- Ты думаешь? Возможно... Они там все вместе с Шутиковым с ума посходили. О трубах только и говорят. Галицкий, правда, мне предсказывал, что авдиевская машина дальше опытного образца не пойдет. Может, там тоже почуяли, спохватились...
- Да... - сказала Надя, и Леонид Иванович опять не заметил особого звучания в ее голосе.
- Ты устала? - спросил он, и глаза его влажно потеплели.
- Нет. - Надя тоже улыбнулась. Но она думала о чем-то постороннем.
- Смотри, не затевай больше ничего. Твое восстание имело, так сказать, лишь частный успех. Завтра, смотришь, привезут сюда мадам Ганичеву, и вся твоя подзащитная публика пойдет в коридор. Это не мною и не тобой учреждено. Это блага, которые на данном этапе распределяются в соответствии с количеством и качеством труда. Уравниловка - вещь вредная. Я вот, например, в больницах не лежу совсем. Должность не позволяет. На ногах болею. Мы если ложимся, то ужо не встаем. - Сказав это, Леонид Иванович важно закрыл глаза. Потом приоткрыл один лукавый глаз и засмеялся. - А т-такой человек, как ты, когда болеет, на него приятно посмотреть. Он должен находиться в особых условиях. Ты ведь у меня особенная. Редкий цветок! А вот когда Ганичева ляжет... Эта баба их заставит побегать!
Так и не заметив ничего нового в голосе и в глазах своей жены, Леонид Иванович попрощался, опять окинул взором палату, ухмыльнулся и ушел. И Надя еще при нем сунула руку под подушку. Проводив его спокойным взглядом до дверей, она достала письмо Лопаткина. "...стал невольным виновником Ваших страданий..." - прочитала она и сразу увидела выпуклые ключицы, широкие, сухие кулаки этого человека, так хорошо скрывающего свои неудачи. Его тусклые, словно больные, волосы, его втянутые щеки и под бровями - впадины глаз, наполненные мужественной, прощающей теплотой.
Через две недели она выписалась из больницы. Леонид Иванович узнал об этом по телефону. С работы он пришел, как всегда, поздно и очень удивился, не найдя жены в спальне.
- Она спит у себя, в той комнате, - сказала ему Шура. - Я им раскладушку постелила. Хотела перинку покласть, так не дала. Говорит, доктор не велел. 6
В апреле Надя родила мальчика. Это событие как бы сдвинуло и повернуло по-новому ее характер. Она словно забыла обо всех своих знакомых, встречала и Валентину и мужа одинаково рассеянным, почти чужим взглядом. Зато в своей комнате - вымытой, проветренной, белой от разложенных везде простыней и пеленок - она была другой, но опять-таки не прежней. В наброшенном кое-как халате, непричесанная, она сияла затаенным материнским счастьем. Часами ходила, сидела и опять ходила около спящего ребенка. Пеленала его и при этом целовала и смазывала вазелиновым маслом розовые складки на его тельце, требовала кипятку, чтобы приготовить свежий раствор борной кислоты, - вместо того, который был приготовлен два часа назад. Прочитав в книге, что волосы могут служить убежищем для инфекции, Надя тут же потребовала ножницы. Без сожаления, напевая перед зеркалом, она сама кое-как обрезала свои длинные волосы, а то, что осталось, забрала под белую косынку. И все - с сиянием, со счастливым румянцем.
Леонид Иванович заказал на механическом заводе комбината коляску для сына. Коляска был сделана в три дня - маленький, обтекаемый экипаж, сверкающий никелем и голубой эмалью, - и доставлена в комнату Нади. Двадцатого мая "сама" Дроздова, как говорили о ней в поселке, вывезла коляску на улицу и двинулась по сырой, но уже плотной дорожке на прогулку. Коляска легко катилась перед нею, Надя иногда чуть-чуть подталкивала ее, не отрывая взгляда от полупрозрачного целлулоидного козырька, за которым ей мерещилось личико спящего ребенка.
Надя выкатила коляску на перекресток, затем свернула на длинную и широкую Восточную улицу, похожую больше на ковыльный пустырь, пересеченный столбами и застроенный по краям саманными домиками. Потихоньку двигаясь этой бесконечной улицей, с жадностью дыша холодным весенним воздухом, она узнавала весенние запахи - то запах огородной земли, то запах прелых досок. Пригретая весенним солнцем, Надя как бы заснула с открытыми глазами. Потом она очнулась и увидела, что с той стороны, через улицу, к ней идет улыбающаяся Валентина Павловна. Неумело обхватив, она прижимала к себе рулон ватмана. Этот рулон привлек внимание Нади. О чем-то напомнил, что-то пробудил, и, приветствуя свою подругу, Надя почувствовала, что в ней зреет удивительная, но верная догадка.
- Дайте скорей посмотреть! - Валентина Павловна бросила на руки Наде тяжелый рулон и наклонилась к коляске. - Ах, господи, какое чудо! - зашептала она. - Как же мы хорошо спим! И какая же мы кукла! Какие у нас красные щеки!
- Куда же мы идем? - спросила Надя, шутливо подделываясь под ее тон.
- Да чепуха, тут в одно место, - Валентина Павловна махнула рукой. Выпуклый лоб ее слегка покраснел.
- По благотворительным делам? - спокойно и тихо спросила Надя, передавая ей ватман.
- Ну да. - Валентина Павловна еще заметнее покраснела и добавила беспечно: - Вот, достала ему ватман.
- Как у него дела?
- Новый вариант чертит...
Надя замолчала. Догадка - это одно дело, а вот такое прямое признание - этого она не ожидала.
- Валя...
Валентина Павловна побагровела.
- Вот вы и попались... да? - шепнула Надя ей на ухо и поцеловала это горячее, розовеющее ушко.
Валентина Павловна не ответила. Они долго шли молча.
- Он не знает об этом... о чем мы говорили? В школе - помните? - спросила Надя.
- И не должен знать, - шепнула Валентина Павловна.
- Хотите, я скажу? Или что-нибудь подстрою? А?
- Ничего нельзя делать. Слышите? Я вас очень прошу.
Если он узнает, мне нельзя будет туда ходить.
- Да?..
И они опять обе глубоко задумались.
- Что же, он опять чертит? Какой же это вариант?
- Последний, - гордо сказала Валентина Павловна. - Он получил распоряжение министра. Министр приказал проектировать старый вариант, а Дмитрий Алексеевич заканчивает новый - этот и пойдет.
- Пойдет? Это совершенно точно?
- Я видела сама распоряжение из министерства.
- Неужели он - настоящий?..
- Я в этом не сомневалась никогда, - Валентина Павловна, сощурив глаза, сухо посмотрела вперед на невидимого врага. - Я считаю, что даже тот человек, который когда-то давно первым из всех людей приделал себе птичьи крылья и прыгнул с колокольни - и он тоже "настоящий". Обыватель, конечно, хохотал... Обыватель разрешает таким... летунам существовать, он милостив, - но только при одном условии: чтобы у них не было неудач. Над неудачником он хохочет...
- Вы что хотите сказать? - Надя замедлила шаг. Губы ее искривились, и слезы задрожали в глазах. - Валентина Павловна!..
- Дмитрий Алексеевич не разбился. Крылья у него оказались настоящими. Но если б вы видели, как у него иногда идет из носа кровь... когда он переволнуется... У этого человека, который был когда-то чемпионом университета по бегу! Милая Наденька, не обижайтесь... Я ведь два года закрываю его, как могу, от насмешек... от недоверия...
- Валентина Павловна!.. Значит, меня он не простил?..
- Вы не так говорите. Не то... Как будто только за себя боитесь. Он, конечно, простил. Конечно! Но ему было тяжело. Если б вы, Надюша, видели, как он задумывается, когда он один. Как он читал и перечитывал этот приказ! Вы тогда многое поняли бы... Почему я это говорю: я ведь могла не сказать вам, что получен министерский приказ. Или министр мог не издать распоряжения. И крылья, они тоже могли оказаться слабыми - ошибка, скажем, в расчетах. Что же? Вы были бы уверены, что он не _настоящий_, и смотрели бы на него с превосходством? Ведь вы сейчас вот сказали машинально: _неужели он настоящий_?.. Я все думаю: кто это научил вас не верить человеку? Откуда это чувство превосходства? Надюша, не лучше ли сначала верить, а потом уже, когда набралось достаточно доказательств, тогда уже - не верить!
Поздно вечером, придя с работы, Леонид Иванович услышал за стеной, в комнате Нади, равномерный скрип детской кроватки и тихое, монотонное пение Шуры. Он зашел к жене. Надя лежала на диване в мягкой полутьме и глядела вверх, на лампу, завешенную со всех сторон пестрой тканью. Шура поскрипывала кроваткой и тихим тоненьким голосом выводила: "Бай-бай, баю-бай, пришел дедушка Бабай. Пришел дедушка Бабай, сказал - Коленьку давай!"
Надя, не взглянув на мужа, показала рукой на диван, рядом с собой. И Леонид Иванович послушно сел.
- Ну, что нового? - спросила Надя.
- Ганичев с завтрашнего дня - король на комбинате. Принял дела.
- Телеграмму ты получил?
- Получил. Еду в Москву через неделю. Квартира уже есть. Тебя оставлю пока здесь. Когда там улажу - вызову. Не бойся, у тебя будет провожатый. Доставит тебя.
Он замолчал, прилег на диване, отдыхая. "А мы Колю не дадим. Он у нас пока один..." - тоненько тянула Шура, поскрипывая коляской.
- Да, еще новость! - сказал Леонид Иванович, оживляясь. - Лопаткин! Пробил ведь ход! Мне звонили сегодня из филиала. Требовали Максютенко и заодно Лопаткиным интересовались.
- Я это знаю. Он заканчивает новый вариант...
- Вот как? Новый, говоришь? - Леонид Иванович встал, чтобы пройтись туда-сюда. Он всегда ходил, "колесил" по комнате, если его захватывала какая-нибудь новая мысль. И Надя поймала себя на том, что следит за ним.
- Говоришь, новый? - спросил Леонид Иванович, останавливаясь. Взглянул на кроватку ребенка и сел. - А откуда ты узнала?
- Имею информацию. - Надя чуть заметно улыбнулась. - Скажи мне вот что, - голос у нее был сонный, она смотрела вверх. - Скажи мне... товарищ Дроздов. Ты как - хорошо реагируешь на критику?
- Смотря какая критика! - Леонид Иванович засмеялся.
- Я беспартийная. Но я тебя сейчас буду критиковать, - сказала Надя и замолчала.
- Ну что ж, критикуй! - немного выждав, сказал Леонид Иванович.
- Я думаю, что ты такой критики у себя на заводе не услышишь. Мне интересно, почему у тебя была потребность издеваться над этим изобретателем? В его отсутствие говорить о нем... - не перебивай! - говорить всякие вещи. И кому! Мне, человеку из коллектива, где он работал когда-то! Уважаешь ты кого-нибудь из людей, кроме себя?