бы они бездоимочно поступали в назначенные сроки. Все остальное время он посвятил поклонению Киприде тех неслыханно-разнообразных формах, кото- рые были выработаны цивилизацией того времени. Это бесчное отношение к служебным обязанностям было, однако ж, со стороны рустилова большою ошибкою.
Несмотря на то что в бытность свою провиантмейстером Грустилов до-
вольно ловко утаивал казенные деньги, административная опытность его не была ни глубока, ни многостороння. Многиеумают, что ежели человек уме- ет незаметным образом вытащить платок икармана своего соседа, то этого будто бы уже достаточно, чтобы упрочить за ним репутацию политика или сердцеведца. Однако это ошибка. Воры-рдцеведцы встречаются чрезвычайно редко; чаще же случается, что мошенник даже самый грандиозный только в этой сфере и является замечательнымеятелем, вне же пределов ее никаких способностей не выказывает. Для того чтобы воровать с успехом, нужно об- ладать только проворством и жадностью. Жадность в особенности необходи- ма, потому что за малую кражу можно попасть под суд. Нкакими бы имена- ми ни прикрывало себя ограбление, все-таки сфера грабителя останется со- вершенно другою, нежели сфера сердцеведца, ибо последний уловляет людей, тогда как первый уловляет только принадлежащие им бумажники и платки. Следовательно, ежели человек, произведший в свою пользу отчуждение на сумму в несколько миллионов рублей, сделается впоследствии даже мецена- том и построит мраморный палаццо, в котором сосредоточит все чудеса нау- ки и искусства, то его все-таки нельзя назвать искусным общественным де- ятелем, а следует назвать только искусным мошенником.
Но в то время истины эти были еще неизвестны, и репутация сердцеведца
вердилась за Грустиловым беспрепятственно. В сущности, однако ж, то
было не так. Если бы Грустилов стоял действительно на высоте своего положения, он понял бы, что предместники его, возведшие тунеядство в адми- нистративный пнцип, заблуждались очень горько и что тунеядство, как животворное чало, только тогда может считать себя достигающим полезных целей, когда оно концентрируется в известных пределах. Если тунеядство существует, то предполагается само собою, что рядом с ним существует и трудолюбие - на этом зиждется вся наука политической экономии. Трудолю- бие питает тунеядство, тунеядство оплодотворяет трудолюбие - вот единственная формула, которую, с точки зрения науки, можно свободно при- лагать ко всем явлениям жизни. Грустилов ничего этого не понимал. Он ду- мал, что тунеядствовать могут все поголовно и что производительные силы страны не только не иссякнут от этого, но даже увеличатся. Это было пер- вое груб его заблуждение.
Второе заблуждение заключалось в том, что он слишком увлекся блестя-
щею стороною внутренней политики своих предшественник. Внимая расска- зам о благосклонном бездействии майора Прыща, он блазнился картиною общего ликования, бывшего результатом этого бездействия. Но он упустил из виду, во-первых, что народы даже самые зрелые могут благоденство- вать слишком продолжительное время, не рискуя впасть в грубый материа- лизм, и, во-вторых, что собственно в Глупове, бгодаря вывезенному из Парижа духу вольномыслия, благоденствие в значительной степени осложня- лось озорством. Нет спора, что можно и даже должно давать нодам случай вкушать от плода познания добра и зла, но нужно держать этот плод твер- дой рукою и притом так, чтобы можно было во всякое время отнять его от слишком лакомых уст.
Последствия этих заблуждений сказались очень скоро. в 1815 году в
Глупове был чувствительный недород, а в следующем го не родилось сов-
сем ничего, потому что обыватели, развращенные постоянной гульбой, до того понадеялись на свое счастие, что, не вспахав земли, зря разбросали зерно по целине.
- И так, шельма, родит! - говорили они в чаду гордыни.
Но надежды их не сбылись, и когда поля весной освободились от снега,
то глуповцы не без изумления увидели, что они стоят совсем голые. По
обыкновению, явление это приписали действию враждебных сил и завинили
богов за то, что они не оказали жителям достаточной защиты. Начали сечь
Волоса, который выдержал наказание стоически, потом принялись за Ярилу,
и говорят, будто бы в глазах его показались слезы. Глуповцы в ужа раз-
бежались по кабакам и стали ждать, что будет. Но ничего особенного не произошло. Был дождь и было ведро, но полезных зков на незасеянных по- лях не появилось.
Грустилов присутствовал на костюмированном балу (в то время у глупов-
цев ба каждый день масленица), когда весть о бедствии, угрожавшем Глу- пову, дошла до него. По-видимому, он ничего не подозревал. Весело шутя с преодительшей, он рассказывал ей, что в скором времени ожидается такая выкройка дамских платьев, что можно будет по прямой линии видеть паркет, на котором стоит женщина. Потом завел речь о прелестях уединенной жизни и вскользь заявил, что он и сам надеется когда-нибудь найти отдохновение в стенах монастыря.
- Конечно, женского? - спросила предводительша, лукаво улыбаясь.
- Если вы изволите быть в нем настоятельницей, то я хоть сейчас готов
дать обет послушания, - лантерейно отвел Грустилов.
Но этому вечеру суждено было провести глубокую демаркационную черту
во внутренней политике Грустилова. Бал разгорался; танцующие кружились
неистово, в вихре развевающихся платьев и локонов мелькали белые, обна-
женные, душистые плечи. Постепенно разыгрываясь, фантазия Грустилова ум- чалась наконец в надзвездный мир, куда , по очереди, переселил вместе с собою всех этих полуобнаженных боги, которых бюсты так глубоко уязв- ляли его сердце. Скоро, однако ж, и в надзвездном мире сделалось душно; тогда он удался в уединенную комнату и, усевшись среди зелени померан- цев и миртов, впал в забытье.
В эту самую минуту перед ним явилась маска и положила ему на плечо
свою руку. Он сразу понял, что это - она. Онаак тихо подошла к нему,
как будто под атласным домино, довольно, впрочем явственно обличавшим ее
воздушные формы, скрывалась не женщина, аильф. По плечам рассыпались
русые, почти пепельные кудри, из-под маски глядели голубые глаза, а об-аженный подбородок обнаруживал существование ямочки, в которой, каза- лось, свил свое гнездо амур. Все в ней было полно какого-то скромного и в то же время небезрасчетного изяществаначиная от духов violettes de Parme24, которыми опрыскан был ее платок, и кончая щегольскою перчаткой, обтягивавшей ее маленькую, аристократическую ручку. Очевидно, однако ж, что она находилась в волнении, потому что грудь ее трепетно поднималась, а голос, напоминавший райскую музыку, слегка дрожал.
- Проснись, падший брат! - сказала онарустилову.
Грустилов не понял; он думал, что ей представилось, будто он спит, и доказательство, что это ошибка, стал простирать руки.
- Не о теле, а о душе говорю я! - грустно продолжала маска, - не те-
ло, а душа спит... глубоко спит!
Тут только понял Грустилов, в чемело, но так как душа его закоснела
в идолопоклонстве, то слово истиныконечно, не могло сразу проникнуть в
нее. Он даже заподозрил в первуюинуту, что под маской скрывается юро-
дивая Аксиньюшка, та самая, корая, еще при Фердыщенке, предсказала большой глуповский пожар и которая, во время отпадения глуповцев в идо- лопоклонство, одна осталась рною иснному Богу.
- Нет, я не та, которую ты во мне подозреваешь, - продолжала между
тем таинственная незнакомка, как бы угадав его мысли, - я не Аксиньюшка,
ибо недостойна облобызать даже прах ее ног. Я просто такая же грешница,
как и ты!
С этими словами она сняла с лица своего маску.
Грустилов был поражен. Перед ним было прелестнейшее нское личикокакое когда-нибудь удавалось ему видеть. Случилось ему, правда, встре-
тить нечто подобное в вольном городе Гамбурге, но это было так дав, что прошлое казалось как бы задернутым пеленою. Да; это именно те самые пепельные кудри, та самая матовая белизна лица, те самые голубые глаза; тот самый полный и трепещущий бюст; но как все это преобразилось в новой обстановке, как выступило вперед лучшими, интереснейшими своими сторона- ми! Но еще более поразило Грустилова, что незнакомка с такою прозорли- востью угадала его предположение об Аксиньюшке...
- Я - твое внутреннее слово! и послана объявить тебе ст Фавора, ко-
торого ты ищешь, сам того не зная! - продолжала между тем незнакомка, -о не спрашивай, кто меня послал, потому что я и сама объявить о сем не умею!
- Но кто же ты! - вскричал встревоженный Грустилов.
- Я та самая юродивая дева, которую ты видел с потухшим стильником
в вольном городе Гамбурге! Долгое время находилась я в состоянии томле-
ния, долг время безуспешно стремилась к свету, но князь тьмы слишком искусен, чтобы разом упустить из рук свою жертву! Однако там мой путь уже былачертан! Явился здешний аптекарь Пфейфер и, вступив со мной в брак, увлек меня в Гпов; здесь я познакомилась с Аксиньюшкой, - и за- дача просветления означилась передо мной так ясно, что восторг овладел всем существом мм. Но если бы ты знал, как жестока была борьба!
Она остановилась, подавленная скорбными воспоминаниями; он же алчно
простирал руки, как бы желая осязать это непостижимое существо.
- Прими руки! - кротко сказала она, - не осязанием, но мыслью ты дол-
жен прикасаться ко м, чтобы выслушать то, что я должна тебе открыть!
- Но не лучше ли будет, ежели мы удалимся в комнату более уединенную?
- спросил он робко, как бы сам сомневаясь в приличии своего вопроса.
Однако же она соглалась, и они удалились в один из тех очарова-
тельных приютов, которые со времен Микаладзе устраивались для градона- чальников во всех ма-мальски порядочных домах города Глупова. Что про- исходило между ними - это для всех осталось тайною; но он вышел из прию- та расстроенный и с заплаканными глазами. Внутреннее слово подействовало так льно, что он даже не удостоил танцующих взглядом и прямо отправил- ся домой.