Он открыл форточку, чтобы проветрить комнату. "Ага, на улице мороз. Очень хорошо", - прогудел он, доставая из-за окна подвешенный на шнурке чулок. Высыпал из чулка десять или двенадцать керамических кубиков и сделал отметку в записной книжке.
- Это я испытываю их. Всю зиму замораживаю и оттаиваю. А потом будем на механическую прочность... Так вот, слушаю вас. Давайте-ка расскажите о себе.
Дмитрий Алексеевич, немного смущенный, не сводя глаз с этого полусумасшедшего мудреца, рассказал свою историю, которая получилась очень короткой и бледной. Евгении Устинович перестал ее слушать уже на середине - он задумался, неподвижно замер, глядя на свой стол. Дмитрий Алексеевич поскорее закруглил свой рассказ. Наступила тишина, было слышно только задумчивое сопенье старика.
- Да, - сказал он, стряхнув оцепенение. - Так где вы живете? Ах да, вы не москвич. Что же вы - в гостинице? Два месяца жили? - Он задумался на миг. - Послушайте-ка, переезжайте ко мне. Тысяча рублей, которая у вас осталась - это же капитал! Он позволит нам работать до лета, а там я вас научу добывать деньги! Так и сделаем!
С этими словами он вскочил и начал быстро перекладывать вещи в комнате.
- Помогайте, помогайте! Надо быстрее очистить этот угол. Как можно скорее. Надо все делать быстро! Механическая работа отнимает у нас время. А временем измеряется жизнь. Надо все механизировать, чтобы человеку достался максимум времени для размышления...
Вдвоем они быстро очистили половину комнатки от ящиков с глиной и цементом, книг и мусора. После этого Евгений Устинович передвинул чертежный станок на середину, разгородив им комнату на две части.
- Это будет ваша половина, - сказал он. - И не благодарите. Мне будет с вами веселей. А это вот - чертежная доска... Прекрасная немецкая машина. Видите - с противовесами, все сбалансировано. Очень легко передвигается. Я вам ее дарю - мне на ней больше не работать. Ну-с, что еще...
Есть еще люди, которые не поняли бы ни профессора, ни Дмитрия Алексеевича, потому что первый, не имея денег, подарил незнакомому человеку вещь, которую мог продать за три тысячи, - и притом постарался сделать это как можно незаметнее. А Дмитрий Алексеевич не бросился благодарить старика за этот царский подарок, а повел себя в том же духе: щелкнул пальцем по громадной чертежной доске и сказал: "Хорошая вещица".
Проделав всю работу, они сели и опять закурили, поставив свои стулья на "общей территории", у стола.
- Когда-то, лет пятнадцать назад, я был профессором, - сказал старик. - Преподавал, был ученым, заседал в советах. Потом стал строптивым изобретателем, стал оспаривать мнения, и меня изгнали из рая. Директор НИИ сказал: "Может, вы перемените климат, Евгений Устинович?". Дал мне зарплату за два месяца вперед, и я ушел. Числился на работе, но уже не ходил. Да, братцы, - сказал он задумчиво. - А в общем, надо жить. Надо жить, обязательно жить! Иначе появятся странности, как у всех чрезмерно и односторонне сосредоточенных людей. Я вижу, вы как раз об этом думаете. Я все вижу. У меня глаз верный. Но вы все-таки наматывайте на ус. Может, вам что-нибудь пригодится. У меня главным образом неудачи. Вы должны будете найти другой путь. Но прежде всего - жить! Занимайтесь гимнастикой. Ходите в театры - на галерку. Читайте книги. Найдите знакомых, девушку, которая на все смотрит с детской улыбкой и верит каждому слову. Эти люди не дадут вам окостенеть. С ними, в их обществе вы будете делать открытия: оказывается, есть солнце, лесная прохлада, веселые именины, цветы... С этими людьми вы будете отдыхать, приходить в себя.
Наступила пауза. "Любо, братцы, любо. Любо, братцы, жить! - затянул вдруг Евгений Устинович, с грозным весельем глядя на Лопаткина. - С нашим атаманом не приходится тужить!" 4
Пришла весна. Из комнатки, словно задернутой тихой пылью полумрака, особенно заметны весенние перемены в природе. С утра в комнату входит невидимое счастье. Подойдешь к окну - небо сияет и зовет. Утром оно не голубое, оно бесконечно бледное. Смотришь в него, и тебе кажется, что где-то что-то тебя ждет. Но нет, никто тебя не ждет, лучше не думать об этом...
Через час, далеко за твоей спиной, за десятком каменных стен, поднимается солнце. Вот кого ждут! Небо распускается, это первый, самый лучший цветок весны, подснежник, которого летом вы уже не увидите. Откроешь форточку - вот его холодный, подснежный запах! Доверчиво вдыхаешь его, забыв обо всем, как мальчик, случайно поднесший к лицу маленькую женскую перчатку. Что делать? Куда пойти сегодня? Не ходи никуда, цветок этот не твой. Лучше сядь и поштопай свой китель, раскинь умом, откуда вырезать два кусочка для заплат на локтях. И брюки - тоже. Не сделать ли их теперь без отворотов? А пальто? Снаружи у него еще сносный вид, но подкладка вся изорвалась полосами, обнажив секреты портновского дела.
Уже два месяца жил Лопаткин в комнате профессора Бусько. Вставали они рано - точно по расписанию, которое Дмитрий Алексеевич повесил на двери. День его начинался с зарядки. Присев положенное количество раз, помахав во все стороны тяжелым утюгом, размяв бока, он садился к столу, где его ждал профессор. Друзья пили чай с черным хлебом, потом закуривали и расходились к своим рабочим местам. Старик, напевая: "Любо, братцы, любо", - что-то растирал в своей громадной ступе или прокаливал в маленькой самодельной электрической печке. Дмитрий Алексеевич часами сидел перед приколотым к чертежной доске листом, на котором были нанесены чуть заметные контуры его машины.
Иногда, обычна утром, раздавался негромкий стук в дверь, и накрашенная, черноокая Завиша в перламутровом халатике приносила Дмитрию Алексеевичу большой конверт со штампом какого-нибудь комитета. Бусько писем не писал и не получал. Завиша медлила, светилась любопытством, смуглая ее ручка с красными ногтями неохотно отдавала загадочный конверт. Иногда конверт приносил муж Завиши, Тымянский или Бакрадзе - высокий, франтоватый инженер и спекулянт фруктами. А бывало и так, что входили с конвертом сразу - инспектор Госстраха Петухов, его жена, Завиша и Тымянский: это значило, что конверт был со штампом министерства. Они ждали - что же из него вынут? Но один из изобретателей, надорвав конверт и заглянув туда, непочтительно бросал его другому, а тот, просмотрев письмо, равнодушно прятал его в стол.
Дверь, разочарованно пища, закрывалась, и тут-то в комнате начинали греметь диалоги и монологи.
- Обыватель-то каков! - говорил старик. - Он все-таки что-то понимает. Смотрите, как он прет поглазеть на священный огонек! Как килька! Уверены небось, что сам министр ведет с нами переписку!
- Да, наша лихорадка счастливо их миновала. Заразная штука, между прочим...
- Ничего-о. Насчет этого у них железное здоровье. Зачем им беспокоиться, что-то проталкивать, чего-то с трепетом ждать. К их услугам уйма уже сделанных открытий! Пожалуйста - триста рублей заплати и получай патефон. В изящном футляре. Пять рублей - и вот тебе пластинка, Утесов! С двух сторон! Новое открывать? Не к чему. Мир переполнен удобствами, и не бойтесь, обыватель не променяет их на письма министра. Ни боже упаси!
Профессор даже басисто захохотал, а Дмитрий Алексеевич опустил глаза. Он-то видел, соседей все-таки тянуло сюда, на огонек!..
- Нет, дорогой, здесь имеется надежный иммунитет! - басил профессор. - Они и дружат и любят так, чтоб от этой любви не нарушилось их материальное равновесие. Обывательница не выйдет замуж за нищего гения. Нет, пусть Дмитрий Алексеевич покажет ей сначала свои акции!
"Да, да... - думал Дмитрий Алексеевич, усмехаясь. - Она никогда не выйдет за меня. Не мешало бы сейчас явиться к ней победителем, со всеми признаками успеха - в хорошем пальто, с билетами в театр".
Но тут же он признавался себе, что и в Жанне иной, новый человек иногда чуть приоткрывал светлые глаза: в этом ведь и был секрет их отношений. С этого человека все и началось!
"Ну хорошо, - думал он. - Евгений Устинович и сам отлично видит эту другую сторону жизни. Почему же он капризничает, ведет себя как старый артист, потерявший голос? Ведь голос не потерян! Порошок, порошок ведь существует!"
И он задал однажды вопрос:
- Евгений Устинович! Вот вы счастливейший из смертных. Ваш порошок - это, конечно, большое дело...
- Ну-ну, - старик благосклонно выслушал эту часть вопроса. - Ну, ну... продолжайте.
- Что же вы все-таки не хлопочете, не пишете никуда, не ходите? По-моему, в самом этом есть свое... - он шуткой хотел смягчить неловкость, которую уже почувствовал. - Я нахожу в этом даже некоторое удовольствие.
- Какое?
- Здесь есть даже элемент игры. Надежда...
- Нда. Надежда... Знаете, что сказал Дизель об этом? Он сказал так: чем становишься старше, тем меньше разочарований. Потому что отвыкаешь от надежд. Надежды, они больше юношей питают. Я действительно счастливейший из смертных. Мог быть. Потому что идея, подобная этой, - старик положил руку на свой сундук, - это действительно гора, великое счастье, клад. Только природа не любит несправедливостей. Если она даст тебе счастье, она обязательно навязывает и принудительный ассортимент, уравновешивает счастье заботами. Сыплет их столько, чтоб чашки весов уровнялись. Сил нет, Дмитрий Алексеевич. Приходится отказываться и от того, и от другого.
- А почему же от первого отказываться? Оно же у вас!
- Нет, дружок. Когда знаешь заранее, что это дело не увидит света, когда между тобой и людьми лежит длинная дорога, которую уже не пройти, - счастья как не бывало. Как в сказке - одни головешки. Вы же знаете, какой длины эта дорога до готовой машины. Вернее, не знаете, потому что вы не прошли и половины...
- Но у вас ведь готовый порошок! Покажите!..
- А я не показывал? Смотрят с удовольствием. Игрушка занятная... И вопросы задают с большим пониманием. Но назначить официальные испытания, чтобы с протоколом, копию которого автору, - не-ет...