- Послушай, Дим... Давай поедем учителями куда-нибудь? - Она быстро, жалобно взглянула на него и отвернулась.
- Жаннок, - сказал Дмитрий Алексеевич, - у меня в руках очень большое дело, и я не могу бросить его. Дело это верное. Я уже почти переплыл Ла-Манш и вижу берег...
- Все? - спросила она неприятным голосом.
Нет, это не легкомыслие говорило в ней. Дмитрий Алексеевич понял, что это он утомил и состарил ее. Несколько лет гордо и красноречиво расписывал ей свою машину, и каждый раз, когда приходил срок, она видела только одно: его исхудалое лицо, блестящие глаза и потертый китель.
- Мне все время попадаются очень хорошие люди, - заговорил он быстро. - Они все время приходят на помощь, и мы скоро пробьем нашу машину. Жанна! Ты слышишь? Тебе ведь еще два курса кончать. Милый мой, за это время я гору сверну!
- А я вот не вижу берегов, - сказала она. - Ни твоих, ни своих. Я видела очень много всего. И попробовала не думать. Знаешь - лучше!
И они замолчали. Жанна махнула портфелем, прошлась, с грустью посмотрела на Дмитрия Алексеевича. Он не удержался, крепко прижал ее и поцеловал в холодную щеку, и, словно выдавленные поцелуем, в ее сомкнутых ресницах сверкнули слезы. Увидев их, Дмитрий Алексеевич прижал ее послушную голову к себе и сам зажмурился.
- Димка, ты меня предаешь! - сказала она, уже по-настоящему рыдая. - Зачем ты ухо-о-о... - она горько и тихо застонала, ударяя головой в его грудь. - Зачем? Ведь я же тебя люблю! Что тебе еще надо? Хочешь, брошу все! Дай я тебя хоть поцелую еще раз! Не уходи!
Они замолчали и так, закрывшись от улицы большой спиной Дмитрия Алексеевича, стояли молча, чуть-чуть покачиваясь, чувствуя после слез странную, облегченную пустоту. Потом Жанна достала платочек и высморкалась, жалко улыбнувшись Дмитрию Алексеевичу.
- Ты надолго в Москву? - спросила она.
- Я уеду завтра, - солгал Дмитрий Алексеевич. - Я думаю, что осталось не так уж много дела. Скоро будем строить машину. Я еду завтра утром в Кузбасс - договариваться с заводом...
- Это правда? - Жанна ожила.
- Честное слово, - сказал Дмитрий Алексеевич, твердо беря на душу новый грех.
- Так ты мне пиши! Ты скоро вернешься?
- Нет. Переписываться не хочу. Бывают непредвиденные вещи. А ты очень злые письма посылаешь. В трудную минуту такое письмо не облегчает положения.
- Потому что ты все не так, как люди, делаешь. - Опять этот же, неприятный голос! - Есть путь, которым большинство моих знакомых идет, и все они счастливы. И мне это понятно. А тебя никто не поймет: вот, видишь, ты уже злишься, как только я это сказала...
Они долго еще бродили по переулку. Молчали: все ждали, пока пройдет неизвестно откуда пришедший холодок. Ждали оба, наконец расстались, и Дмитрий Алексеевич ровным, широким шагом отправился домой.
Вот он и отдохнул в обществе девушки "с детской улыбкой". Отведал лесной прохлады, солнца и веселых именин!
Острый на ухо и подозрительный Евгений Устинович несколько дней подряд слушал его затаенные вздохи и, почувствовав неладное, потребовал Дмитрия Алексеевича к ответу. Выслушав его исповедь, старик воспламенился, выкатил глаза и собрался было сказать речь против мещанства, уничтожить "эту, как ее зовут...", но вдруг померк, задумался и, помолчав некоторое время, сказал:
- Многие настоящие открыватели, знакомые мне... все, с которыми знаком, - не имеют семьи. Причины... хотя лучше не думать об этом. Работайте. Еще недельку - и все забудете.
И действительно - в январе Дмитрий Алексеевич уже больше не вспоминал о Жанне. Только сидя у чертежной доски, гудел себе под нос, повторяя то, что сказал ему Шопен и что подтвердил в своем концерте Рахманинов. Дело его быстро продвигалось к концу, он повеселел, стал опять ходить в консерваторию.
Однажды, впервые услышав "Прелюды" Листа, которые так и остались звучать в нем, посеяли странную тревогу, он спустился с галерки в фойе, чтобы постоять у колонны. Вместе с другими молчаливыми молодыми людьми, он прижался к колонне - так, чтобы не выделяться среди соседей, и украдкой стал смотреть на женские лица, которые все еще - и помимо воли - притягивали его. Почти у всех самых хорошеньких, были солидные, все время острящие кавалеры. "Смейтесь громче! - подумал Дмитрий Алексеевич. - Оснований для тревоги нет! Сам Шутиков, сам Авдиев вас в этом заверяют! Новаторам открыты все пути!"
- У вас всегда такое лицо, что его можно найти, даже если вас не знаешь - по описанию, - услышал он как бы в тумане чей-то голос.
"Да, они слишком спокойны, - думал Дмитрий Алексеевич. - Они могут судить о том, что делается в нашем углу, только по статьям таких _безусловных сторонников прогресса_, как Шутиков".
- Куда вы смотрите, Дмитрий Алексеевич? - сказал кто-то рядом.
Мысли его спутались. Он несколько секунд боролся с этим насильственным пробуждением и вдруг увидел перед собой красивую, молодую, полненькую девушку с замшевой родинкой на щеке. Он всмотрелся, и произошло чудо - девушка эта превратилась в Надежду Сергеевну Дроздову, одетую в строгий, темно-серый с сиреневым отливом костюм.
Дмитрий Алексеевич, как два года назад в Музге, спокойно и прямо посмотрел на нее. Взгляды их на миг столкнулись. Лопаткин почувствовал легкое, приятное удушье, а она покраснела. Может быть, сказалось то, что в памяти Дмитрия Алексеевича еще звучали "Прелюды" - музыка чистая и откровенная. Дмитрий Алексеевич опять посмотрел на Дроздову и даже кашлянул, чтобы заполнить молчание. Она протянула ему теплую, мягкую руку. Он взял эту руку и что-то сказал. Потом Надежда Сергеевна на секунду повернулась, и он увидел ее шею - гордую, белую, как неснятое молоко.
- Вы знаете что... - сказал он. - С вами что-то случилось. Вы, как говорят, расцвели... Вы простите, я просто не узнал вас. Вернее, узнал, но смотрю: не та Надежда Сергеевна.
- Да, - задумчиво сказала она и осторожно высвободила свою руку из его пальцев. - Да, не та... Ну, а как вы? Не потеряли еще голову?
- А что там... Я знал, что будет не сладко. Предвидел все и боли не чувствую.
- Ну-ка пойдемте сюда. В общий хоровод, - она взяла его под руку. - Расскажите-ка мне, как дела у вас?. Подробно обо всем. Я вижу костюм...
- Не только костюм. Есть еще и пальто, и шляпа,
- Ого! Вы теперь богач!
- А история-то какая! - И Дмитрий Алексеевич стал рассказывать историю с шестью тысячами. Сразу куда-то пропали опасные встречи глаз, и "Прелюды" притихли. Теперь Дмитрий Алексеевич говорил товарищу интересные и смешные вещи. А _товарищ_ так и впился в него жадными глазами.
- Иностранная разведка! - говорил Дмитрий Алексеевич. - Ловушка! Старик уперся и никак не хочет брать денег. А я так положил в карман: пока они начнут осуществлять свои планы, мы все проедим...
- Правильно! - Надежда Сергеевна рассмеялась, глядя на него сбоку.
- Очень кстати пакетик пришел. А то мы со стариком уже гадали: не поступить ли мне на завод? Если бы поступил, пришлось бы затянуть дело с машиной...
- Вы и так, по-моему... Дроздов говорил, что вы ослабили наступательную активность. Мне даже не нравится это. Я ведь болею за вас...
- Скоро начну битву. Я разработал новый вари...
Тут Дмитрий Алексеевич осекся, кашлянул. Он вспомнил, с кем имеет дело...
- Вы что?.. Вы почему не договариваете? - тихо спросила Надежда Сергеевна, словно мертвея. - Вы что... считаете, что я... - Она тряхнула головой, и серые глаза ее увеличились от слез.
- Я не считаю этого... - Он тоже покраснел. - Да... да, я боюсь... Не боюсь, но мне для моих интересов не нужно... Видите ли. Надежда Сергеевна, если уж говорить начистоту... - сказал он твердо и зло подобрал губу. - Вы жена моего противника. Для вас это зрелище. В лучшем случае... бой гладиаторов. А ведь я-то бьюсь из последних...
- Я с ним незнакома! Знать не хочу его! Замолчите! - зашипела она, и несколько человек впереди оглянулись.
Они молча прошли половину круга.
- Это что - правда? - спросил, наконец, Дмитрий Алексеевич. - Давно?
- Почти два года... Не сошлись характерами...
Они молча сделали несколько шагов. Потом Надежда Сергеевна подняла на него виноватые глаза.
- Дмитрий Алексеевич... я вас никогда не предам. Даю вам честное слово... Клянусь сыном.
Чуть двинув локтем, он прижал ее руку и опустил.
- Надежда Сергеевна, я сделал новую машину. Универсальную, для литья самых различных труб. Сейчас я сам вижу... мне кажется, что это серьезная находка.
- Они тоже машину делают.
- Кто такие?..
- Они кончают уже. - Надежда Сергеевна сама испугалась этих слов, заторопилась. - Сейчас я вам скажу, кто. Вот эти двое, что с вами были, - Максютенко и Урюпин. Дроздов "наблюдает", Фундатор, Авдиев и еще кто-то консультируют... Забыла остальных.
По лицу Лопаткина, по тому, как он глубоко вдохнул воздух и весь окаменел, наливаясь смертельным холодом борьбы, Надежда Сергеевна поняла все.
- Дмитрий Алексеевич, - осторожно позвала она, гладя его рукав. - Дмитрий Алексеевич! Я все разузнаю...
Раздался звонок. Это был уже третий. В фойе погас свет.
- Приходите через неделю. Девятнадцатого. Днем. Все будет... В двенадцать часов дня!
- Куда?
- Куда-нибудь. Ну вот, в нотный магазин на Неглинке. Вы только не расстраивайтесь. Подождите расстраиваться. - Она пожала ему руку. - Я вам обязательно помогу! До свидания!
Она, может быть, ждала, что он ей предложит встретиться после концерта. Но Дмитрий Алексеевич пожал ее руку, молча повернулся и исчез в толпе. Он даже на второе отделение не остался - сразу же ушел домой.
Девятнадцатого января в полдень Дмитрий Алексеевич шел по Неглинной. Воротник его пальто был поднят и шляпа плотно нахлобучена, потому что валил мокрый снег. У нотного магазина он остановился, посмотрел по сторонам и нажал было на бронзовый поручень двери, - но тут от стены к нему шагнула женщина в черном широком пальто и в большом, мягко упавшем на лоб берете из дымчато-голубого фетра. Это была Надежда Сергеевна. Она ждала Дмитрия Алексеевича.
- Здравствуйте, - чуть слышно сказала она, подавая руку в перчатке из тонкой черной кожицы.