К довершению бедствия, глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исс-
тари крамольническому обычаю, собралисьни около колокольни, стали су- дить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока - самого древнего в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись мир. и Ев- се друг другу в ноги: первый просил послужить, второй просил освобо- дить. Наконец мир сказал:
- Сколько ты, Евсеич, на свете годов живешь, сколько начальников ви-ел, все жив состоишь!
Тогда и Евсеич не вытерпел.
- Много годов я выжил! - воскликнул он, внезапно воспламенившись. -
Много начальников видел! Жив есм
И, сказавши это, заплакал. "Взыграло древнее сердце его, чтобы послу-
жить", - прибавляет летописец. И сдалсявсеич ходоком, и положил в сердце своем искушать бригадира до трех раз.
- Ведомо ли тебе, бригадиру, что мы здесь целым городом сироты поми-
раем? - так начал он свое рвое искушение.
-едомо, - ответствовал бригадир.
- И то ведомо ли тебе, от чьего бездельного воровства такой обычай
промеж нас учинился?
- Нет, не ведомо.
Первое искушение кончилось. Евсеич воротился к колокольне и отдал ми-
ру подробн отчет. "Бригадир же, видя таковое Евсеича ожесточение, весьма убоялся", говорит летописец.
Через три дня Евсеич явился к бригадиру во второй раз, "но уже преж-
ний твердый вид утерял
- С правдой мне жить везде хорошо! - сказал он, - ежели мое дело
справедливое, так ссылай ты меня хоть на край света, - мне и там с прав-
дой будет хорошо!
- Это точно, что с правд ть хорошо, - отвечал бригадир, - только
вот я какое слово тебе молвлю: лучше бы тебе, древнему старику, с прав-
дой дома сидеть, чем беду на себя наклика'ть!
- Нет! мне с правдой дома сидеть не приходится! потому она, пр-
да-матушка, непоседлива! Тглядишь: как бы в избу да на полати влезти, ан она, правда-матушка, из избы вон гонит... в что!
- Что ж! по мне пожалуй! Только как бы ей, правде-то твоей, не набе-
жать на рожон!
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и
вновь отдал миру подробный отчет. "Бригадир же, видя Евсеича о правде
безнуждно беседующего, убоялсяго против прежнего не гораздо", - при-
бавляет летописец. Или, говоря другими словами, Фердыщенко понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.
ще через три дня Евсеич пришел к бригадиру в третий раз и сказал:
- А ведомо ли тебе, стому псу...
Но неспел он еще порядком рот разинуть, как бригадир, в свою оче-
редь, гаркнул:
- Одеть дурака в кандалы!
Надели на Евсеича арестантский убор и, "подобно невесте, навстречу
жениха грядущей", повели, в сопровоении двух престарелых инвалидов, на
съезжую. По мере того как кортеж приближался, толпы глуповцев расступа-
лись и давали дорогу.
- Небось, Евсеич, небось! - раздавалось кругом, - с правдой тебе вез-
де будет жить хорошо!
Он же кланялся на все стороны и говорил:
- Простите, атаманы-молодцы! ежели кого обидел, и ели перед кем
согрешил, и ежели кому неправду сказал... все простите!
Бог простит! - слышалось в ответ.
- И ежели перед начальством согрубил... и ежели в зачинщиках был... и
в том, Христа ради, простите!
- Бог простит!
С этой минуты исчез старый Евсеич, как будто его на свете не ло,
исчез без остатка, как умеют исчезать только "старатели" русской емли.
Однако строгость бригадира все-таки оказала лишь временное дейсие. На
несколько дней город действительно попритих, но так как хлебасе не бы-
ло ("нет этой нужды горше!" - говорит летописец), то волею-неволею опять пришлось глуповцам собратьсоколо колокольни. Смотрел бригадир с своего крылечка на это глуповское "бунтовское неистовство" и думал: "Вот бы те- перь горошком - раз-раз-раз - и се не бе!" Но глуповцам приходилось не до бунтовства. Собрались они,ачала тихим манером сговариваться, как бы им "о себе промыслить", но каких нов выдумок измыслить не могли, кроме того что опять выбрали ходока.
Новый ходок, Пахомыч, взглянул на дело несколько иными глазами, неже-
ли несчастный его предшественник. Он понял так, что теперь самое верное средство - это начать во е места просьбы писать.
- Знаю я одного человечка, обратился он к глуповцам, - не к нему ли
нам наперед поклониться сходить?
Услышав эту речь, большинство обрадовалось. Как ни велика была "ну-
жа", но всемак будто полегчало при мысли, что есть где-то какой-то че- ловек, который готов за все"стараться". Что без "старания" не обой- дешься - э одинаково сознавалось всеми; но всякому казалось не в при- мер удобе, чтоб за него "старался" кто-нибудь другой. Поэтому толпа уж совсемыло двинулась вперед, чтоб исполнить совет Пахомыча, как возник вопрос, куда идти: направо или налево? Этим моментом нерешитьности воспользовались люди охранительной партии.
- Стойте, атаманы-молодцы! - сказали они, - как бы нас за этого чело-
века бригадир не взбондировал! Лучше спросим наперед, каков таков чело- век?
- А таков этот человек, что все ходы и выходы знает! Одно слово,
прожженный! - успокоил Пахомыч.
казалось на поверку, что "человечек" - не кто иной, как отставной
иказный Боголепов, выгнанный из службы "за трясение правой руки", ка-
ковому трясению состояла причина в напитках. Жил он где-то на "болоте", в полуразвалившейся избенке некоторой мещанской девки, которая, за свое легкомыслие, пользовалась прозвищем "козы" и "опчественной кружки". За- нятий настоящих он не имел, а составлял с утра до вечера ябеды, которые писал, придерживая правую руку левою. Никаких других сведений об "чело- вечке" не имелось, да, по-видимому, и не ощущалось в них надобности, по- тому что большинство уже зараньше было расположено к безуслоому дове- рию.
Тем не менее вопрос "охранительных людей" все-таки не прошел даром.
Когда толпа окончательндвинулась, по указанию Пахомыча. то несколько
человек отделились и правились прямо на бригадирский двор. Произошел
раскол. Явились так называемые "отпадшие", то есть такие прозорливцы,
которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений,
ожидающихся в будущем. "Отпадшие" пришли на бригадирский двор, но ска-
зать ничего не сказали, а только потоптались на месте, чтобы засвиде- тельствовать.
Неотря, однако, на раскол, дело, затеянное глуповцами на "болоте",
шло своим чередом.
На минуту Боголепов призадумался, как будто ему еще нужно было старый
хмель из головы вышибить. Но это было раздумье мовенное. Вслед за тем
он торопливо вынул из чернильницы перо, обсосал его, сплюнул, впился
левой рукою в правую и начал строчить:
"ВО ВСЕ МЕСТА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
Просят пренесчастнейшего
города Глупова всенижайшие и
всебедствующие всех сословий чины и
людишки, а о чем, тому следуют
нкты:
1) Сим доводим до всех Российской империи мест и лиц: мрем мы се,
сироты, до единого. Начальство же кругом себя видим неискусное, ко взыс-
канию податей строгое, к подаванию же помощи мало поспешное. И еще дово- дим: которая у того бригадира, Фердыщенка, ямская жена Аленка, то от нее беспременно всем нашим бедам источник приключился, а более того причины не видим. А когда жила Аленка у мужсвоего, Митьки-ямщика, тобыло в нашем городе смирно и жили мы всем изобильно. Хотя же и дальше терпеть согласны, однако опасаемся: ежели все помрем, то как бы бригадир со сво- ей Аленкой нас не оклеветал и перед начальством в сумнен не ввел.
2) Более сего пунктов не имеется.
К сему прошению, вместо людишек города Глупова, за
неграмотностью их, поставлено
двести и тринадцать крестов.
Когда прошение было прочитано и закрестовано, то у всех словно отлег-
ло от сердца. Запаковали бумагу в конверт, запечатали и сдали на почту.
- Ишь, поплелась! - говили старики, следя за тройкой, уносившей их
просьбу в неведом даль- теперь, атаманы-молодцы, терпеть нам не дол-
го!
И действительно, в городе вновь сделалось тихо: глуповцы никаких но-
вых бунтов не прединимали, а сидели на завалинках и ждали. Когда же приезжие спрашиви: как дела? - то отвечали:
- Теперь наше дело верное! теперича мы, братец мой, бумагу подали!
Но проходил месяц, проходил другой - резолюции не было. А глуповцы
все жили и все что-то жевали. Надежды росли и с каждым новым днем приоб-
ретали все больше и больше вероятия. Даже "отпадшие" начали убеждаться в неуместности своих опасений и крепко приставали, чтоб их записывали в зачинщики. Очень может быть, что так бы и кончилось это дело измором, если б бригадир своим административным неискуссом сам не взволновал общественного мнения. Обманутый наружным спокойствием обывателей, он очутился в самом щекотливом положении. С одной стороны, он чувствовал, что ему делать нечего; с другой стороны, тоже чувствовал - что ничего не делать нельзя. Поэтому он затеял нечто среднее, что-то такое, что до не- которой степени напоминалигру в бирюльки. Опустит в гущу крючок, выта- щит оттуда злоумышленника и засадит. Потом опять опустит, опять вытащит и опять засадит. И в тое время все пишет, все пишет. Первого, разуме- ется, засадил Боголепова, который со страху оговорил целую кучзлоумыш- ленников. Каждый из злоумышленников, в свою очедь, оговорил по куче других злоумышленников. Бригадир роскошествовал, но глуповцы не только не устрашались, но, смеясь, говорили промеж себя: "Каку таку новую игру старый пес затеял?"