- Жить только собой - это полбеды, - жестко произнесла она. - Гораздо страшнее, живя только собой, затрагивать походя и чужие судьбы.
"Все слишком сложно. Поди разберись!" - вспомнил я Олину фразу. И, будто угадав, что я подумал об этом, Евдокия Савельевна сказала:
- Если нет времени разобраться, лучше и не берись. А не пытайся небрежно, одной рукой разводить чужую беду!
- Неужели вы думаете, что Оля нарочно? - бессмысленно проговорил я.
- Ей было некогда вникнуть. Недосуг! Как недосуг было, - она понизила голос, - заметить любовь Бори Антохина.
- Любовь?
- Разве вы не видели, сколько у него Олиных снимков? Меня он почему-то не фотографирует.
Мы с Надюшей были очень довольны, что Оля еще ни в кого пока не влюблялась. И объясняли это ее нравственной цельностью. "А может, ее любви хватало... лишь на себя? - подумал я. - Нет, неверно! Она всегда любила Надюшу... искусство... Она хотела, чтоб мы ею гордились. Это ведь тоже... забота!"
Обвислые поля шляпы Евдокии Савельевны продолжали волочиться по земле. И я не говорил ей об этом.
- Вы не думаете, что этот ее последний поступок, который кончился так ужасно... был все же протестом?
- Против чего?
- Против одиночества... в вашем классе.
- Тот, кто любой ценой хочет быть первым, обречен на одиночество, - вновь четко сформулировала она.
"Неужели это Оленька, их долгий молчаливый конфликт, - изумлялся я, - заставили ее вот так, заранее, обдумать фразы, которыми она сейчас контратаковала меня?"
- Мои ученики не стали знаменитостями, - задумчиво, замедлив нашу дуэль, сказала Евдокия Савельевна. - Но и злодеев среди них нет. Ни одного... Они не предавали меня и моих надежд. А насчет дарований? У них есть талант человечности. Разве вы не заметили?
- Заметил сегодня...
- К человечности талант художника может и не прилагаться, - продолжала она, - но к дарованию художника человечность...
- Это, безусловно, так! - перебил я Евдокию Савельевну ее же словами.
- Да... безусловно, так, - согласилась она.
Мы помолчали.
- А сын Мити Калягина тоже до утра не сообщал о себе, - неожиданно произнес я. - Помните? Когда стоял под окном... у той девочки.
- Я не хотела бы вас огорчать. Но он позвонил из автомата домой... И предупредил. Это было так. Безусловно, так.
- Но Митя говорил...
- Он успокаивал Надежду Григорьевну.
- Понимаю.
Мне захотелось, чтобы она больше не видела во мне оппонента. Я и раньше-то возражал ей почти по инерции, желая все выяснить и понять.
- Я не знал, что вы скрывали у себя тех солдат.
- Их уже нет.
- Все же... погибли?
- Просто умерли. От болезней... Война с недугами и несчастьями будет вечной. Иногда мы еще и сами убиваем друг друга. - Спохватившись, она сказала: - Я не Олю имела в виду. Все мы виноваты сегодня. - Потом всполошилась еще сильней: - Оля может принять всю вину на себя. Эта ноша окажется для нее непосильной!
Евдокия Савельевна громоздко заторопилась, покинула меня, догнала ребят. Я понял, что она решила разделить тяжесть ноши с моей дочерью.
* * *
Я побрел сзади.
"Мы с Надюшей боролись против "безумной Евдокии" за право строить... или, как говорится, формировать Олин характер, - размышлял я. - Мы победили. И эта победа стоила Наденьке жизни. Или здоровья. "Безумная Евдокия"... Она приглашала на те знаменитые встречи не только героев, а и диспетчеров с поварами. Зачем? Наверно, хотела объяснить нашей дочери и ее одноклассникам, что, если они будут честными и порядочными людьми, просто честными и порядочными, они тоже будут иметь право на внимание к себе. И на память".
Детали... Только с их помощью я мог воссоздать картину. И они выплывали из прошлого мне навстречу.
* * *
"Спасибо ей!" - сказали мы, когда родилась Оля. Хотя жизнью рисковала Надюша.
"Вот, наверно, где был тот роковой поворот в нашей жизни! - подумал я. - Мы перестали вглядываться друг в друга. Наши глаза устремились в ином направлении. "Родители Оленьки" - это стало нашей главной приметой и главной профессией. Я даже не заметил, что Надя уже не поет... и что я перестал писать свои фантастические рассказы. И о сердце Надином вспомнил только сегодня... А ведь название ее болезни не совсем верное. Болезнь - это несчастье, а не порок. Порок сердца - нечто совсем иное, чего у Надюши никогда быть не могло. Если она вернется..."
Евдокия Савельевна остановилась. И другие остановились. Возле дома, где нам с Олей предстояло остаться вдвоем.
1975 г.