Смекни!
smekni.com

Толстой Чем люди живы (стр. 1 из 4)

Лев Николаевич Толстой

Чем люди живы

Толстой Лев Николаевич

Чем люди живы

Л.Н.Толстой

ЧЕМ ЛЮДИ ЖИВЫ

Мы знаем, что мы перешли из смерти и жизнь, потому что любим братьев: не любящий брата пребывает в смерти. (I посл. Иоан. III, 14)

А кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое: как пребывает в том любовь божия? (III, 17)

Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиной. (III, 18)

Любовь от бога, и всякий любящий рожден от бога и знает бога. (IV, 7)

Кто не любит, тот не познал бога, потому что бог есть любовь. (IV, 8)

Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то бог в нас пребывает. (IV, 12)

Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в боге, и бог в нем. (IV, 16)

Кто говорит: я люблю бога, а брата своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить бога, которого не видит? (IV, 20).

I

Жил сапожник с женой и детьми у мужика на квартире. Ни дома своего, ни земли у него не было, и кормился он с семьею сапожной работой. Хлеб был дорогой, а работа дешевая, и что заработает, то и проест. Была у сапожника одна шуба с женой, да и та износилась в лохмотья; и второй год собирался сапожник купить овчин на новую шубу.

К осени собрались у сапожника деньжонки: три рубля бумажка лежала у бабы в сундуке, а еще пять рублей двадцать копеек было за мужиками в селе.

И собрался с утра сапожник в село за шубой. Надел нанковую бабью куртушку на вате на рубаху, сверху кафтан суконный, взял бумажку трехрублевую в карман, выломал палку и пошел после завтрака. Думал: "Получу пять рублей с мужиков, приложу своих три, ‑ куплю овчин на шубу".

Пришел сапожник в село, зашел к одному мужику ‑ дома нет, обещала баба на неделе прислать мужа с деньгами, а денег не дала; зашел к другому, ‑ забожился мужик, что нет денег, только двадцать копеек отдал за починку сапог. Думал сапожник в долг взять овчины, ‑ в долг не поверил овчинник.

‑ Денежки, ‑ говорит, ‑ принеси, тогда выбирай любые, а то знаем мы, как долги выбирать.

Так и не сделал сапожник никакого дела, только получил двадцать копеек за починку да взял у мужика старые валенки кожей обшить.

Потужил сапожник, выпил на все двадцать копеек водки и пошел домой без шубы. С утра сапожнику морозно показалось, а выпивши ‑ тепло было и без шубы. Идет сапожник дорогой, одной рукой палочкой по мерзлым калмыжкам постукивает, а другой рукой сапогами валеными помахивает, сам с собой разговаривает.

‑ Я, ‑ говорит, ‑ и без шубы тёпел. Выпил шкалик; оно во всех жилках играет. И тулупа не надо. Иду, забывши горе. Вот какой я человек! Мне что? Я без шубы проживу. Мне ее век не надо. Одно ‑ баба заскучает. Да и обидно ‑ ты на него работай, а он тебя водит. Постой же ты теперь: не принесешь денежки, я с тебя шапку сниму, ей‑богу, сниму. А то что же это? По двугривенному отдает! Ну что на двугривенный сделаешь? Выпить ‑ одно. Говорит: нужда. Тебе нужда, а мне не нужда? У тебя и дом, и скотина, и все, а я весь тут; у тебя свой хлеб, а я на покупном, ‑ откуда хочешь, а три рубля в неделю на один хлеб подай. Приду домой ‑ а хлеб дошел; опять полтора рубля выложь. Так ты мне мое отдай.

Подходит так сапожник к часовне у повертка, глядит ‑ за самой за часовней что‑то белеется. Стало уж смеркаться. Приглядывается сапожник, а не может рассмотреть, что такое. "Камня, думает, здесь такого не было. Скотина? На скотину не похоже. С головы похоже на человека, да бело что‑то. Да и человеку зачем тут быть?"

Подошел ближе ‑ совсем видно стало. Что за чудо: точно, человек, живой ли, мер 1000 твый, голышом сидит, прислонен к часовне и не шевелится. Страшно стало сапожнику; думает себе: "Убили какие‑нибудь человека, раздели, да и бросили тут. Подойди только, и не разделаешься потом".

И пошел сапожник мимо. Зашел за часовню ‑ не видать стало человека. Прошел часовню, оглянулся, видит ‑ человек отслонился от часовни, шевелится, как будто приглядывается. Еще больше заробел сапожник, думает себе: "Подойти или мимо пройти? Подойти ‑ как бы худо не было: кто его знает, какой он? Не за добрые дела попал сюда. Подойдешь, а он вскочит да задушит, и не уйдешь от него. А не задушит, так поди вожжайся с ним. Что с ним, с голым, делать? Не с себя же снять, последнее отдать. Пронеси только бог!"

И прибавил сапожник шагу. Стал уж проходить часовню, да зазрила его совесть.

И остановился сапожник на дороге.

‑ Ты что же это, ‑ говорит на себя, ‑ Семен, делаешь? Человек в беде помирает, а ты заробел, мимо идешь. Али дюже разбогател? боишься, ограбят богатство твое? Ай, Сема, неладно!

Повернулся Семен и пошел к человеку.

II

Подходит Семен к человеку, разглядывает его и видит: человек молодой, в силе, не видать на теле побоев, только видно ‑ измерз человек и напуган; сидит, прислонясь, и не глядит на Семена, будто ослаб, глаз поднять не может. Подошел Семен вплоть, и вдруг как будто очнулся человек, повернул голову, открыл глаза и взглянул на Семена. И с этого взгляда полюбился человек Семену. Бросил он наземь валенки, распоясался, положил подпояску на валенки, скинул кафтан.

‑ Будет, ‑ говорит, ‑ толковать‑то! Одевай, что ли! Ну‑ка!

Взял Семен человека под локоть, стал поднимать. Поднялся человек. И видит Семен ‑ тело тонкое, чистое, руки, ноги не ломаные и лицо умильное. Накинул ему Семен кафтан на плечи, ‑ не попадет в рукава. Заправил ему Семен руки, натянул, запахнул кафтан и подтянул подпояскою.

Снял было Семен картуз рваный, хотел на голого надеть, да холодно голове стало, думает: "У меня лысина во всю голову, а у него виски курчавые, длинные". Надел опять. "Лучше сапоги ему обую".

Посадил его и сапоги валеные обул ему.

Одел его сапожник и говорит:

‑ Так‑то, брат. Ну‑ка, разминайся да согревайся. А эти дела все без нас разберут. Идти можешь?

Стоит человек, умильно глядит на Семена, а выговорить ничего не может.

‑ Что же не говоришь? Не зимовать же тут. Надо к жилью. Ну‑ка, на вот дубинку мою, обопрись, коли ослаб. Раскачивайся‑ка!

И пошел человек. И пошел легко, не отстает.

Идут они дорогой, и говорит Семен:

‑ Чей, значит, будешь?

‑ Я не здешний.

‑ Здешних‑то я знаю. Попал‑то, значит, как сюда, под часовню?

‑ Нельзя мне сказать.

‑ Должно, люди обидели?

‑ Никто меня не обидел. Меня бог наказал.

‑ Известно, все бог, да все же куда‑нибудь прибиваться надо. Куда надо‑то тебе?

‑ Мне все одно.

Подивился Семен. Не похож на озорника и на речах мягок, а не сказывает про себя. И думает Семен: "Мало ли какие дела бывают", ‑ и говорит человеку:

‑ Что ж, так пойдем ко мне в дом, хоть отойдешь мало‑мальски.

Идет Семен, не отстает от него странник, рядом идет. Поднялся ветер, прохватывает Семена под рубаху, и стал с него сходить хмель, и прозябать стал. Идет он, носом посапывает, запахивает на себе куртушку бабью и думает: "Вот‑те и шуба, пошел за шубой, а без кафтана приду да еще голого с собой приведу. Не похвалит Матрена!" И как подумает об Матрене, скучно станет Семену. А как поглядит на странника, вспомнит, как он взглянул на него за часовней, так взыграет в нем сердце.

III

Убралась Семена жена рано. Дров нарубила, воды принесла, ребят накормила 1000 , сама закусила и задумалась; задумалась, когда хлебы ставить: нынче или завтра? Краюшка большая осталась.

"Если, думает, Семен там пообедает да много за ужином не съест, на завтра хватит хлеба".

Повертела, повертела Матрена краюху, думает: "Не стану нынче хлебов ставить. Муки и то всего на одни хлебы осталось. Еще до пятницы протянем".

Убрала Матрена хлеб и села у стола заплату на мужнину рубаху нашить. Шьет и думает Матрена про мужа, как он будет овчины на шубу покупать.

"Не обманул бы его овчинник. А то прост уж очень мой‑то. Сам никого не обманет, а его малое дитя проведет. Восемь рублей деньги не малые. Можно хорошую шубу собрать. Хоть не дубленая, а все шуба. Прошлую зиму как бились без шубы! Ни на речку выйти, ни куда. А то вот пошел со двора, все на себя падел, мне и одеть нечего. Не рано пошел. Пора бы ему. Уж не загулял ли соколик‑то мой?"

Только подумала Матрена, заскрипели ступеньки на крыльце, кто‑то вошел. Воткнула Матрена иголку, вышла в сени. Видит ‑ вошли двое: Семен и с ним мужик какой‑то без шапки и в валенках.

Сразу почуяла Матрена дух винный от мужа. "Ну, думает, так и есть загулял". Да как увидела, что он без кафтана, в куртушке в одной и не несет ничего, а молчит, ужимается, оборвалось у Матрены сердце. "Пропил, думает, деньги, загулял с каким‑нибудь непутевым, да и его еще с собой привел".

Пропустила их Матрена в избу, сама вошла, видит ‑ человек чужой, молодой, худощавый, кафтан на нем ихний. Рубахи не видать под кафтаном, шапки нет. Как вошел, так стал, не шевелится и глаз не поднимает. И думает Матрена: недобрый человек ‑ боится.

Насупилась Матрена, отошла к печи, глядит, что от них будет.

Снял Семен шапку, сел на лавку, как добрый.

‑ Что ж, ‑ говорит, ‑ Матрена, собери ужинать, что ли!

Пробурчала что‑то себе под нос Матрена. Как стала у печи, не шевельнется: то на одного, то на другого посмотрит и только головой покачивает. Видит Семен, что баба не в себе, да делать нечего: как будто не примечает, берет за руку странника.

‑ Садись, ‑ говорит, ‑ брат, ужинать станем.

Сел странник на лавку.

‑ Что же, али не варила?

Взяло зло Матрену.

‑ Варила, да не про тебя. Ты и ум, я вижу, пропил. Пошел за шубой, а без кафтана пришел, да еще какого‑то бродягу голого с собой привел. Нет у меня про вас, пьяниц, ужина.

‑ Будет, Матрена, что без толку‑то языком стрекотать! Ты спроси прежде, какой человек...

‑ Ты сказывай, куда деньги девал?

Полез Семен в кафтан, вынул бумажку, развернул.

‑ Деньги ‑ вот они, а Трифонов не отдал, завтра посудился.

Еще пуще взяло зло Матрену: шубы не купил, а последний кафтан на какого‑то голого надел да к себе привел.