числа схватил двойку по математике, а сама историчка. И кто сколько дней пропустил, помнит так же хорошо, как даты великих сражений.
- Значит, вы ей небезразличны, - ответила Надюша.
- Просто ей больше не о чем помнить!
- Женщины, у которых нет личной жизни, часто с утроенной энергией бросаются в жизнь общественную, - стремясь поддержать Оленьку, сказал я.
- И что же в этом плохого? - спросила Надюша.
Она понимала, что мы с Олей вправе не любить классную руководительницу 9-го "Б". Понимала, что "безумная Евдокия" изо всех сил старается не только убить веру других в нашу дочь, но и в ней самой поколебать эту веру. И все же Надя мечтала, чтобы конфликт уступил место взаимопониманию.
"Оля шла навстречу этому миру, - думал я. - Но они... втроем учинили что-то такое, чего она не выдержала, не стерпела. И теперь каждая минута жизни стала невыносимой. Где она?! А они суетятся, чтоб не смотреть нам в глаза".
- Что же все-таки произошло? - спросил я.
- Ничего... Ничего не было! - затараторила Люся. - Вечером все получили задания и разошлись. Кто за хворостом, кто за водой, кто расспросить жителей о дорогах к тому поселку. - Люся остановилась. И чтобы Надя не услышала, шепотом добавила: - Все вернулись, а она нет... Но спохватились мы только утром. Были в разных палатках.
- Надо сообщить всюду, - сказала Евдокия Савельевна. - Ничего особенного... быть не может! Но надо сообщить.
С этой минуты Надюша окончательно перестала владеть собой.
Евдокия Савельевна составила список телефонов: милиция, дежурный по городу, больницы, местные власти той станции и того поселка. Позвонив, она ставила черточку возле номера, который в очередной раз ничего не прояснил и ничем не помог.
Делала она это методично, спокойно. Только пальцы, когда она крутила диск, не вполне были ей послушны. Она не туда попадала, извинялась и вновь набирала номер.
С каждым ее звонком мне становилось яснее, что с Олей стряслось что-то невероятное... трагическое. Чего поправить уже нельзя...
"Если Оля убежала от своих спутников вечером, - рассуждал я, - она могла тут же сесть на электричку и приехать домой. Если же последний поезд уже ушел, она провела бы ночь на станции и вернулась домой рано утром: электрички ходят с шести часов".
Я слышал, как Евдокия Савельевна методично разъясняет по телефону, что случилось, всякий раз повторяя:
- Конечно, ничего ужасного не произошло.
На другом конце провода не были так твердо уверены, что не произошло ничего особенного, и ей приходилось рассказывать о деталях, подробностях- А Надюша пересекала комнату по одному и тому же маршруту: от двери к окну и обратно. Туда и обратно, туда и обратно.
Мы с Надей потеряли способность действовать. Мы могли только ждать.
Я слышал Евдокию Савельевну... Меня раздражало, что организаторский талант ее оставался прежним, а голос неколебимо спокойным, но и громким, как бы старавшимся заглушить совесть. Надя же потеряла зрение и слух. Она могла лишь передвигаться по одной линии: туда и обратно, туда и обратно.
Маленькая, юркая Люся хорошо знала нашу квартиру. Она побежала на кухню и примчалась назад с пузырьком и чашкой, в которой была вода. Надя, обхватив голову, стремительно, как челнок, перемещалась по комнате, а Люся бегала за ней с чашкой и пузырьком.
Из всех нас только Боря Антохин не двигался с места.
Он всегда стеснялся своего красивого лица и слишком стройной фигуры: сутулился и водил по лицу ладонью, прикрывая его. Голос у него был по-мужски устоявшийся (этакий баритональный бас) - и он его приглушал. А тут Боря и вовсе хотел, чтобы о нем позабыли.
"Еще бы... Ведь именно он сказал Оленьке: "Не вздумай принести справку!" Что же ему теперь остается? - думал я. - Скромный... Не хочет быть на виду. Знакомы мне эти тихие мальчики!"
Евдокия Савельевна прикрыла трубку рукой и сказала:
- Им нужны ее фотографии. Последнего времени.
Я бросился к шкафу, достал альбом, начал листать его.
- В последнее время она не снималась, - сказал я.
- У меня есть ее карточки, - неожиданно произнес Боря Антохин.
Он полез в боковой карман своей куртки. Вытащил пять фотографий и разложил их на столе с такой осторожностью, будто они еще не высохли.
- Это было на той неделе, - приглушая голос, сказал Антохин. - Я снимал участников похода. Для нашей газеты.
- Отвези их! - Евдокия Савельевна снова вернулась к трубке: - Где вы находитесь? - Она записала адрес и протянула его Боре Антохину: - Оттуда сразу назад! Помни: мы все тебя ждем. Тогда уже наверняка будет Митя Калягин. Вы с ним поедете туда, к нашим... И поднимете их на поиски. Надо будет прочесать лес!
- А что... там большой лес? - спросила Надюша.
Наконец она о чем-то спросила.
- Да что вы?! - воскликнула Люся.
Ее шустрый, но неопределенный ответ заставил Надю замедлить шаги. И она машинально начала передвигаться по комнате не так быстро, как прежде. Туда и обратно, туда и обратно... На Олины снимки она не взглянула.
Боря собрал их осторожно, будто они так и не высохли. Опустил в боковой карман и, пригнувшись, ушел.
Люся с чашкой и пузырьком, которые Наде не пригодились, стояла на балконе и неотрывно смотрела вниз.
В телефонных переговорах "безумной Евдокии", в желании Люси первой все увидеть и обо всем сообщить, в той бережности, с какой Боря Антохин раскладывал и собирал Олины фотографии, мне чудилось страшное. Я был уверен, что они искупают вину. Но каков же ее размер? Что именно они допустили там, в походе, если Оля не вытерпела? И что она в минуту отчаяния могла совершить? И кого могла встретить ночью... на неизвестной дороге?
Внезапно раздался звонок. Надя опустилась на стул. Я отяжелевшими ногами зашагал в коридор. Но Люся опередила меня.
- Митя Калягин! - с преувеличенной радостью воскликнула она. Точно мы только его и ждали.
- Ты на машине? - деловито спросила Евдокия Савельевна.
- Машина внизу! - ответила за него Люся, разглядевшая с балкона, что внизу стоит самосвал.
Митя виновато кивал на свои промасленные брюки: дескать, застали врасплох.
Он был действительно щуплым, и волос на голове почти не было. Евдокия Савельевна не стала объяснять нам, что это "результат военного детства", а сказала:
- Митя, пойдем-ка со мной на кухню.
- Ничего секретного она ему там говорить не собирается! - затараторила Люся. - Просто ей не хочется при вас повторять...
Надя не слышала.
Евдокия Савельевна и Митя вернулись с кухни.
Он вспомнил, что, когда отвозил дяде лекарство и инструменты, тоже приехал домой только утром. И мать не знала всю ночь, где он.
- Я удрал...с воспалением легких. А что было делать? Она бы не пустила меня. Сказала бы: "Сама отвезу!" Я матерей раньше не понимал. Пока сам отцом не заделался.
Надя не слышала.
Митя рассказал еще одну историю. О том, как его сын тоже один раз не ночевал дома и вернулся под утро. Оказывается, поссорился с девочкой. И сказал, что будет стоять под ее окном, пока она не простит. Она преспокойно спала. Проснулась утром, собралась в школу. Выходит, а он... все стоит. С самого вечера.
- И что вы сказали сыну? - спросил я.
- "Она же тебя не любит, дурак!"
- Это вы точно сказали.
Надя не слышала...
Раздался звонок. Она привстала. А Люся снова опередила меня.
Вернулся Боря Антохин.
- Я вот подумал... У меня есть и другие ее фотографии! - Он похлопал по боковому карману. - Заехал домой на обратном пути и взял. Надо будет раздать там, в районе. Чтобы мы не одни искали.
- Это так. Это, безусловно, так, - похвалила Евдокия Савельевна. - Если все возьмутся за дело, мы быстрее достигнем успеха!
"Раньше надо было думать... гораздо раньше!" - хотел я сказать.
- Мы ее найдем! - пообещал Надюше и Митя Калягин.
- Но где... она может быть? - отчаянно вскрикнула Надя. Все вздрогнули от этого крика. Даже Митя. Евдокия Савельевна уже не могла деловито организовать поиски. Она тяжело заметалась... Подскочила к Мите, что-то шепнула ему, потом к Боре. И с неестественной громкостью сообщила:
- Сейчас Митя с Борей поедут туда - и все выяснится. Вы ведь знаете, Митя во время войны решил более сложную задачу!
В ее голосе мне все явственней чудились интонации врача, убеждающего безнадежно больного, что вот сегодня он "выглядит молодцом". Но поверить этой интонации я не мог. Это бы значило...