Этот случай произвел на меня такое сильное впечатление, что, как только гроза прекратилась, я отложил на время все работы по устройству и укреплению моего жилища и принялся делать мешечки и ящики для пороха. Я решил разделить его на части и хранить понемногу в разных местах, чтобы он ни в коем случае не мог вспыхнуть весь сразу и самые части не могли бы воспламениться друг от друга. Эта работа взяла у меня почти две недели. Всего пороху у меня было около двухсот сорока фунтов. Я разложил его весь по мешечкам и по ящикам, разделив, по крайней мере, на сто частей. Мешечки и ящики я запрятал в расселины горы в таких местах, куда никоим образом не могла проникнуть сырость, и тщательно отметил каждое место. За бочонок с подмокшим порохом я не боялся потому поставил его, как он был, в свою пещеру, или "кухню", как я ее мысленно называл.
Занимаясь возведением своей ограды, я по крайней мере раз в день выходил из дому с ружьем, отчасти ради развлечения, отчасти чтобы подстрелить какую нибудь дичь и поближе ознакомиться с естественными богатствами острова. В первую же свою прогулку я сделал открытие, что на острове водятся козы. Я этому очень обрадовался, но беда была в том, что эти козы были страшно дики, чутки и проворны, так что почти не было возможности к ним подкрасться. Меня, однако, это не смутило; я был уверен, что рано или поздно научусь охотиться на них. Когда я выследил места, где они обыкновенно собирались, то подметил следующую вещь; когда они были на горе, а я появлялся под ними в долине, - все стадо в испуге кидалось прочь от меня; но если случалось, что я был на горе, а козы паслись в долине, тогда они не замечали меня. Это привело меня к заключению, что глаза этих животных не приспособлены для смотрения вверх и что, следовательно, они часто не видят того, что над ними. С этих пор я стал придерживаться такого способа: я всегда взбирался сначала на какую нибудь скалу, чтобы быть над ними, и тогда мне часто удавалось подстрелить их. Первым же выстрелом я убил козу; при которой был сосунок. Мне от души было жалко козленка. Когда мать упала, он продолжал смирно стоять около. Мало того: когда я подошел к убитой козе, взвалил ее на плечи и понес домой, козленок побежал за мной. Так мы дошли до самого дома. У ограды я положил козу на землю, взял в руки козленка и пересадил его через частокол. Я надеялся выростить его и приручить, но он еще не умел есть, и я был принужден зарезать и съесть его. Мне надолго хватило мяса этих двух животных, потому что ел я мало, стараясь по возможности сберечь свои запасы, в особенности хлеб.
После того, как я окончательно основался в своем новом жилище, самым неотложные делом было для меня устроить какой нибудь очаг, в котором можно было бы разводить огонь. Необходимо было также запастись дровами. О том, как я справился с этой задачей, а равно о том, как я увеличил свой погреб и как постепенно окружил себя некоторыми удобствами, я подробно расскажу в своем месте, теперь же мне хотелось бы поговорить о себе, рассказать какие мысли в то время меня посещали. А их, понятно, было немало.
Мое положение представилось мне в самом мрачном свете. Меня забросило бурей на необитаемый остров, который лежал далеко от места назначения нашего корабля и за несколько сот миль от обычных торговых морских путей, и я имел все основания прийти к заключению, что так было предопределено небом, чтобы здесь, в этом печальном месте, в безвыходной тоске одиночества я и окончил свои дни. Обильные слезы струились у меня из глаз. когда я думал об этом, и не раз недоумевал я, почему провидение губит свои же творения, бросает их на произвол судьбы, оставляет без всякой поддержки и делает столь безнадежно несчастными, повергает в такое отчаяние, что едва ли можно быть признательным за такую жизнь.
Но всякий раз внутренний голос быстро останавливал во мне эти мысли и укорял за них. Особенно помню я один такой день. В глубокой задумчивости бродил я с ружьем по берегу моря. Я думал о своей горькой доле. И вдруг заговорил во мне голос разума. "Да, - сказал этот голос, - положение твое незавидно: ты одинок - это правда. Но вспомни: где те, что были с тобой? Ведь вас село в лодку одиннадцать человек: где же остальные десять? Почему они погибли? За что тебе такое предпочтение? И как ты думаешь, кому лучше: тебе или им?" И я взглянул на море. Так во всяком зле можно найти добро, стоит только подумать, что могло случиться и хуже.
Тут я ясно представил себе, как хорошо я обеспечил себя всем необходимым и что было бы со мной, если б случилось (а из ста раз это случается девяносто девять)... если б случилось, что наш корабль остался на той отмели, куда его прибило сначала, если бы потом его не пригнало настолько близко к берегу, что я успел захватить все нужные мне вещи. Что было бы со мной, если б мне пришлось жить на этом острове в тех условиях, в каких я провел на нем первую ночь - без крова, без пищи и без всяких средств добыть то и другое? В особенности, - громко рассуждал я сам с собой, - что стал бы я делать без ружья и без зарядов, без инструментов? Как бы я жил здесь один, если бы у меня не было ни постели, ни клочка одежды, ни палатки, где бы можно было укрыться? Теперь же все это было у меня и всего вдоволь, и я даже не боялся смотреть в глаза будущему: я знал, что к тому времени, когда выйдут мои заряды и порох, у меня будет в руках другое средство добывать себе пищу. Я проживу без ружья сносно до самой смерти.
В самом деле, с самых же первых дней моего житья на острове я задумал обеспечить себя всем необходимым на то время, когда у меня не только истощится весь мой запас пороху и зарядов, но и начнут мне изменять здоровье и силы.
Сознаюсь: я совершенно упустил из виду, что мои огнестрельные запасы могут быть уничтожены одним ударом, что молния может поджечь мой порох и взорвать. Вот почему я был так поражен, когда у меня мелькнула эта мысль во время грозы.
Приступая теперь к подробному описанию полной безмолвия печальнейшей жизни, какая когда либо выпадала в удел смертному, я начну с самого начала и буду рассказывать по порядку.
Было, по моему счету, 30-е сентября, когда нога моя впервые ступила на ужасный остров. Произошло это, значит, во время осеннего равноденствия; в тех же широтах (т. е., по моим вычислениям, на 9ь 22' к северу от экватора) солнце в этом месяце стоит почти отвесно над головой.
Прошло дней десять-двадцать моего житья на острове, и я вдруг сообразил, что потеряю счет времени, благодаря отсутствию книг, перьев и чернил, и что в конце концов я даже перестану отличать будни от воскресных дней. Для предупреждения этого я водрузил большой деревянный столб на том месте берега, куда меня выбросило море, и вырезал ножом крупными буквами надпись: "Здесь я ступил на этот берег 30 сентября 1659 года", которую прибил накрест к столбу. По сторонам этого столба я каждый день делал ножом зарубку; а через каждые шесть зарубок делал одну подлиннее: это означало воскресенье; зарубки же, обозначавшие первое число каждого месяца, я делал еще длиннее. Таким образом, я вел мой календарь, отмечая дни, недели, месяцы и годы.
Перечисляя предметы, перевезенные мною с корабля, как уже сказано, в несколько приемов, я не упомянул о многих мелких вещах, хотя и не особенно ценных, но сослуживших мне тем не менее хорошую службу. Так, например, в помещениях капитана и капитанского помощника я нашел чернила, перья и бумагу, три или четыре компаса, некоторые астрономические приборы, подзорные трубы, географические карты и книги по навигации. Все это я сложил в один из сундуков на всякий случай, не зная даже, понадобится ли мне что нибудь из этих вещей. Кроме того, в моем собственном багаже оказались три очень хороших библии (я получил их из Англии вместе с выписанными мною товарами и, отправляясь в плавание, уложил вместе с своими вещами). Затем мне попалось несколько книг на португальском языке, в том числе три католических молитвенника и еще несколько книг. Их я тоже подобрал. Засим я должен еще упомянуть, что у нас на корабле были две кошки и собака (я расскажу в свое время любопытную историю жизни этих животных на острове). Кошек я перевез на берег на плоту, собака же, еще в первую мою экспедицию на корабль, сама спрыгнула в воду и поплыла следом за мной. Много лет она была мне верным товарищем и слугой. Она делала для меня все, что могла, и почти заменяла мне человеческое общество. Мне хотелось бы только, чтобы она могла говорить. Но этого ей было не дано. Как уже сказано, я взял с корабля перья, чернила и бумагу. Я экономил их до последней возможности, и пока у меня были чернила, аккуратно записывал все, что случалось со мной; но когда они вышли, мне пришлось прекратить мои записи, так как я не умел делать чернила и не мог придумать, чем их заменить.
Вообще, несмотря на огромный склад у меня всевозможных вещей, мне, кроме чернил, недоставало еще очень многого; у меня не было ни лопаты, ни заступа, ни кирки, так что нечем было копать или взрыхлять землю, не было ни иголок, ни ниток. Не было у меня и белья, но я скоро научился обходиться без него, не испытывая большого лишения.
Вследствие недостатка в инструментах всякая работа шла у меня медленно и тяжело. Чуть не целый год понадобилось мне, чтоб довести до конца ограду, которою я вздумал обнести свое жилье. Нарубить в лесу толстых жердей, вытесать из них колья, перетащить. Эти колья к моей палатке - на все это нужно было много времени. Колья были очень тяжелы, так что я мог поднять не более одной штуки зараз, и иногда у меня уходило два дня только на то, чтобы обтесать кол и принести его домой, а третий день - на то, чтобы вбить его в землю. Для этой последней работы я употреблял сначала тяжелую деревянную дубину, а потом вспомнил о железных ломах, привезенных мною с корабля, и заменил дубину ломом, хотя не скажу, чтобы это принесло мне большое облегчение. Вообще вбивание кольев было для меня одною из самых утомительных и кропотливых работ.
Но я этим не смущался, так как все равно мне некуда было девать мое время; по окончании же постройки другого дела у меня не предвиделось, кроме скитаний по острову в поисках за пищей, которым я в большей или меньшей степени предавался каждый день.