Стараясь не смотреть на портфель, Лопаткин сказал:
- Надежда Сергеевна. Я не имею возможности возвратить те деньги, что вы нам присылали, хотя долг этот мною записан. Но больше мы ничего от вас не примем. Давайте я вам помогу завернуть...
- Не торопитесь, - возразила Надя, упрямо наклонив голову. - Станьте ровнее. Евгений Устинович, идите сюда. Пусть только он попробует... - И, торжественно шагнув вперед, протянув портфель, она сказала Дмитрию Алексеевичу: - Поздравляю вас, товарищ изобретатель, с днем рождения! Пусть ваши проекты, которые вы будете носить в этом портфеле, пусть они будут одобрены...
- И пусть они надежно служат народу, - добавил Евгений Устинович.
Так что и на этот раз Дмитрию Алексеевичу пришлось принять подарок Нади. Он открыл портфель, пощелкал массивными замками и по-детски улыбнулся, потому что мужчины тоже любят игрушки. А Надя тем временем доставала из вороха бумаги маленькие свертки в промасленном пергаменте, пакеты, пакетики, булки и, наконец, выставила одну за другой целых четыре бутылки вина.
- Я не знаю, кто что пьет, - сказала она. - Вот это вино - кагор. Его люблю я. Вот это - портвейн. Здесь - еще портвейн, другого сорта. А это - напиток, который, как я слышала, пьющие называют вином, а непьющие - водкой. Я думаю, что не грех отпраздновать день рождения одного из нас, тем более, что он закончил вчера большую работу.
- Это верно, - согласился Евгений Устинович и суетливо стал убирать со стола. Вытер и без того чистую клеенку, сбросил со стульев окурки и бегом унес на кухню ворох бумаги. Затем он вернулся и, выставив вверх локоть, принялся откупоривать бутылки.
Наконец все приготовления были закончены, и друзья сели к столу, на котором в тарелках были разложены семга, черная икра, сыр, ветчина, масло и гора нарезанного хлеба.
- Ну что же, нальем? - спросила Надя. - Вы, Евгений Устинович, пьете, конечно, _это_?
- Белое вино, - ответил профессор и, присмирев, подвинул свою чашку.
- А вы? Белое вино или водку? - спросила Надя Дмитрия Алексеевича и засмеялась. - Ох, знаете, я, кажется, уже пьяна!
- Мне немножко, - сказал Лопаткин, протянув свою чашку. - Довольно!
Но Надя ухитрилась налить ему немного больше и опять рассмеялась. Себе она налила полчашки кагора.
- Давайте выпьем по очереди за всех! - предложила она. - За именинника!
- Дмитрий Алексеевич! - сказал профессор и поклонился Лопаткину.
- Дмитрий Алексеевич! - и Надя, смеясь, повторила это движение.
Все выпили по-разному. Дмитрий Алексеевич - как воду и даже удивился, что "столичная" водка так слаба. Профессор побагровел, вытер слезы и поскорее схватил заранее приготовленный спасительный бутерброд. Надя в несколько маленьких глотков выпила свой кагор и ни с того ни с сего рассмеялась в чашку.
- Что такое делается со мной, не знаю!
- Я сейчас вам объясню, - сказал Евгений Устинович, жуя. - Все очень просто... Надежда Сергеевна. Вы сами - вино. Когда-то, гм... и я был таким, а сейчас вот... чтобы находиться в беседе на уровне вашего темперамента, я должен, я вынужден... это прекрасно тонизирует!.. - Взяв бутылку, он с грустным видом налил себе полчашки, сказал Наде: - За ваше вино! - и, выпив, припал к бутерброду.
- А вы что же мало едите? - спросила Надя, быстро взглянув на Дмитрия Алексеевича, и стала ему накладывать в тарелку всего, что было на столе.
- Он не ест по идейным соображениям, - быстро жуя, промолвил Евгений Устинович. - У него теория есть... этот хороший кусочек следовало бы не ему... Дайте-ка его сюда, - и, пальцем сняв с Надиной вилки кусок семги, профессор отправил его в рот, измазав жиром усы.
Надя звонко захохотала.
- Смотрите, что профессор делает! Какая же теория? Дмитрий Алексеевич!
- Никакой теории нет. Видите, ем! Все будет съедено! Этот старый вульгаризатор сегодня ночью продолжал со мной спорить и докатился до того, что в красоте человека, говорит, внешность - решающее дело. Вы что же, не видели красавиц с собольей бровью, к которым не то что равнодушен - на них страшно смотреть! Он скоро скажет, что красоту составляет одежда! Собственный автомобиль!
Евгений Устинович посмотрел на него поверх очков, как старый барсук, на которого нападает неопытная такса.
- У Дмитрия Алексеевича есть теория о том, что пища и одежда - зло. Эта теория нас вполне удовлетворяла до тех пор, пока неизвестный агент не принес нам в сумке из кусочков кожи... Разрешите мне эту бутылку, я хочу попробовать... Никогда не пил армянских портвейнов.
- Нет, вы скажите-ка Надежде Сергеевне ваше кредо!
- Мое кредо! Его придерживается громадное большинство!
- Нет! Это кредо потребителя! Что - неверно?
Дмитрий Алексеевич поторопился, выразив недоверие к "столичной" водке. Он не поморщился, когда пил, и пустил в свою крепость опасного врага. Этот враг начал действовать - заставил его громко говорить. Дмитрий Алексеевич побледнел, как бледнеют от вина все истощенные, ослабевшие люди. Движения его стали точными и быстрыми, взгляд потемнел.
- Не кажется ли вам, - сказал он, пытаясь разрезать кусок ветчины, стуча ножом, - не кажется ли вам, что внешнюю красоту человека творит не столько природа, сколько сам человек, его характер? Глупо жадный, невоздержанный, ленивый, слабовольный чаще всего бывает толстым. Видящий весь смысл жизни в приобретении земных благ - имеет особый "земной" вид...
- Подождите... - возразил было профессор, но в эту минуту Надя закричала: "Выпьем за красоту!" - и он благоговейно опустил седую голову и подал чашку.
Дмитрий Алексеевич второй раз выпил свою водку - словно допил чай - и продолжал наступление.
- Разве не правда, что первый взгляд, брошенный на человека, дает нам часто верное представление о нем! Хоть и подсознательное? А? Вот вы меня с первого взгляда поняли, даже сказали что-то насчет лица и паспорта! Помните? То-то. По улице, дорогой Евгений Устинович, идут не шубки, не глазки, а сплошные характеры!..
- Дорогой... Дмитрий Алексеевич! Ведь вы совсем другой человек! Вы что-то и в музыке понимаете, способны, во всяком случае, хоть досидеть до конца. Обладаете какой-то твердостью. Я же вооружен только математикой и химией, хотя имею дерзость утверждать, что более дивной музыки, чем музыка теории чисел, я не слышал. Должен заметить, что сегодня вы говорите значительно яснее и логичнее, но, к сожалению, после этих тостов я ничего не могу понять...
- За последние слова я готов вам простить все! - воскликнул, смеясь, Дмитрий Алексеевич.
- Тогда вот что, - сказал вдруг Евгений Устинович своим обычным серьезным голосом. - Налейте, Надежда Сергеевна, наши бокалы.
Надя налила и пустую бутылку из-под водки поставила под стол.
- Товарищи, совсем неожиданно выяснилось, что я должен вас покинуть, - тихо продолжал Евгений Устинович. - Я как-то говорил Дмитрию Алексеевичу, что у меня должна состояться встреча... с одним человеком, с которым у меня связаны некоторые надежды. Эта встреча должна состояться сегодня. Как это я забыл о ней?.. Надежда Сергеевна, скажите, пожалуйста, который час?
- Без четверти десять, - сказала Надя. Дмитрий Алексеевич нахмурился.
- Да, я уже опоздал на сорок минут. - Старик засуетился, надел пальто, нахлобучил шляпу. Остановился, стал загибать пальцы: - Трамвай, электричка, там ходьбы минут десять, - в общем получается полтора часа. Бегу! С вашего разрешения... - он поднял чашку. - За то, чтобы я не опоздал... Надежда Сергеевна! За успех моего предприятия, ради которого я должен покинуть такой прекрасный стол и такую компанию.
Выпив водку, он схватил кусок хлеба, положил на него пласт ветчины, поклонился Надежде Сергеевне и, жуя, вышел. По коридору, удаляясь, глухо и тупо простучали его шаги. Решительно и бесповоротно - на всю квартиру - хлопнула вдали дверь. Дмитрий Алексеевич и Надя сразу отрезвели. Словно по уговору, они взглянули на свои чашки и отодвинули их, хотя тост уже был произнесен и даже _почат_ профессором.
- Как он вдруг... - сказала Надя. - Ни с того ни с сего...
- Он что-то мне говорил дня три назад...
- Правда? Говорил? - Надя оживилась. Ей чуть не отравило весь вечер одно внезапное и нелепое подозрение. - Где же этот человек живет?
- В Малаховке.
- Ах, даже вот как!..
Надя совсем успокоилась. И тогда грудь ей приятно сдавило знакомое, запретное чувство, грех, который смело распоряжался в ее душе, потому что он уже был ей ведом. Она покраснела и опустила голову, чувствуя, что преображается в _ту_, обитательницу зеркала. Она сама еще не знала ее, боялась, что Дмитрий Алексеевич будет недоволен этой переменой, но удержать _ту_ уже было невозможно. Тишина сгустилась над ними и зазвенела.
- Который час? - спросил Дмитрий Алексеевич сдавленным голосом.
- Без трех минут десять. - Надя встала и прошлась по комнате. - Это у вас радио? Можно, я включу?
И старый, рваный репродуктор завибрировал эстрадным баритоном, сладким и страстным, как духи Ганичевой.
Дмитрий Алексеевич и Надя громко рассмеялись: певец сразу же выгнал из комнаты весь страх. Он продолжал и дальше, делая кокетливые вздохи почти перед каждым словом: "Ах, первое письмо, ах, первое письмо... Ах, вы найдете слезинку между стр-о-ок..."
- Ишь ты, какой молодец! - сказал Дмитрий Алексеевич.
Надя выдернула вилку из штепселя, и баритон умолк.
- Зачем? Дайте ему допеть. Он сейчас не то еще покажет!
Дмитрий Алексеевич привстал, повернулся и схватил вилку, чтобы скорее включить... Но это была мягкая рука Нади. Они оба в одно и то же время включили радио и отдернули руки. Баритон неистово завибрировал, зажужжал: "Я был пьян от счастья, любви и трево-о-о-ог!" Но ни Надя, ни Дмитрий Алексеевич не услышали его. Тихий звон наполнил комнату. Ничего не видя, Дмитрий Алексеевич опустился на свой стул.
- Допьем? - сказал он, кашлянув. - Тут вот осталось...
- А? - спросила Надя. И что-то подтолкнуло ее поближе. - Что вы сказали?
Он ничего не ответил.
- Вы что-то сказали? - растерянно спросила Надя, подходя к нему сзади, наклоняясь над ним. - Что-то допить?..