- Ничего не понимаете? - спросил Шутиков и рассмеялся. - Сейчас поймете. Вот я. Начальству было угодно взвалить на меня ответственность за выпуск труб, в частности за труболитейную машину. Вникнув в это дело, я увидел, что, кроме меня, существует целая группа людей, чья жизнь связана с этим самым делом, с трубами. Связана намертво. Они устроили себе нечто вроде эдакого скифского городища, обнесли его стеной, разделили обязанности и живут по Мальтусу, ограничивая рождаемость. Городища этого не видно, а оно существует! Как град Китеж, во-о-от как!
- Вы хотите, чтобы я отказался? - хрипло сказал Дмитрий Алексеевич.
- Вы хватаете мысль на лету. Как форель мушку! Не я хочу, а они хотят. Вы же сами видите, они закрыли для вас ворота!
- Хорошо... А почему вы...
- Почему я иногда должен преграждать вам путь? Вот почему. Нам важно не то, кто даст машину, а важна сама машина. Это задача государственной важности. Мы побольше вашего заинтересованы. Нам нужны трубы. Дешевые, хорошие и чтоб, как гвозди, летели из машины. Вот что нам нужно. Не нам, конечно, а государству. Поняли?
- Так вот же! Берите!
- А кто нам скажет, что эта машина будет работать? Что она эффективна? Ведь это же риск на несколько сот тысяч рублей! Мы, конечно, поверили бы вам, если бы вы были крупнейшим специалистом в этом деле, как профессор Авдиев. Но тогда вы жили бы в Китеже и были бы у них первым шаманом! А в нынешнем положении...
- Но сделал же этот шаман негодную машину?
- Эта история с ошибкой Авдиева... - Шутиков пустил мягкие клубы ароматного дыма. - Эта история, правда, ее можно было бы уже забыть, имеет свою положительную сторону. Благодаря ей я получил наконец возможность контролировать и требовать. Теперь вместо обещаний они с Максютенко и Урюпиным дадут нам сносную машину, что и требуется.
- А зачем же тогда мою...
- Вашу мы попробуем проверить... Но Китеж существует, Дмитрий Алексеевич, Китеж существует. То, что вы добились приема у министра, - ваша удача. Но ученые - это ученые. Это такой айсберг, о который разбился уже не один "Титаник". Затевать с ними тяжбу... Нет, это не есть ближний путь к решению хозяйственной задачи...
Наступило молчание. Шутиков курил и, искоса поглядывая, изучал лицо изобретателя. Изобретатель тоже посматривал на него усталыми серыми глазами. Он чуть заметно хмурился, но не сжимал губ и не двигал грозно желваками. Лицо его было непроницаемо - признак самой сильной воли.
- Да, Дроздов прав! - сказал Шутиков. Обнял Дмитрия Алексеевича и похлопал его по боку. - Вы лосось! Беда только, что самые упорные лососи, знаете, такие полутораметровые красавцы, выметав икру, скатываются иногда в море мертвыми. - И Шутиков засмеялся, тиская плечо Дмитрия Алексеевича. - У вас есть шансы добраться до цели, - сказал он, становясь серьезным. - Но нужно многое учесть. Как у вас со здоровьем?
- Нормально. Нервы и аппетит в порядке, - сказал Дмитрий Алексеевич.
- И потом: вот надо еще подумать, что это вам даст. Вот машина ваша сделана, вам выдадут, конечно, некоторую сумму, но она вас разочарует. Вознаграждение далеко не оправдывает издержек автора. Нет, на этом строить расчеты нельзя. Да-а. И вот вы опять приходите в школу... С перерывом в стаже...
Он вопросительно посмотрел на Лопаткина. Дмитрий Алексеевич ничего не сказал.
- У вас есть еще одна возможность, - негромко продолжал Шутиков и посмотрел на него полузакрытыми, на миг омертвевшими глазами. - Вы математик и неплохой инженер-практик. Я не льщу, вы соображаете лучше многих наших конструкторов. Ваше призвание - механика. И я уверен, что вы смогли бы, - здесь он усилил голос, - вы смогли бы вести отдел в том же Гипролито. Но, - он спрятал голову в плечи и развел руками, - сначала вам надо избавиться... или, как хотите, приобрести некоторые деловые качества. Познать жизнь. Человек на нашем этапе несовершенен. Я говорю хотя бы о наших китежанах. Это живые люди, с отрицательными и положительными качествами. Надо это знать и с этим считаться, если хочешь работать с пользой для общества.
- Попробую... Может быть, приобрету нужные качества, - негромко сказал Дмитрий Алексеевич и слабо улыбнулся. Он хитрил, и Шутиков сразу это понял.
- Я вам серьезно говорю, - возвысил он голос, пробивая слабую улыбку Дмитрия Алексеевича своим омертвленным взглядом. - Вылезайте, вылезайте из коротких штанишек. Что вам далось это изобретательство? Только гробите энергию, знания и время на глупейшую волокиту. Толковые люди везде нужны. Я с радостью поручу вам ответственную работу, как только буду уверен...
Говоря это, Шутиков поднялся и двинулся к выходу. У дверей он пожал Дмитрию Алексеевичу руку, задержал ее в своей и вдруг просиял своей золотистой улыбкой, улыбкой человека, любящего детей.
- Очень рад, что мне удалось с вами ближе познакомиться. Надеюсь, мы поймем друг друга и будем друзьями. Да, проект ваш! Вы передайте его Невраеву, он тут сидит, в комнате сразу же после приемной. Так, Дмитрий Алексеевич! Пожелаю вам!
Две недели спустя Дмитрий Алексеевич стоял в кабинете Невраева у открытого окна, облокотясь на подоконник, и смотрел на улицу. Рядом с ним лежал на подоконнике Вадя Невраев, инженер, референт и журналист. Лицо у него было круглое, налитое молодой кровью, редкий ежик волос - соломенного цвета и сквозь него просвечивало что-то розовое. Светло-серый пиджак Вади был расстегнут, под ним виднелась шелковая голубая сорочка и галстук, сбитый в сторону. От Невраева чуть-чуть тянуло не то фиалкой, не то водочкой. Слегка перевесясь через подоконник, он благодушно смотрел на улицу. Глаза его были зеленовато-голубые, цвета стекла на изломе, - зеленая улица отражалась и играла в них.
Между Дмитрием Алексеевичем и этим добродушным человеком, лет двадцати пяти, а может быть и тридцати пяти, любящим выпить, посмеяться и поболтать о "женском вопросе", с первого же дня знакомства установилось что-то вроде дружбы. Они два раза уже ездили купаться в Химки. В ясных глазах Невраева, пронзительно голубых, когда Вадя был на пляже, около голубой воды, черновая сторона жизни не отражалась. Он смотрел на все окружающее благодушно и всегда был чуть-чуть навеселе - ровно настолько, чтобы не заметил Шутиков, который за обедом тоже выпивал стопку.
- Вот подъезжает наш дорогой медведик, - сказал Вадя, не меняя положения.
И Дмитрий Алексеевич увидел длинный черный "ЗИС", который ехал по осевой линии улицы. Машина замедлила ход, сказала отрывистое "би-би" и свернула под арку министерского здания.
- Дима, мне очень хочется закурить. Разрешите? - спросил Невраев.
- Что же спрашивать? - удивился Лопаткин. - Вы же, по-моему, не курите!
- Но вы разрешаете? - сказал Невраев, не улыбаясь.
Дмитрий Алексеевич достал пачку "Беломора" и вытряхнул из нее несколько папирос - одну папиросу на руку Невраева, другую взял сам. Затем зажег спичку и протянул ее Вадиму, но тот отказался.
- Закуривайте, я сейчас достану одну вещь...
Пока Дмитрий Алексеевич торопливо и жадно закуривал, Невраев достал из стола кнопку и приколол свою папиросу высоко к окну.
- Это знак для некоторых щепетильных авторов, - любуясь папиросой, но не улыбаясь, сказал он. - Чтоб они не стеснялись курить в моем кабинете. И вообще, чтобы они меня поменьше стеснялись.
После этого они долго молча смотрели на улицу. Дмитрий Алексеевич время от времени улыбался краем рта, а Невраев благодушно посматривал вниз на тротуар, как бы не замечая этих улыбок.
- Во-от, - сказал он вдруг. - У меня в кабинете есть и другое обязательное правило. Чтобы вы всегда вот так улыбались, как сейчас. Это нравится хозяину кабинета.
Они опять замолчали и минут десять в тишине лежали на подоконнике.
- И еще одно правило есть, - сказал вдруг Невраев. - Не нервничать и не волноваться.
Дмитрий Алексеевич действительно волновался. Через сорок или пятьдесят минут должно было начаться совещание при начальнике технического управления, созванное специально для обсуждения его проекта.
- Это последнее правило трудно соблюсти, - сказал Дмитрий Алексеевич.
- В этом кабинете все правила надо блюсти, - благодушно заметил Вадя. - Ага, вон показалась колымага академика Флоринского. Вот видите, у вас нет оснований для дурного настроения, товарищ Лопаткин.
Невраев проворно соскользнул к телефону, набрал номер и сказал:
- Лида, Флоринский приехал. Скажите, чтобы встретили.
К главному подъезду министерства медленно подкатил старый "Паккард". Остановился, постоял некоторое время. Потом из него спиной вперед вылез белоголовый старик с тростью, распрямился, потрогал очки, выставил трость и неуверенно шагнул. Тут из подъезда выбежали два тонких молодых человека и подхватили старика под руки.
- Слепнет дед, - сказал Невраев. - Саратовцев старше года на два, а как водку пьет! Нет, Дима, вы не должны нервничать в моем кабинете. Давайте лучше решим, не сходить ли нам _на уголок_?..
- Знаете что? Мы сходим. Но только после совещания - если решение будет в мою пользу...
- Постойте. Я люблю точность, - сказал Невраев, глядя на улицу. - Что здесь является решающим моментом - "после совещания" или "решение в вашу пользу"?
- Конечно, решение в мою пользу!
- Тогда надо сейчас идти.
- Почему?
- Потому, что решение уже зафиксировано.
- Где?
- Вот здесь, - и Вадя, не улыбаясь, а наоборот, даже насупившись, слез с подоконника. - Вот здесь зафиксировано, - сказал он равнодушным тоном, открывая ящик стола. - Вот, можете почитать... Дмитрий Алексеевич. Это _вам_ касается, как говорит доктор наук Тепикин. Пункт второй. Я его вчера кончил фиксировать.
И он подал Лопаткину отпечатанное на машинке "Решение совещания при начальнике технического управления". В пункте втором было сказано: "Поручить Гипролито проектирование машины тов. Лопаткина с участием автора, с учетом поправок, внесенных участниками данного совещания".
- А вы уверены, что оно не претерпит изменений? - спросил Дмитрий Алексеевич, улыбаясь. Ему нравился Невраев, нравился его благодушный вид, этот угасающий серьезный голос.