- По губернскому правлению, - говорил он открыто в обществе, - я решительно намерен предоставить все вице-губернатору, потому что он его ближайший начальник; его место тут, а мое - в губернии. Но потом оказалось, что вице-губернатор и в распоряжения по губернии начал вмешиваться. Из разного рода неоднократных случаев приведу один, так как в нем замешаны более знакомые нам лица. Кому не известно, что в настоящее время обыкновенные исправничьи места выеденного яйца не стоют: каких-нибудь триста или четыреста рублей с откупщика, плата за лошадей, да разве кое-что придется сорвать на следствиях; а из этого между тем надо еще дать правителю канцелярии, подмазать в губернском правлении, чтоб не очень придирались. В остатке, значит, вздор. Но никак нельзя было этого сказать про пост смирнейшего в мире исправника в известном нам Эн-ске. Даже помещики с тремя сотнями душ перед баллотировкой говаривали: "Сделай, говорит, меня в Эн-ске исправником, так я в английские короли не захочу". Дело все заключалось в лесном сплаве: до трех тысяч гусянок всякую весну сплавлялось вниз по реке, и теперь судохозяину дать исправнику, при выправке билета, с каждого судна, какой-нибудь золотой, заведено было еще исстари, а между тем в итоге это выходило пятнадцать тысяч серебром. Место это приобрела и упрочила за мужем именно сама мадам исправница своими исключительно личными исканиями и ходатайствами; а потому можете судить о чувствах этой дамы, когда она узнала, что новым вице-губернатором назначен - и кто же? - душка Калинович! Смело могу уверить, что в эти минуты она забыла все сплетни, которые сочиняла некогда про него и про Настеньку. С замирающим сердцем и в каком-то истерическом состоянии она всем и каждому говорила, всплескивая руками: "Три года я только что не каждый день видела его; ну и тогда уж в лице у него заметно было что-то значительное, этакое, знаете, что-то петербургское. А милушка-то жена его! Господи, царь небесный! Я более чем дружна была с этим домом... более... Эту любовь ихную... все знала. Потом там другая в него была влюблена; он то к той, то к этой, и так все это мило, что выразить невозможно. Он будет, он должен покровительствовать моему Семену Никитичу". Говоря это, исправница доходила до какой-то поэзии похвал - и слезы умиления текли по ее полным щекам. Однако ничто не помогло и ничто не сбылось из ее пророчеств. Великим постом, когда должна была начаться выдача билетов, вице-губернатор вдруг вошел к губернатору с рапортом, что, так как в городе Эн-ске сыздавна производит земская полиция в свою пользу незаконный сбор с судопромышленников, то, в видах прекращения этого побора, удалить настоящего исправника от должности, как человека, уже приобыкшего к означенному злоупотреблению; в противном же случае, если его превосходительство сие голословное обвинение найдет недостаточным, то обстоятельство это раскрыть формальным следствием, и с лицами, как непосредственно виновными, так и допускающими сии противозаконные действия, поступить по законам. Губернатор только развел руками, получив эту бумагу. Как было тут поступить? Если назначить следствие, то эти дураки мужики, пожалуй, еще разболтают про все те жалобы, которые подавали они ему на исправника и которым, однако, не давалось никакого ходу; но, с другой стороны - основаться на словесном обвинении вице-губернатора и без следствия пожертвовать чиновником, неукоснительно исполнявшим свои прямые и косвенные обязанности!.. Старик даже заболел, придумывая с правителем канцелярии, как бы сделать лучше; и так как своя рубашка все-таки ближе к телу, то положено было, не оглашая дела, по каким-то будто бы секретно дошедшим сведениям причислить исправника к кандидатам на полицейские места. Автор сам видел после этого несчастного случая исправницу, прискакавшую было в губернский город, и не слезами она плакала - нет, - каменьями! Жерновами! На Калиновича она не столько претендовала: он сделал это по ненависти к ней, потому что она никогда, по глупому своему благородству, не могла молчать о его мерзкой связи с мерзавкой Годневой; но, главное, как губернатору, этому старому хрычу, которому она сама, своими руками, каждый год платила, не стыдно было предать их?..{374}
Подобной болтовней она довела себя до того, что, по секретному приказанию начальника губернии, была выслана полицеймейстером из города, тем более что губернатор, видимо, еще не хотел оглашать своих неудовольствий с вице-губернатором и все еще говорил, что он именно такого помощника себе желал, чтоб тот помотал ему открывать злоупотребления, которые от него, как от человека, были скрыты. Новая выходка вице-губернатора сделала, однако, невозможным продолжать такую тактику. В губернском правлении назначено было свидетельство в умственных способностях дворянина Язвина, который, по ходатайству наследников, содержался уже в сумасшедшем доме. Почти вся губерния знала, что губернатор, по разного рода отношениям к претендентам-родственникам, принимал в этом деле живое участие и, конечно, приехал сам на свидетельство. Из прочих лиц явились только доктора: кривошейка-инспектор, с крестом на шее, и длинный, из немцев, и с какими-то ожесточенными глазами оператор. Оба они, верные всегда и во всем рабы губернаторские, вошли в присутствие нога в ногу, поклонились почтительно и заняли свои места. Вслед за ними пришел прокурор, молодой еще человек, до упаду всегда танцевавший на всех губернаторских балах польку-мазурку; но из председателей не явился никто; предводитель тоже; по уважению своему к начальнику губернии, все они раз навсегда сказали, что, где только губернатор подпишет, там и их рука будет. Словом, все обстояло как следует! В двенадцать часов сумасшедший был введен. Это был молодой человек с крошечным лбом, с совершенно плоским черепом, со впалой грудью и с выдавшимся животом, в байковом халатишке, в толстом, заплатанном белье и порыжелых туфлях. Его держал под руку высочайший и с какими-то адскими чертами лица вахмистр, способный, кажется, усмирить сотню чертей, не только что одного безумного. Их скромно сопровождала знакомая уж нам фигура Прохорова, который был один из претендующих родственников и который на этот раз не горланил, как некогда в земском суде, а смиренно, держа под мышкой ваточную фуражку, стал было у притолоки; но губернатор движением головы предложил ему сесть, и Прохоров, щепетильно и едва касаясь краешка, уселся на отдаленное кресло.
- Этот господин был уже у нас в переделке! - отнесся губернатор к сидевшему от него по правую руку Калиновичу. - Но сенат требует вторичного пересвидетельствования и заставляет нас перепевать на тот же лад старую песню.
- Да, я знаю-с: я читал все дело, - отвечал Калинович.
Кривошейка-инспектор начал спрашивать сумасшедшего, как его зовут, какой он веры, звания. Нескоро и с глупой улыбкой, как бы не понимая, что такое все это значит, отвечал тот, но ничего не врал.
- Послушайте, любезный, - отнесся вдруг губернатор к сумасшедшему, - как вы думаете, что вертится: земля или солнце?
- Чаво вы говорите? Я не знаю, чаво вертится, васе пиисхадитество! - отвечал тот.
- Ну, да вертится ведь что-нибудь, земли или солнце; так что именно вертится? - повторил губернатор.
- Да сто же такое вертится? Подите, сто такое вы говорите, васе пиисхадитество, - отвечал сумасшедший, боязливо пятясь назад.
- Не понимает! - произнес губернатор, пожав плечами.
- По глазам видно отсутствие мысли, - подтвердил оператор.