- Да... Последняя отрыжка... Как видите, к счастью, есть люди, которые соглашаются на такие колебания. На такую амплитуду. И человек при всем этом - счастлив! Он получает новый тип радостей.
Старик чувствовал себя виновником этой "амплитуды" и старался побольше говорить, _поднимал дух_ товарища.
- Разгрузочная диета, применяемая время от времени, ничего не принесет, кроме пользы, - сказал он и ушел на кухню мыть тарелки.
Потом вернулся и, пряча их в шкафик, сделанный из табуретки, обитой со всех сторон фанерой, продолжал бодрым голосом:
- Когда я работал над _этой_ вещью, - он наступил на паркетную плитку, под которой лежали его тетради, - когда я шел к этому открытию, я не ел по два дня и не замечал этот. Между прочим, вы знаете вкус голода? Я пронаблюдал - это вкус нечищеной медной ложки. Так вот - я не ел, а мог ведь отсрочить дело и поступить куда-нибудь, хотя бы на тысячу рублей. Или пойти сдать бутылку и купить хлеба. Я шел по горячему следу, я преследовал и не мог отступиться, пока она, эта вот штука, не попала ко мне, не сдалась!
- Мне кажется, - сказал Дмитрий Алексеевич, улыбаясь, - что вы агитируете меня. Давайте лучше закурим - не надо меня агитировать. Я тоже сосал медную ложку... Ничего страшного в ней не нашел. На войне бывало и не так.
В тот же день Евгений Устинович купил в аптеке пузырек рыбьего жира трескового - красивый большой пузырек, и друзья весело отпраздновали переход к меню изобретателей.
И опять пошла ровная жизнь, тихие дни, нарушаемые только решительным звуком карандаша, проводящего на ватмане толстую линию, скрипом песка в ступе или неожиданным рассуждением Евгения Устиновича.
В один из пасмурных дней октября старик заглянул в старую сумку от противогаза, которая висела у него на гвозде в коридоре, и нашел в ней штук десять картофелин. Когда-то он забыл по рассеянности о них. Иногда, оказывается, и забывчивость может быть полезной! Находка была разделена на две части. Одну старик положил в чугунок и с безразличным видом, даже напевая, отнес в кухню варить. Вторую часть отложили на завтра. Но это завтра заставило призадуматься обоих.
Когда Евгений Устинович собрался варить ту часть картошки, что лежала в сумке, он нашел не пять, а штук двадцать крупных картофелин. Сумка была полна доверху. Старик показал свою находку Дмитрию Алексеевичу.
- Варите! - сказал тот. - Потом обсудим!
- Я того же мнения, - согласился Евгений Устинович, недоверчиво глядя на картошку. - Но что делать с сумкой? Неизвестный добрый человек может подумать, что нам это понравилось и мы опять вывесили ловушку - авось что-нибудь попадется. А?
- Картошку разделим на три дня, а сумку больше вешать не будем, - сказал Дмитрий Алексеевич.
Когда чугунок с горячей картошкой появился на столе, друзья сели обедать и, взглянув друг на друга, оба притихли.
- Да... - сказал Дмитрий Алексеевич. Уже в который раз он испытывал чувство неоплатного долга перед обыкновенным, неизвестным человеком, который вдруг открывал перед ним свою простую, широкую душу и тут же уходил в недосягаемую тень.
- Не могу молчать, - сказал старик, качая головой. - И говорить нельзя о таких вещах простыми словами. Вот чудо - обыкновенная картошка может стать прекраснейшим блюдом, украшением стола, потому что к ней прикоснулся настоящий человек!
И Дмитрия Алексеевича, и даже профессора это событие заставило по-новому взглянуть на соседей. По-прежнему маленькая Завиша приходила к ним в своем перламутровом халатике, стараясь подольше задержаться, пока изобретатели разрывают конверт. Но Дмитрий Алексеевич видел теперь в ее глазах, кроме любопытства, еще и грусть одинокой молодой женщины, одинокой, несмотря на то, что рядом есть муж с томным взглядом и умеренными бакенбардиками. Приходил сам Тымянский, и Дмитрий Алексеевич думал: неужели он мог сделать это? А впрочем, чем черт не шутит! Брови можно брить и по простоте, потому что это делают другие, и в то же время оставаться хорошим человеком, и даже быть несчастным - ведь у них нет детей!
Вот так они по-новому смотрели на каждого жильца, не зная, кому хоть взглядом сказать свое спасибо. А жильцов было много в этой квартире - что ни человек, то загадка, у каждого свой собственный звонок на двери.
Сумку они больше не вешали в коридоре. Два раза в день, как монахи, они садились за трапезу, преломляли хлеб и, жуя, спокойно рассуждали о природе людей и вещей. Евгений Устинович больше всего теперь говорил о неизвестном друге, для которого он трудился.
- Этот человек не ученый, а все поймет! - разглагольствовал старик. - Ему продемонстрируй мой пожар, и он, трезво взвесив все, скажет: "Надо попробовать! Вещь, пожалуй, полезная!" Беда в том, Дмитрий Алексеевич, что между нами и этим человеком стоит посредник, существо с важной осанкой, считающее себя служителем науки, государства. Оно добросовестно из года в год читает лекции по одному и тому же конспекту, консультирует, рецензирует. Или вот - хмурый начальник, готовый тысячу лет штамповать одну и ту же алюминиевую ложку. Конечно, с выполнением плана на сто два процента! Этот народец загородил нас от настоящего человека, который, между прочим, хотел бы иметь и ваши трубы и мои огнетушители...
- Это все констатация, - весело поддел его однажды Дмитрий Алексеевич. - Это все музыка для пищеварения. Под наше изобретательское меню. Вы скажите, как бороться!
- Я проворонил свою борьбу. Неверная тактика... Первые десять лет я норовил убрать с пути некое бревно. Известного вам Фомина. Все жалобы писал (он здравствует и по сей день!). Прав ваш этот Араховский, который говорит, что нельзя выдавать себя врагу. Я выдал себя.
- Но ведь, маскируясь от врагов, маскируешься и от друзей! Открыто надо в бой идти, только открыто! И с развернутым знаменем, на котором отчетливо написан девиз. Крупными буквами!
- А что это, простите, за девиз? Я что-то не слыхал...
- Вы уже прочитали его. Потому мы и сошлись с вами.
- Мы сошлись потому, что вы мне понравились. Всего-навсего! Люблю фантазеров, которые не единым хлебом живы.
- Вот, вот. Вы почти в точку попали. - Дмитрий Алексеевич откусил порядочный кусок от своей краюхи и, энергично жуя, стал смотреть в окно. - Когда я загорелся вот этим, - он кивнул на чертежную доску, - в меня одновременно вошли мысли. Общего порядка. Вы верите, в построение коммунизма?
Старик покраснел.
- Я как-то не очень задумывался...
- В мещанский коммунизм я никогда не верил, - продолжал Дмитрий Алексеевич. - Тот, кто думает, что при коммунизме все будут ходить в одеждах, расшитых золотом, - ошибается. Привязанный к вещам мещанин может ждать от коммунизма одного: "Вот где покушаю!" А там как раз многие предметы сумасшедшей роскоши, рожденные праздностью богача, будут упразднены!
- Простите... Не заговаривайте мне зубы. Как увязать это с девизом? Как с машиной увязать?
- А вот увяжу самым простым образом. Когда я сознал значение вот этой машины и понял, что она нужна и что мне придется ради нее затянуть на брюхе ремешок... я ни секунды не колебался, с радостью нырнул в этот омут! - И Дмитрий Алексеевич туго затянул на себе ремень. - До последней дырки! Видите? Вот тут я сразу понял, что коммунизм это не придуманная философами постройка, а сила, которая существует очень давно и которая исподволь готовит кадры для будущего общества. Она уже вошла в меня! Как я это почувствовал? А вот. Смотрите, никогда в жизни так я не работал, как сейчас, - я работаю по способности! В лес, как медведь, не гляжу. Экономлю время не для чего-нибудь, а для работы! Теперь о потребности. Я могу сейчас поступить на завод, заработать две тысячи и купить гору сала. В ладонь толщиной. Или записаться в очередь на покупку автомашины. Буду деньги откладывать на сберкнижку. Счет будет расти, а я все буду зарабатывать, зарабатывать! Но я совсем другой! У меня другие потребности, мне этого ничего не нужно. Я не хочу такого счастья, как в кино: еда, еда, квартира, спальня, кружева... То есть я, конечно, не отказываюсь. Но, имея одно это, я не буду счастлив. А если доведу дело до конца, а спальни у меня не будет, - все равно буду счастливец!
- Фантазер! Какой же это коммунизм, если вы должны бросить дорогое сердцу дело, чтобы заработать на хлеб?
- А я и не говорю, что у нас коммунизм. Но мне он был бы сейчас нужен. Не для того, чтобы получать, а чтобы я мог беспрепятственно отдавать!
- Ну вот вы и пришли к моему положению. Помните, я говорил, что мы рано родились? Прячьте-ка и вы свою вещь под половицу.
- Нет! Не прятаться и не маскироваться. Мы должны быть откровенно самими собой, только так мы сможем находить друг друга. Вот мы с вами - почему сошлись? Потому что увидели друг друга без маски.
- А что толку? - закричал вдруг старик. - Ну сошлись мы с вами! Ну набьется нас здесь в комнате двадцать дурачков с ласковыми глазами! Будем сидеть, как жуки под корой! Чем вы мне поможете? Чем я вам помогу? Знамя... Девиз...
Дмитрий Алексеевич вдруг опомнился и замолчал. Закусив губу, он смотрел некоторое время на Бусько, несколько раз окинул его взором - с ног до головы, как будто перед ним стоял призрак.
- Смотрите, смотрите, - сказал Бусько. - Делайте лицо, какое хотите. Это перед вами ваше будущее. А я буду смотреть на вас и тоже сделаю выражение на лице. Потому что вижу свое глу-у-пенькое прошлое!
Дмитрий Алексеевич хотел ответить, разразиться философской тирадой. Но понял, что перед ним действительно глухой призрак. И он шагнул к своей доске и принялся за работу. "Мне тридцать три, - летели его мысли, - а вам, дядя Женя, вдвое больше. Очень хорошо, что вы попались мне на пути: я вовремя поверну руль покруче - подальше от вашего сундука, поближе к человеку, - пусть даже вот к этому, с кнопками на дверях! Буду до конца искать в нем доброту и верность - они никуда не делись, без них жить нельзя. Верю в них. Тридцать лет! Впереди еще столько встреч!"