- Гм, - произнес писарь, усаживаясь на скамейку.
В голову его вдруг хлынуло множество мыслей, а сердце исполнилось неизъяснимой нежности... к чему - он и сам не знал. Машинально он сорвалцветок и залюбовался им. Это была простая маленькая маргаритка, но она втечение одной минуты сообщила ему о себе больше, чем можно узнать, выслушав несколько лекций по ботанике. Она рассказала ему предание о своемрождении, рассказала о том, как могуч солнечный свет, - ведь это благодаря ему распустились и стали благоухать ее нежные лепестки. А поэт вэто время думал о суровой жизненной борьбе, пробуждающей в человеке ещеневедомые ему силы и чувства. Воздух и свет - возлюбленные маргаритки,но свет - ее главный покровитель, перед ним она благоговеет; а когда онуходит вечером, она засыпает в объятьях воздуха.
- Свет одарил меня красотой! - сказала маргаритка. - А воздух дает тебе жизнь! - шепнул ей поэт.
Неподалеку стоял мальчуган и хлопал палкой по воде в грязной канавке- брызги разлетались в разные стороны, и писарь задумался вдруг о техмиллионах живых, невидимых простым глазом существ, которые взлетаютвместе с водяными каплями на огромную, по сравнению с их собственнымиразмерами, высоту, - вот как если бы мы, например, очутились над облаками. Размышляя об этом, а также о своем превращении, наш писарь улыбнулся: "Я просто сплю и вижу сон. Но какой это все-таки удивительный сон!Оказывается, можно грезить наяву, сознавая, что это тебе только снится.Хорошо бы вспомнить обо всем этом завтра утром, когда я проснусь. Какоестранное состояние! Сейчас я все вижу так четко, так ясно, чувствую себятаким бодрым и сильным - и в то же время хорошо знаю, что если утром попытаюсь что-нибудь припомнить, в голову мне полезет только чепуха.Сколько раз это бывало со мной! Все эти чудесные вещи похожи на золотогномов: ночью, когда их получаешь, они кажутся драгоценными камнями, аднем превращаются в кучу щебня и увядших листьев".
Вконец расстроенный писарь, грустно вздыхал, поглядывая на птичек,которые весело распевали свои песенки, перепархивая с ветки на ветку.
"И им живется лучше, чем мне. Уметь летать - какая чудесная способность! Счастлив тот, кто ею одарен. Если бы только я мог превратиться вптичку, я бы стал вот таким маленьким жаворонком!"
И в ту же минуту рукава и фалды его сюртука превратились в крылья иобросли перьями, а вместо калош появились коготки. Он сразу заметил всеэти превращения и улыбнулся. "Ну, теперь я вижу, что это сон. Но такихдурацких снов мне еще не приходилось видеть", - подумал он, взлетел назеленую ветку и запел.
Однако в его пении уже не было поэзии, так как он перестал быть поэтом: калоши, как и все, кто хочет чего-нибудь добиться, выполняли толькоодно дело зараз. Захотел писарь стать поэтом - стал, захотел превратиться в птичку - превратился, но зато утратил свои прежние свойства.
"Забавно, нечего сказать! - подумал он. - Днем я сижу в полицейскойканцелярии, занимаюсь важнейшими делами, а ночью мне снится, что я жаворонком летаю по Фредериксбергскому парку. Да об этом, черт возьми, можнонаписать целую народную комедию!"
И он слетел на траву, завертел головой и принялся весело клевать гибкие травинки, казавшиеся ему теперь огромными африканскими пальмами.
Внезапно вокруг него стало темно, как ночью; ему почудилось, будто нанего набросили какое-то гигантское одеяло! На самом же деле это мальчикиз слободки накрыл его своей шапкой. Мальчик запустил руку под шапку исхватил писаря за спинку и крылья; тот сначала запищал от страха, потомвдруг возмутился:
- Ах ты негодный щенок! Как ты смеешь! Я полицейский писарь!
Но мальчишка услышал только жалобное "пи-и, пи-и-и". Он щелкнул птичку по клюву и пошел с нею дальше, на горку.
По дороге он встретил двух школьников; оба они были в высшем классе по своему положению в обществе, и в низшем - по умственному развитию иуспехам в науках. Они купили жаворонка за восемь скиллингов. Таким образом полицейский писарь вернулся в город и оказался в одной квартире наГотской улице.
- Черт побери, хорошо, что это сон, - сказал писарь, - а не то я быздорово рассердился! Сначала я стал поэтом, потом - жаворонком. И ведьэто моя поэтическая натура внушила мне желание превратиться в такую малютку. Однако невеселая это жизнь, особенно когда попадешь в лапы к подобным сорванцам. Хотел бы я узнать, чем все это кончится?
Мальчики принесли его в красиво обставленную комнату, где их встретила толстая улыбающаяся женщина. Она ничуть не обрадовалась "простой полевой птичке", как она назвала жаворонка, тем не менее разрешила мальчикам оставить его и посадить в клетку на подоконнике.
- Быть может, он немного развлечет попочку! - добавила она и с улыбкой взглянула на большого зеленого попугая, который важно покачивался накольце в роскошной металлической клетке. - Сегодня у попочки день рождения, - сказала она, глупо улыбаясь, - и полевая птичка хочет его поздравить.
Попугай, ничего на это не ответив, все так же важно раскачивался взади вперед. В это время громко запела красивая канарейка, которую сюдапривезли прошлым летом из теплой и благоухающей родной страны.
- Ишь, крикунья! - сказала хозяйка и набросила на клетку белый носовой платок.
- Пи-пи! Какая ужасная метель! - вздохнула канарейка и умолкла.
Писаря, которого хозяйка называла "полевой птичкой", посадили в маленькую клетку, рядом с клеткой канарейки и по соседству с попугаем. Попугай мог внятно выговаривать только одну фразу, нередко звучавшую оченькомично: "Нет, будем людьми!", а все остальное получалось у него стольже невразумительным, как щебет канарейки. Впрочем, писарь, превратившисьв птичку, отлично понимал своих новых знакомых.
- Я порхала над зеленой пальмой и цветущим миндальным деревом, - пелаканарейка, - вместе с братьями и сестрами я летала над чудесными цветамии зеркальной гладью озер, и нам приветливо кивали отражения прибрежныхрастений. Я видела стаи красивых попугаев, которые рассказывали множество чудеснейших историй.
- Это дикие птицы, - отозвался попугай, - не получившие никакого образования. Нет, будем людьми! Что же ты не смеешься, глупая птица? Еслиэтой остроте смеется и сама хозяйка и ее гости, так почему бы не посмеяться и тебе? Не оценить хороших острот - это очень большой порок, должен вам сказать. Нет, будем людьми!
- А ты помнишь красивых девушек, что плясали под сенью цветущих деревьев? Помнишь сладкие плоды и прохладный сок диких растений?
- Конечно, помню, - отвечал попугай, - но здесь мне гораздо лучше!Меня прекрасно кормят и всячески ублажают. Я знаю, что я умен, и с менядовольно. Нет, будем людьми! У тебя, что называется, поэтическая натура,а я сведущ в науках и остроумен. В тебе есть эта самая гениальность, ноне хватает рассудительности. Ты метишь слишком высоко, поэтому люди тебяосаживают. Со мной они так поступать не станут, потому что я обошелся имдорого. Я внушаю уважение уже одним своим клювом, а болтовней своей могукого угодно поставить на место. Нет, будем людьми!
- О моя теплая, цветущая родина, - пела канарейка, - я буду петь отвоих темно-зеленых деревьях, чьи ветви целуют прозрачные воды тихих заливов, о светлой радости моих братьев и сестер, о вечнозеленых хранителях влаги в пустыне - кактусах.
- Перестань хныкать! - проговорил попугай. - Скажи лучше что-нибудьсмешное. Смех - это знак высшей степени духовного развития. Вот развемогут, к примеру, смеяться собака или лошадь? Нет, они могут только плакать, а способностью смеяться одарен лишь человек. Ха-ха-ха! - расхохотался попочка и окончательно сразил собеседников своим "нет, будемлюдьми!"
- И ты, маленькая серая датская птичка, - сказала канарейка жаворонку, - ты тоже стала пленницей. В твоих лесах, наверное, холодно, но затов них ты свободна. Лети же отсюда! Смотри, они забыли запереть твоюклетку! Форточка открыта, лети же - скорей, скорей!
Писарь так и сделал, вылетел из клетки и уселся возле нее. В этот мигдверь в соседнюю комнату открылась, и на пороге появилась кошка, гибкая,страшная, с зелеными горящими глазами. Кошка уже совсем было приготовилась к прыжку, но канарейка заметалась в клетке, а попугай захлопалкрыльями и закричал: "Нет, будем людьми!" Писарь похолодел от ужаса и,вылетев в окно, полетел над домами и улицами. Летел, летел, наконец устал, - и вот увидел дом, который показался ему знакомым. Одно окно в доме было открыто. Писарь влетел в комнату и уселся на стол. К своемуизумлению, он увидел, что это его собственная комната.
"Нет, будем людьми!" - машинально повторил он излюбленную фразу попугая и в ту же минуту вновь стал полицейским писарем, только зачем-тоусевшимся на стол.
- Господи помилуй, - сказал писарь, - как это я попал на стол, да ещезаснул? И какой дикий сон мне приснился. Какая чепуха!
6. ЛУЧШЕЕ, ЧТО СДЕЛАЛИ КАЛОШИ
На другой день рано утром, когда писарь еще лежал в постели, в дверьпостучали, и вошел его сосед, снимавший комнату на том же этаже, - молодой студент-богослов.
- Одолжи мне, пожалуйста, свои калоши, - сказал он. - Хоть в саду исыро, да больно уж ярко светит солнышко. Хочу туда сойти выкурить трубочку.
Он надел калоши и вышел в сад, в котором росло только два дерева - слива и груша; впрочем, даже столь скудная растительность в Копенгагенебольшая редкость.
Студент прохаживался взад и вперед по дорожке. Время было раннее,всего шесть часов утра. На улице заиграл рожок почтового дилижанса.
- О, путешествовать, путешествовать! - вырвалось у него. - Что можетбыть лучше! Это предел всех моих мечтаний. Если бы они осуществились, ябы тогда, наверное, угомонился и перестал метаться. Как хочется ехатьподальше отсюда, увидеть волшебную Швейцарию, поездить по Италии!
Хорошо еще, что калоши счастья выполняли желания немедленно, а то быстудент, пожалуй, забрался слишком далеко и для себя самого и для нас свами. В тот же миг он уже путешествовал по Швейцарии, упрятанный в почтовый дилижанс вместе с восемью другими пассажирами. Голова у него трещала, шею ломило, ноги затекли и болели, потому что сапоги жали немилосердно. Он не спал и не бодрствовал, но был в состоянии какого-то мучительного оцепенения. В правом кармане у него лежал аккредитив, в левомпаспорт, а в кожаном мешочке на груди было зашито несколько золотых.Стоило нашему путешественнику клюнуть носом, как ему тут же начинало мерещиться, что он уже потерял какое-нибудь из своих сокровищ, и тогда егобросало в дрожь, а рука его судорожно описывала треугольник - справа налево и на грудь, - чтобы проверить, все ли цело. В сетке над головамипассажиров болтались зонтики, палки, шляпы, и все это мешало студентунаслаждаться прекрасным горным пейзажем. Но он все смотрел, смотрел и немог насмотреться, а в сердце его звучали строки стихотворения, котороенаписал, хотя и не стал печатать, один известный нам швейцарский поэт: