- Я могу свои дать, на время... Вроде как в обмен... Если вы осторожно... Оберните там чем-нибудь... тряпицей, ветошью... У меня книги хорошие, ни Болезни от них, ничего...
- Межбиб с Левиафаном, - сказал Лев Львович. - Я бы не связывался.
- У вас фаза конспирации... Где же ваш демократизм?
- Не надо кооперироваться с тоталитарным режимом...
Бенедикт переждал, пока Прежние закончат свою тарабарщину.
- Дык как, Никита Иваныч?
Никита Иваныч руками сделал вид, что не слышал. Еще браги налил. Хорошо пошла...
- У меня интересные, - соблазнял Бенедикт. - Про баб, про природу... наука тоже... всякое сообчают... А вот вы про свободы говорите, - так и про свободы пишут, про что хочешь пишут. Учат как свободу делать. Принести? Но только чтоб аккуратно.
- Но?.. - заинтересовался Лев Львович. - Чья книга?
- Моя.
- Автор, автор кто?
Бенедикт подумал.
- Сразу не вспомню... На "Пле" как-то...
- Плеханов?
- Не...
- Неужто Плеве?
- Не, не... Не сбивайте... А! - "Плетення". Да! "Плетення жинкових жакетов". - "При вывязывании проймочки делаем две петли с накидом, для свободы движения. Сбрасываем на правую спицу, не провязывая".
- Вязать-то у нас всегда умели... - осклабился Лев Львович.
- Так я привезу? Одобряете?.. - привстал Бенедикт.
- Не стоит, юноша.
Бенедикт слукавил: он и сам не очень любил читать "Плетення", - скучноватый эссе; но думал, может, Прежним подойдет, кто их знает. Сам он больше любил "В объятиях". Накурили, однако, - невпродых. Бенедикт, раз уж встал, толкнул дверь, - впустить вьюжного воздуху. А заодно и за Тетерей присмотреть: не допустил ли своеволия, не забрался ли в сани, - там же шкура медвежья, а скотина другой раз что делает: заберется под шкуру греться, а после проветривай ее! Дух от перерожденца тяжкий: навоз, сено, ноги немытые. Нет, не забрался, но что делает: встал на ноги, валенок с руки снял, и на столбе, где "Никитские ворота" написано, выцарапывает матерное.
- Тетеря!!! - гаркнул. - Ах, ты, погань волосатая!.. Все вижу!
Сию же минуту юркнул назад, на четвереньки, как будто ничего такого и не делал, и ногу задрал на столб: дескать, а что? просто облегчаюсь, как водится. Пысаю.
- С-с-скотина...
Никита Иваныч выглянул из-за Бенедиктова плеча.
- Беня! Но что же вы не приглашаете своего товарища в дом? Боже мой, и в такой мороз!..
- Товарища?!.. Никита Иваныч! Это ж перерожденец! Вы что, перерожденца не видели?!
Лев Львович, - а не полюбил он Бенедикта: взгляды бросал как бы презрительные и рот держал скривимши на сторону, - тоже поднялся из-за стола, толпился за спиной Истопника, заглядывал. Бормотал: "чудовищно, эксплуатация"...
- Зовите, зовите в дом! Это бесчеловечно!
- Дак он и не человек! У человека валенок на руках нету!
- Шире надо смотреть! И без него народ неполный! - назидал Лев Львович.
- Не будем спорить о дефинициях... - Старик заматывал горло шарфом. - Мы-то с вами кто... Двуногое без перьев, речь членораздельная... Пустите меня, я пойду приглашу... Как его зовут?
- На Тетерю откликается.
- Ну я не могу так взрослого... По отчеству как?
- Петрович... Да не сходите с ума, побойтесь Бога-то, Никита Иваныч!!! Перерожденца - в избу! Опоганит! Стойте!..
- Терентий Петрович! - склонился в сугроб Истопник, - сделайте милость! В избу пожалуйте! К столу, погреться!
Ополоумевшие Прежние выпрягали перерожденца, снимали оглоблю, заводили в избу; Бенедикт плюнул.
- Вожжи ваши позвольте, я помогу... На гвоздь вешайте...
- Шкуру попрут! Шкура без присмотра! - кинулся к саням Бенедикт, и вовремя: двое голубчиков уже сворачивали медвежью шкуру в ковер, взваливали на плечо, а и всякий бы так сделал, - что же: посередь улицы такое добро без хозяина распластамши! Завидев Бенедикта, бросились с ковром в переулок. Догнал, побил, отбил добро, запыхался. У-у, ворье!
- ...я домой пришел, все культурно, полы польским лаком покрыты! - разорялся пьяный Тетеря. - Разулся, сразу в тапки, по ящику фигурное катание Ирина Роднина! Двойной тулуп... Майя Кристалинская поет. Тебе мешала, да?
- Я... - возражал Лев Львович.
- Я, я! Все "я"! "Я" - последняя буква алфавита! Распустились при Кузьмиче, слава ему! Всех распустил, карла гребаный! Книги читают, умные все стали! Небось при Сергеиче бы не почитали!..
- Но помилуйте!.. позвольте! - рвались наперебой Лев Львович с Никитой Иванычем, - при Сергей Сергеиче был полный произвол!.. - потоптал права личности!.. - аресты среди бела дня!.. - вы забыли, что больше трех запрещали собираться?.. - ни петь, ни курить на улицах!.. комендантский час!.. - а что было, если опоздаешь на пересчет?!.. - а форма одежды?..
- При Сергеиче порядок был! Терема отстроили! Заборы! Никогда выдачу со Склада не задерживали! Пайки на праздники, у меня паек пятой категории был, и открытка от месткома!..
- Вы путаете, вы путаете, открытки, - это было до Взрыва!.. Но, - вспомните, - еще каких-нибудь сорок лет назад запрещали частный излов мышей!
- ... кооператив в Скообл... в Свиблове, - заплетался языком Тетеря, - от метро пять минут. Район зеленый, понял? Мы не рабиновичи, чтоб в центре жить!.. И правильно вас всех сажали!
- Позвольте... мы же говорим о Сергей Сергеиче!..
- ...очки напялят и расуждать! Не позволю... крапивное семя! Вдарить монтировкой... Не тряси бородо-о-ой! Абрам! Ты абрам! Тебе от государства процент положен, и соблюдай!.. е-мое... а не с иностранцами хвостом вертеть...
- Но...
- Расплодились, бля! Два процента вам быть велено!.. чтоб у трудового народа на шее не засиживался!.. Кто все мясо съел? Эпштейн! А?! Сахар скупили, а мы белое из томат-пасты гони, да? Так?.. Гитлер ты! Жириновского на тебя нет!
- Но...
- ...сыну костюмчик васильковый чистсшщч... чистошерстяной!.. А ты сговорился Курилы Рейгану продать!.. Ни пяди!..
- Терентий Петрович!
- Сказал: ни пяди!.. Курилы не отдадим... А столбы свои в задницу себе засунь! Развели музей в государстве, паразиты! Бензином вас всех... и спичку!.. и ппппппарламент ваш, и книжки, и академика Ссссссахарова! И...
- А вот тебе, скотина! - вдруг ударил наотмашь багровый Лев Львович. - Не трогай Андрей Дмитрича!!!
Никакого Андрей Дмитрича в избе не было; а это бывает, когда лишку выпьешь: в глазах все как бы двоится, и из углов фигуры неведомые, али лица смотрят; смигнешь, - и нету их.
- Мерзавец! - кричал и Главный Истопник. - Вон отсюда!
- Не тро-ожь! - бушевал Тетеря, отбиваясь мохнатыми локтями. - Русских бью-у-ут!
- Урка!.. Беспредел!.. Вяжи его!
Повалили стол, покатился жбан; Бенедикт тоже накинулся, помогал вязать вожжами пьяную скотину; скрутили, выбросили наружу, наподдали пинка напоследок.
- ...в Свиблове смеситель хромированный стоял! - неслось из метели. - А у вас ничего на хер не стоит, у пидарасов!..
Если этот смирный, каков же Потап?
ША
Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожженные темным огнем...
- При Сергей Сергеиче порядок был, - сказал Бенедикт.
- А то! - отозвался тесть.
- Больше трех не собирались.
- Ни в коем случае.
- А сейчас все умные стали, книги читают, распустились. Федор Кузьмич всех распустил, слава ему.
- Золотые слова! - обрадовался тесть.
- Сергей Сергеич заборы отстроил, а сейчас что?
- Верно!
- Всюду дырья, плетень повален, народная тропа укропом поросла!
- И не говори!
- Самая пустая трава, ни вкусу от нее, ни запаху!
- Ни самомалейшего.
- На пушкина исподнее вешают, наволочки, а пушкин - наше все!
- Все до нитки.
- Это ж он стихи написал, а вовсе не Федор Кузьмич!
- Ни в коем разе.
- Он выше александрийского столпа!
- И-и, мил человек, куда до него столпу!
- А Федор Кузьмич, слава ему, мне по колено ростом будет! А туда же, - Набольший Мурза, долгих лет ему жизни! Оленьке на коленки садится, как у себя дома!
- Ну, ну!..
- А что "ну"?..
- Думай дальше!
- Чего думать?
- Что тебе сердце подсказывает?..
Ничего сердце Бенедикту не подсказывало, темно было в сердце, как в избе зимой, когда свечи все вышли, наощупь живешь; была где-то свечка запасная, да поди найди ее в кромешном мраке!
Шаришь, шаришь руками, а руки-то, - они слепые, пугливые: найдешь невесть чего, обтрогаешь, не видючи, душа-то и обомрет: что это?! А ?! Отроду такого в избе не водилося! Что это?!
Со страху все внутри вдруг как оборвется! Отбросишь это, чего общупывал-то... Стоишь, замерев, вздохнуть боишься... Боишься шагнуть... Думаешь: сейчас ступлю, да и попаду ногой на ЭТО...
Осторо-ожно... бо-о-оком... по кра-а-аешку... по сте-еночке... туп, туп, - и выберешься к двери. Рванешь дверь, - и бежать без оглядки!
...Рухнешь под деревом, али у забора; все внутри колотится. Теперь надо побираться, огня искать, свечку, может, у кого выпрашивать. Вот, если дадут свечку-то, - уже легче, не так страшно; вернешься в избу, смотришь, чего это было такое, - а ничего вроде и нет.
Нету ничего.
А это, бывает, соседи шутят, забавники: пока тебя нет, подложат тебе не знам чего, чтоб ты со страху разумом повредился; а пока ты туда-сюда бегаешь, огня добываешь, они это-то, чего подсунули, и заберут, вот и нету ничего, и не узнаешь, что это было-то.
Сердце ничего не подсказывало, а голова - да, голова подсказывала, - на то в ней и разум, в голове, - а подсказывала она, что давно еще, еще до свадьбы - йэх! когда это было-то! - когда был еще Бенедикт юношей диким, некультурным, необразованным был молокососом, с хвостом и без понятий, - видел он у Варвары Лукинишны книгу. Теперь уж и не вспомнить, какая то была книга, большая или малая, и как называлась: от страху, с непривычки ничего он тогда не понял, а только и понял, что страшно.
Теперь-то, конешно, как человек образованный, тонкий, можно сказать, искушенный, он бы оценил сокровище: общупал бы, обвертел, посчитал, сколько страниц и каковы буковки: мелкие али крупные; и надолго ли хватит читать; и, прочитавши, на которую полку, целуя, ее ставить.
Теперь-то, трепетный, умудренный, он уж знал, что книга, - нежная подруга, белая птица, маков цвет, - боится воды.
Милая! Воды боится, огня боится, от ветра трепещет; корявые, грубые пальцы человеческие оставляют на ней синяки, и не пройдут они! Так и останутся!