- Чудеса! - Дмитрий Алексеевич не слышал его. - Снип-снап-снурре! - и пошел по комнате, прищелкивая каблуками.
- Я заметил - у вас получается то плюс, то минус, - заговорил старик с грустью. - Как и у меня было. И маятник все время раскачивается. Все больше и больше. Сейчас у вас начинается какой-то громадный плюс. Я бы просил вас не играть с этим...
- Колдун!
- Ребенок!
- Колдун!
- Ребенок! Если потом дело покатится в сторону такого же минуса... Поняли? Лучше остановите маятник, как это сделал некто поопытнее вас. Если у вас кончится катастрофой, этого я уже не выдержу. Поверьте мне, что все это - пустое. Отойдите вовремя, Дмитрий Алексеевич, а?
- Не верю! - сказал Дмитрий Алексеевич. - Поплыву в неизвестные моря, как Магеллан!
Весь следующий день Дмитрий Алексеевич, сидя в институте за своим столом, ждал дальнейших событий. Душная предгрозовая теплынь заставила всех конструкторов приумолкнуть. Пиджаки висели на спинках стульев, на подоконника; выстроились граненые стаканы и пустые бутылки из-под лимонада. Радостная лихорадка тревожила Дмитрия Алексеевича. Он жил от одного телефонного звонка до другого, но телефон звенел не для него.
В пять часов, незадолго до конца занятий, через открытую дверь из коридора проплыл Вадя Невраев, весь словно бы выцветший на июльском солнце. Светло-серый пиджак висел на одном его плече, голубая тенниска была расстегнута на столько, что можно было увидеть малиновую розовость обожженного солнцем тела.
- Кто здесь будет товарищ Лопаткин? - чуть слышно спросил Вадя. - Гражданин, вы будете товарищ Лопаткин? Можно с вами познакомиться?
- Я с вами познакомился лет пять назад, - сказал Дмитрий Алексеевич. - Не помните?
- Что-то не помню. Не хотите же вы сказать, что знакомство наше началось с тех неприятных бумаг, которые я исполнял... Вы _злопамятен_, Дима, как говорит доктор наук Тепикин - вы на меня _зол_!
Вместо ответа Дмитрий Алексеевич хлопнул его по плечу, и Вадя упал на стул. Нельзя было сердиться на этого человека!
- Эта рука прикасалась и к добрым делам, - убитым голосом оправдывался Вадя. - Вам известна такая статья: "Шире дорогу новаторам"? Там тоже стояло "исп.Невраев". Редактор, к сожалению, вычеркнул... И сейчас у меня серьезные намерения, Дмитрий Алексеевич. Я пришел попенять вам на то, что вы забросили общественную работу, уклоняетесь от коллективных мероприятий...
- От каких Мероприятий? - Дмитрий Алексеевич опять доверился его простой улыбке. Его предупреждали уже не раз, что Вадя - барометр министерства, но ничего не поделаешь - ему было приятно смотреть в эти ясные глаза, выдающие бесхитростную дружбу.
- Я хотел написать по этому поводу в стенгазету, - продолжал Вадя, словно умирая от жары, - но решил ограничиться личным контактом. Дмитрий Алексеевич, - он понизил голос, - если вы сию минуту не отправитесь со мной...
- На уголок не пойду, - сказал Дмитрий Алексеевич смеясь. - Жара. Разве вы не видите?
- Я ее вижу, - серьезно сказал Вадя. - Поэтому я вас приглашаю купаться в Химки.
- Не могу и в Химки. Я сейчас должен находиться здесь. Вы же знаете мое положение - осталось три дня, и Шутиков закроет лавку...
Дмитрий Алексеевич здесь схитрил и тут же увидел, как заработал в министерском барометре его загадочный механизм.
- Вам опасно сидеть сейчас около телефона, - сказал Вадя чуть слышно, - вас могут неожиданно убить какой-нибудь новостью.
"Неужели знает?" - подумал Дмитрий Алексеевич.
- Ну, новостью меня не прошибешь, - сказал он. - Сам черт не придумает такой пакости, чтобы меня испугать.
- Зачем пугать? Можно и обрадовать! К этому вы, по-моему, еще не привыкли... Лучше пойдем, Дима...
- Нет, давайте так: я вам позвоню завтра, и мы...
- Ну смотрите. Значит, вы хотите все-таки остаться у телефона? Если что будет - помните, я вас предупредил.
Он собрался уйти, но Дмитрий Алексеевич поймал его за пиджак.
- Идите-ка сюда. Скажите мне что-нибудь путное.
- Путное? Я познакомился на пляже с одним очень интересным ребенком. Если поедете со мной, могу показать.
- Нет, вы мне отчетливо что-нибудь скажите. О чем вы меня предупреждаете?
- Ничего не знаю. Тренируйте волю.
- Хорошо. А откуда вы узнали, что я должен быть готов к новостям?
- Для этого надо обладать искусством своего мастерства, как говорит один нам известный доктор наук.
Вадя ушел. Никаких новостей в этот день Дмитрий Алексеевич не услышал. А на следующее утро он был вызван к директору института, и тот ровным голосом сообщил ему, что группе поручается ответственная, секретная работа. Директор знал, что с автором должны были уже поговорить там, в другом ведомстве, что всему этому должен был предшествовать какой-то закулисный маневр, о котором Лопаткин осведомлен лучше, чем кто бы то ни было. Зная, что слова его ничего не стоят, он, между тем, все же говорил.
- Посоветовавшись, мы решили рекомендовать твою кандидатуру, учитывая, что ты в этой области имеешь достаточную эрудицию. Крехов съел собаку в механике и Антонович - тоже. Они дополнят... По-моему, ничего получится...
При этом он изучал лицо Дмитрия Алексеевича, который, помня указания, помалкивал и кивал головой.
- Там у тебя, говорят, соавтор объявился? - спросил он и, заржав, вышел к нему из-за стола. - Как, ничего соавтор?
Затем была вызвана к директору вся группа, и генерал повторил свою речь, обращаясь уже ко всем. И здесь слова его звучали не совсем естественно, потому что, умудренные опытом, конструкторы и техники после первой минуты изумления задумались, начали искать корни всей истории. И именно после этого совещания Дмитрию Алексеевичу стали приписывать еще одно качество - _пробивную силу_. 4
Миновал август. Пошел сентябрь, сквозь ясную синеву остывающего неба потянуло первым холодом еще далекой зимы. Незаметно вошла и распространилась осень - время, когда в парках появляются задумчивые и одинокие пожилые люди со шляпами в руках. Сентябрьские дни - солнечные и холодные - самое лучшее время и для дел, целиком захватывающих человека, для работы, которая гонит прочь пустые воспоминания о невозвратимом.
Пугающее чувство неожиданной струей пронзило Дмитрия Алексеевича в эту осень, когда однажды он по пути из НИИЦентролита в свой институт решил срезать угол и пошел через Сокольнический парк. Он очутился вдруг в пустой и желтой кленовой аллее, и ему на миг показалось, что он видит и свою близкую осень. И он, может быть, поспешил бы предупредить ее приход, в нем уже открылись светлые, юные глаза, как вдруг перед ним мелькнула вездесущая кабина телефона-автомата. И это еще ничего - входя в кабину, он был еще похож на того Дмитрия Алексеевича, который так нравился девочкам из десятого класса. Он решил позвонить Крехову, узнать, как там дела.
- Дмитрий Алексеевич! - ответила ему трубка голосом Крехова. - Шутиков к нам заходил. Пожаловал собственной персоной. Какое впечатление? О впечатлении я вам в устной форме... Все совершенно ясно, - добавил он тише, должно быть приставив к трубке кулак. - По-моему, товарищ ищет ключик... Ключик, ключик ищет подобрать! Улыбается, но улыбочка, знаете, осенняя...
И сразу закрылись светлые, юные глаза, и могущественная осень природы отошла от этого человека, не затронув его. А он, выскочив из кабины, быстро зашагал по аллее, увлеченный своей борьбой, и даже засмеялся:
- Собственной персоной! Ключик! Дожидайся, подберешь ты теперь!
Прошло еще полмесяца. Начались октябрьские дожди. Комендант решил опробовать систему отопления, и в результате этой пробы получился потоп в комнате конструкторской группы Дмитрия Алексеевича. Пришел слесарь вместе с пожилым, словно бы сонным истопником Афонцевым. Обнаружили трещину, стали менять батарею. Должно быть, резьба в соединении приржавела, а может быть, так и накипь наросла, да и мастера к тому же принялись за дело грубовато, - словом, Дмитрий Алексеевич сердцем слесаря почувствовал, что сейчас вот-вот перекрутится и лопнет вдоль по шву старая труба. Он вскочил из-за стола, снял пиджак и возглавил работу. Заставил ребят принести паяльную лампу. Подогрели муфту, или, как говорят водопроводчики, _сгон_, и он со скрипом повернулся на резьбе. Общая победа привела и к общей перекурке, и, когда Дмитрий Алексеевич повернулся, чтобы взять со стола свою пачку папирос, он увидел посредине комнаты громадную фигуру Авдиева.
Профессор был в светло-сером костюме, с чуть заметной полоской. Расстегнутый пиджак был непомерно длинен и просторен и свалился в сторону, на руку, оттянутую тяжелым портфелем. Недовольно щурясь, он слушал Крехова, а тот, выйдя из-за своего "комбайна", разведя рукой с кольцом на пальце, говорил ему, что не имеет права знакомить посторонних даже с деталями секретной работы. Пожалуйста, вот автор - Дмитрий Алексеевич Лопаткин. Если он найдет возможным...
Вот так все меняется! Авдиев извинился и поспешно отошел от запретного чертежа.
- Верно ведь, черт его... - заговорил он своим хриплым, женским шепотом. - А я как раз вижу табличка появилась: "Посторонним воспрещается". Что тут за атомная лаборатория, думаю... Может, я и не совсем посторонний, дай загляну. Где же Лопаткин?.. Дмитрий Алексеевич, это ты, что ли? Чего это ты без пиджака? Охота тебе ржавчиной мараться? Ты, я вижу, с рабочим классом заигрываешь...
Дмитрий Алексеевич вытер руки газетой, поздоровался с Авдиевым, и профессор с вопросительным приветом посветил в его лицо своими мутно-голубыми голышами. В этих каменных глазах вместе с сумасшедшим весельем перебегало что-то тревожное.
- Чем ты тут занимаешься? - он тревожно оглядел комнату. - Секреты, говоришь, развел?
- Чепуха, какие там секреты! Машину проектируем, - небрежно ответил Дмитрий Алексеевич.
И он достал из шкафа папку с чертежами, с тем проектом, который был почти закончен еще тогда, когда в министерство привезли из Музги готовые трубы.