Автор: Улицкая Л.Е.
Женщины русских селений
Людмила Улицкая
Улицкая Людмила
Женщины русских селений
ЛЮДМИЛА УЛИЦКАЯ
Женщины русских селений...
Стол был накрыт с роскошью бедняков: вся еда, приготовленная без соприкосновения с руками человека, была куплена в Зейбарс, в дорогой кулинарии на 81-й, приволочена Верой на своем горбу через весь Нью-Йорк в Квинс и разложена наспех в простецкие китайские плошки. Еды оказалось вдвое больше, чем нужно для трех стремящихся к похуданию женщин, а выпивки - на пятерых пьющих мужиков, которых как раз и не было
Обилие выпивки образовалось случайно: хозяйка дома Вера выставила от себя водки обыкновенной, без затей, и еще одна стояла в шкафчике, и обе гостьи принесли по бутылке: Марго - голландский Cherry, а Эмма, москвичка командировочная, - поддельный Наполеон, приобретенный в гастрономе на Смоленской для особо торжественного случая. Он и представился, этот случай, выпала эта безумная командировка, о которой она и мечтать не мечтала
Теперь Марго с Эммой сидели перед накрытым Верой столом, а сама хозяйка вышла погулять с Шариком, который долго терпеть от старости не мог, а гадить в доме от благородства не смел, и потому жестоко страдал от внутреннего конфликта. Сидели молча перед накрытым столом и ждали самое Веру, с которой Марго была очень дружна в американской жизни. Между собой Вера с Эммой были знакомы заочно. Благодаря Маргошиной болтливости, многое друг о друге знали, но увиделись в этот вечер первый раз. Со вчерашнего вечера между Марго и Эммой пробежала какая-то давняя кошка, и Эмма старалась вспомнить теперь, почему она от Маргоши в давние московские времена иногда отдалялась, а потом снова к ней возращалась, как к старому любовнику.
Остановилась Эмма не в гостинице, а у Маргоши, с которой не виделась ровнешенько десять лет. Родились они в одном месяце, жили в одном московском дворе и учились в одном классе, и до тридцати лет расставались разве что на несколько дней, а потом непременно вываливали друг дружке во всех подробностях все свои приключения за истекший период. В один год родившиеся дети сблизили их еще более - уложив детей, встречались на Эмминой кухне, выкуривали по пачке "Явы", исповедали друг другу привычно все мысли и дела, грехи вольные и невольные, и расходились, очищенные, сытые разговором, в третьем часу ночи, когда спать оставалось меньше пяти часов.
Теперь, после десятилетней разлуки, они вцепились друг в друга и испытали такое счастье взаимопонимания, какое знакомо лишь музыкантам в хорошей джазовой сессии, когда каждый поворот темы наперед чувствуешь специальным органом, всем прочим людям не предоставленным. События жизни все были известны: переписывались хоть и не часто, но регулярно. Однако много оставалось такого, чего в письме не напишешь, что понимается только с голоса, с улыбки, с интонации. Марго три года как развелась со своим алкоголиком, Веником Говеным, как она его называла, и проживала теперь эпоху выхода из тьмы египетской. Пустыня, в которую она теперь попала, предоставляла ей неограниченную свободу, но счастливой она себя не чувствовала, потому что место, которое прежде занимал Веник со своими пустыми бутылками в портфеле, в гардеробе, среди детских игрушек, с грубостью пьяного секса, с воровством семейных денег - детских, квартирных, каких угодно, - это пустое место проросло ужасными ссорами со старшим шестнадцатилетним Гришкой и полным отчуждением девятилетнего Давида. И все это она объясняла Эмке, а Эмка только квакала, качала головой, вздыхала и, практической пользы не принося, так страстно сочувствовала, что Маргоше как будто становилось легче. А потом Эмма хвалила ее за успехи в эмигрантской жизни, за великие подвиги, которые Марго действительно совершила, подтвердив свой диплом и уцепив скромную золотую рыбку в виде должности ассистента в частной онкологической клинике, с хорошей перспективой получить собственную лицензию и так далее... Долго объяснять.
Первые три дня, вернее, вечера, поскольку днем подруги разбегались по своим рабочим делам, были посвящены, главным образом, разбору полетов Веника Говеного, и Эмма только диву давалась, почему это отсутствие мужа совершенно равно его присутствию. Казалось бы, промучилась столько лет с плохим человеком, к тому же и алкоголиком, боялась развода, как полагается восточной женщине, набралась куража, развелась- и живи себе спокойно. Нет, теперь страдает, зачем так долго страдала... И так же долго, с подробностями, все это излагает... Но настал вечер, когда Марго наконец спросила у Эммы:
- А твои-то дела как? Что там у тебя с твоим героем? - И в голосе почудился искренний интерес.
- Все, - вздохнула Эмма. - Рассталась. Окончательно. Начинаю новую жизнь.
- Давно? - встрепенулась Марго, которая старую жизнь уже закончила, но новая все никак не начиналась.
- За день до отъезда. Восемнадцатого.
И она подробно рассказала, как встретилась с Гошей последний раз. Как пришла к нему в мастерскую, всю заставленную из железа скрученными людьми, такими трагическими, понимаешь, как будто заблудившимися в материале, случайно ожили не в теле, а в жестком металле, и страдают от своего ржавого несовершенства...
- Ты меня понимаешь?
- Вроде да. Так и что? Встретились...
- Тупик. Мы попали в тупик, и деваться некуда. Его дебилка жена, беспомощная дура, дочка одна больная, вторая просто психопатка, деваться ему от них некуда, а я только усугубляю все... И от наших отношений всем только хуже. Да и пьет-то он от безвыходности...
Марго смотрела на Эмму своим армяно-азербайджанским взором, и легкий испуг превращался в тихое отвращение, пока не прорвался непристойным вопросом:
- Эм, а ты с ним, с пьяным, спишь?
- Маргоша, да я его трезвым за восемь лет, может, два раза видела. Он трезвым никогда не бывает.
- Бедная, - зажмурила свои преувеличенные очи Марго, - я тебя понимаю...
- Не понимаешь, не понимаешь, - замотала головой Эмма. - Он потрясающий, и не важно, пьяный, трезвый. Он - то, что нужно каждой женщине. Он мужчина до мозга костей. Он просто попал в ужасное положение. И меня туда завел, в это ужасное положение. Он ни в чем передо мной не виноват. Обстоятельства... Но я уже все, решилась. Я выскочу. Я не должна ему мешать, он творческий, он особенный. Совсем не похож на инженерское быдло. У него весь мир другой. Конечно, я никого даже близко на него похожего не встречу, это ясно. Но он у меня был, это кусок моей жизни, целых восемь лет, и этого никто у меня не отнимет. Это - мое.
- А ты почему думаешь, что ты с ним навсегда рассталась? Ты мне три раза уже писала, что ты с ним порвала. И всякий раз - снова. У меня все письма твои хранятся, - невеликодушно напомнила Марго.
- Знаешь, я раньше только о том думала, как ему лучше. А теперь я посмотрела на это с другой стороны - о себе подумала. Теперь - ради моей жизни. Мне сорок исполнилось...
- Это я знаю, и мне, - заметила Марго.
- Так вот, самое время начать новую жизнь. Мы расстались - по моему сценарию, понимаешь? Это я выбрала время и место. И мы провели нашу последнюю ночь... Которую я никогда не забуду. Потому что это выходит за пределы того, что обыкновенно происходит в сексе. Это - за пределом. Перед лицом неба. И эти железные люди, которых он сковал, они как свидетели... Ты себе не представляешь, что это значит - жить с художником...
- Не, не представляю. Венька - программист. Правда, очень хороший. Он совершенно не возвышенный ты его знаешь. Он эгоист распоследний и, кроме компьютера и водки, ни в чем не нуждается. Ты, Эмка, всегда была необыкновенная, и любовники у тебя необыкновенные. Венгр какой был! Как его, красавец?
- Иштван.
- Да и муж твой, Санек, какой приличный был. Ты себе еще найдешь и замуж выйдешь. А я... - Марго засунула большие пальцы под лифчик, приподняла свое цветущее, но слегка поникшее хозяйство. - При всем при том, - Она встала, повернулась, покачала боками, чтобы весь чудесный ее кувшин грудь, тонкую талию, убедительный крутой разворот крупа - подтвердить, - и на хер никому не нужно! За всю жизнь ни с кем, кроме Веника Говеного, не переспала. С восемнадцати лет. Объясни мне, Эммочка, почему так получается: роста у тебя нет, сисек на второй номер не соберешь, ноги, извини, кривые, почему у тебя всегда навалом любовников?
Эмка засмеялась добродушно, нисколько не обидевшись:
- За что, Маргоша, тебя люблю - за искренность. Хотя ответить могу да я тебе это давно говорила. Армяно-азербайджанский конфликт. Ты его разреши сама в себе - ты женщина восточная или западная? Если восточная не разводись с мужем, а если западная - заведи любовника и не делай из этого проблемы.
Марго неожиданно обиделась:
- Да я же всю твою семью знаю, и маму, и бабушку, чем твои еврейки лучше моей армянской мамы? Чем это вы западные?
- Западная женщина себя уважает. Помнишь мою бабушку?
Марго, конечно, помнила. Уж да, важная была старуха Цецилия Соломоновна. Царица. Но ноги, между прочим, тоже кривые были. Может, правда, западная?
На этой вздорной ноте Марго собрала со стола посуду, вздохнула, взглянув на часы, потому что, как в московские времена, шел третий час, а вставать было в семь - и разошлись спать по комнатам. Марго в спальню, а Эмма в гостиную, где был новый гостевой диван, купленный после ухода Веника, когда денег в доме стало, как после большого выигрыша в лотерее.
Вера вошла - розовая, с молодым морщинистым лицом и плохо выкрашенными волосами. За ней - Шарик, вразвалку, по-старчески, и сел слева от Вериного кресла с лицемерным безразличием к накрытому столу.
"Вот парочка, не скрывающая своего возраста", - подумала Эмма с симпатией
Вера плюхнулась в плетеное кресло, оно тонко пискнуло. Протянула руку за бутылкой.
- Дата неровная, но я все считаю по месяцам: сегодня семнадцать месяцев, как Мишка умер.
Она разлила, не спрашивая, водку по стопкам, и Эмма отметила, что стопки московские, хрустальные, сталинских времен.
- Царствие Небесное, Мишенька! - радостно воскликнула Вера и опрокинула стопку. Потом вздохнула: -Полтора года. Как будто вчера.