- Не плачь, не плачь, воротимся, - сказал ему ямщик.
- Да я не об вас, а об мамоньке, - отвечал ребенок.
- Эко, брат, а я думал, что об нас, - говорил зубоскал.
На половине улицы они очутились ровно перед тремя дорогами.
- О, черт! Тут, пожалуй, заплутаешь, надо поспросить, - сказал извозчик и, ловко соскочив с передка, подошел к одной избе и начал колотить в подоконник кнутовищем.
- Эй, баушка, где ты тут засохла, - выглянь-ка! - произнес он, и в окно в самом деле выглянула старуха.
- Как тут ехать в Чурилово: направо, налево или прямо в зубы?
- Ой, чтой-то, господь с тобой, зачем в зубы?.. Поезжай налево, - отвечала старуха.
- А как расстоянье-то ты обозначишь? Далеко ли еще?
- Да верст пять...
- Это ладно! Кабы не так спешно было, так в гости бы к тебе заехали. Прощай! Поворотов не будет?
- Ну, какие повороты! - заключила старуха, смотря на него с заметным удовольствием, когда он опять молодцевато вскочил на передок и поехал.
В перелеске потом они встретили идущего по опушке мужика с топором. Извозчик не утерпел и с ним заговорил:
- Что, дядя, далеко ли до Чурилова?
- Верст семь будет, - отвечал тот сердито, уходя за кусты.
- Спасибо, что мало накинул, экой добрый, - говорил балагур... - Речка-то какая славная, - прибавил он, подъезжая к мосту. - Вот напиться бы: вода какая чистая...
- Ну, напейся, - сказал ему Иосаф, и извозчик, кинув вожжи, прямо с телеги соскочил через перила на берег и, наклонившись, напился из пригоршней.
- Солонины этой проклятой на постоялом дворе налопаешься, ужасть как пьется! - сказал он и с полнейшим удовольствием, подобрав вожжи, погнал лошадей во все лопатки.
- Вон оно самое Чурилово и есть! - сказал он, мотнув головой на открывшуюся совершенно голую усадьбу, торчавшую на гладком месте, без деревца и ручейка и даже, кажется, без огорода.
Иосаф между тем начинал чувствовать всю щекотливость своего положения: ехать в первый раз в дом и прямо просить денег, черт знает что такое! Но зато извозчик не унывал: как будто бы везя какого-нибудь генерала, он бойко подлетел к воротам на красный, огороженный простым огородом двор и сразу остановил лошадей. Окончательно растерявшийся Иосаф начал вылезать из телеги, и странная, совершенно неожиданная сцена представилась его глазам: на задней галерее господского дома, тоже какого-то обглоданного, сидела пожилая, толстая и с сердитым лицом дама и вязала чулок; а на рундучке крыльца стоял сам майор Одинцов, в отставном военном сюртуке, в широких шальварах и в спальных сапогах. Он выщелкивал языком "Камаринскую" и в то же время представлял рукой, что как будто играет на балалайке, между тем как молодой дворовый малый, с истощенным и печальным лицом, в башмаках на босу ногу, отчаянно выплясывал перед ним на песке. По временам майор взмахивал рукой, и малый, приостановясь в ухарской позе и вскинув руками, шевелясь всем телом, как делают это цыгане, начинал гагайкать: Ха, ха, ха, ха! Ха, ха, ха, ха! Майор при этом тоже прихлопывал в ладоши и прикрикивал: Ха, ха, ха, ха! Ха, ха, ха, ха!
- Иван Дмитрич, прекратите, наконец, это! К нам кто-то приехал, - сказала ему вполголоса дама.
- А, извините! - проговорил майор, увидев подходящего Иосафа и сходя к нему с крыльца.
- Извините!
Иосаф, в свою очередь, тоже извинился и назвал свою фамилию.
- Вы меня, может быть, не узнали? - прибавил он.
- Напротив, душевно рад... Каково пляшет? - прибавил майор, указывая на стоявшего уже в вытяжку малого.
Иосаф не мог при этом не заметить, что лицо хозяина сильно пылало, а из рта несло как из винной бочки.
- Однако позвольте же вам представить: супруга моя, Настасья Ардальоновна! - сказал, расшаркиваясь, майор и показывая на даму. - Прошу покорнейше в комнаты. Ты тоже иди! - прибавил он парню.
Все вошли в залу: Ферапонтов впереди, а хозяин сзади его и все продолжая расшаркиваться. Хозяйка явилась через другие двери и сейчас же села и приняла как бы наблюдательный пост. В комнате этой, несмотря на ходивший всюду сквозной ветер, почему-то сильно пахнуло кошками.
- Позвольте мне перед вами потанцевать? - проговорил вдруг майор, усадив гостя.
- Сделайте одолжение, - отвечал Иосаф.
- Мазурку вам угодно? - продолжал хозяин.
- Что вам угодно, - отвечал Иосаф.
- Иван Дмитрич, надобно бы, кажется, это оставить, - произнесла хозяйка, но майор только махнул ей рукою.
- Митька! - крикнул он.
В залу вошел тот же малый.
- Мазурочный вальс! Играй и учись у меня!
Парень подошел к стоявшему в углу полинялому ящику, похимостил что-то тут около него и, воткнув в дыру висевший на стене ключ, начал им вертеть. Оказалось, что это был небольшой органчик: "Трым-трым! Трым-трым!" - заиграл он мазурку Хлопицкого, и майор, как бы ведя под руку даму, нежно делая ей глазками, пошел, пристукивая ногами, откалывать танец.
- Но, может быть, вам скучно это? Угодно вальс? - сказал он, сделав несколько туров и обращаясь к Иосафу.
- Иван Дмитрич, прекратите это, - молила его жена.
- Мне все равно-с, - отвечал Иосаф.
- Вальс! - скомандовал майор малому, и тот, опять что-то похимостивши у ящика, заиграл вальс.
Майор, держа несколько голову набок, начал вертеться в три па.
- Ух! Нынче уставать стал: не могу много, - сказал он, останавливаясь перед Иосафом. - Позвольте же, однако, предложить вам рюмку водки. Малый, водки!
- Нет, уж этого по крайней мере не будет! - сказала хозяйка, как-то решительно вставая.
- Чего-с? - произнес майор, и всю правую щеку у него подернуло.
- А того, что этого нельзя, - проговорила она и вышла.
- Ты, харя, пошел, подавай! - повторил майор малому.
Тот нехотя вышел.
- Как ваше здоровье? - обратился майор опять к Иосафу.
- Слава богу-с, - отвечал тот.
- Очень рад с вами познакомиться, - прибавил майор, протягивая ему руку. - Митька!
Митька снова показался.
- Водки! Убью!
- Барыня заперла и не изволит-с давать.
- Цыц! Убью! Поди встань передо мной на колени.
Малый, совсем уж бледный, подошел и встал.
- Кто такой я?.. Говори!.. Я села Чурилова Семен майор Одинцов... Водки - живо!
- Да помилуйте, сударь, разве я-с?.. Барыня.
- Убью! Вот тебе! - крикнул майор и ударил бедняка в ухо, так что тот повалился.
- Полноте, что вы делаете? - вскричал, наконец, Иосаф, вскакивая и подходя к майору.
- Кто ты такой? - проговорил тот, обращая уже к нему свое ожесточенное лицо.
- Я Ферапонтов, а вы не шумите.
- Как ты смел ко мне приехать! Кто ты такой? Пошел вон! Убью! - кричал майор и кинулся было к Иосафу драться, но тот, и сам весь день раздражаемый, вышел из себя.
- Прежде чем ты убьешь меня, я тебя самого задушу, - сказал он и, схватив хозяина за шиворот, оттолкнул от себя.
- Караул! Режут! - завопил майор, падая со всего размаха между стульями головой.
- Ну да, покричи еще! - говорил Иосаф и, оборотясь к малому, прибавил: - Поди, брат, пожалуйста, скажи, чтобы мои лошади ехали за мною.
Тот побежал.
- Пошел вон! Убью! - кричал между тем майор.
Иосаф, выйдя на крыльцо, всплеснул только руками.
- Что это такое, господи ты боже мой! Зачем я приезжал к этому скоту? - произнес он и пошел один по дороге.
Невдолге, впрочем, его нагнал и извозчик, и едва Иосаф уселся в телегу, как он сейчас же начал болтать.
- Попали же мы, паря, на гости... Седьмое ведро, братец ты мой, на этой неделе уж оторачивает.
- Что ж он запоем, что ли, пьет? - спросил Иосаф.
- Должно быть, есть маненько... парит черта-то в брюхе... С утра до вечера на каменку-то поддает. Я теперь поехал, так словно ополченный какой ходит по двору, только то и орет: "Убью, перережу всех!" Людишки уж все разбежались, а барыня так ажно в сусек, в рожь, зарылась. Вот бы кого хлестать-то!
- Уж именно, - подтвердил Ферапонтов.
- Куда же ехать, однако? - заключил извозчик, повертывая к нему свое добродушное и вместе с тем насмешливое лицо.
Иосаф, подумав некоторое время, проговорил:
- Поедем к гавриловскому барину; авось тот не таков.
- Известно, тот барин крупичастый, а ведь это что?.. Орженовики! - объяснил извозчик и погнал рысцой своих лошадок, бежавших вряд ли уж не шестидесятую версту не кормя. Солнце между тем садилось, слегка золотя ярко-розовым цветом края кучковатых облаков, скопившихся на горизонте. По влажным сенокосным лугам начал подниматься беловатый густой туман росы, и кричали то тут, то там коростеля. Версты через четыре показалось, наконец, и Гаврилково. Точно феодальный замок, возвышалось оно своим огромным домом с идущими от него вправо и влево крыльями флигелей. Прямо от него начинал спускаться под гору старинный густо разросшийся сад, а под ним шумно и бойко протекала лучшая во всем околотке река. Проехав по мосту и взобравшись в гору по дорожке, обсаженной липами, Иосаф не осмелился подъехать прямо к дому, а велел своему извозчику сходить в который-нибудь флигель и сказать людям, что запоздал проезжий губернский чиновник из Приказа, Ферапонтов, и просит, что не примут ли его ночевать.
Извозчик сбегал.
- В дом, к барину велели вас звать, - повестил он Иосафа с удовольствием.
Тот пошел.
На нижних ступенях далеко выдающегося крыльца стоял уже и дожидался его ливрейный лакей. Он провел Иосафа по широкой лестнице, устланной ковром и установленной цветами, и, сняв потом с него, без малейшей гримасы, старое, запыленное пальтишко, проговорил тихо:
- В гостиную пожалуйте!
Иосаф робко прошел по темной зале с двумя просветами и в гостиной, слабо освещенной столовой лампой, он увидел на стенах огромные, масляной краски, картины в золотых рамках, на которых чернели надписи: Мурильо{493}, Корреджио{493}. Висевшая над дверьми во внутренние комнаты толстая ковровая портьера, наконец, заколыхалась, и из-за нее показался хозяин, высокий мужчина, с задумчивыми, но приятными чертами лица, несколько уже плешивый и с проседью; одет он был в черное, наглухо застегнутое пальто и, по начинавшей уже тогда вкрадываться между помещиками моде, носил бороду.
- Я вас немножко знаю, - сказал он любезно, подавая Иосафу руку.
Тот тоже объявил, что имел счастье видать его иногда в Приказе.