После Ганичевых приехал секретарь райкома Гуляев - смуглый, горбоносый кубанский казак, одетый в военное. За ним прибыл председатель райисполкома - пожилой, увесистый и одетый тоже в военное. Затем ввалился директор совхоза; этот был весь в снегу, в двух тулупах - добрался из степи на санях. Вскоре после них пришла и Валентина Павловна. Сняла свою шубку, показалась на миг в гостиной и вернулась в коридор к Наде, которая к этому времени уже приветствовала районного прокурора и его жену.
Мужчины успели надымить папиросами, и Надю начало поташнивать. Она улыбнулась новой гостье - громогласной заведующей райторготделом Канаевой. Улыбнулась, но в это время Канаева закурила около нее, и Надю передернуло.
- Я не могу... - шепнула она Валентине Павловне.
- На каком месяце? - глухо спросила Канаева, взяв ее за плечи, дыша табаком. - Ах, вон что... Так ты чего тут стоишь? На диванчик иди.
Но Надя все же героически устояла на месте.
В гостиной между тем разгорелась нестройная веселая беседа.
- Значит, Леонид Иванович, выпьем, говоришь, прощальную? - доносился голос директора совхоза.
- Да... - должно быть, в эту минуту Дроздов закрыл глаза. - Мужественно расстанемся... С бокалом в руке. Как подобает суровым мужчинам Сибири...
- Не забывай нашу Музгу! Она одна на свете...
- Ну, память о Музге с Леонидом Ивановичем в Москву поедет, - сказала Канаева. - Едет не один, а двое!
- Трое! - крикнул управляющий угольным трестом. Он еще до прихода успел где-то выпить.
- Как хорошо! И Жанночке моей теперь будет к кому зайти. Все-таки земляки. - Это Ганичева вставила слово.
- Ну, как она там?
- Второй курс кончает.
- Леонид Иванович! Леонид Иванович! - звал с другого конца чей-то голос, веселый и искательный. - Ты бы перед отъездом взял да и распорядился насчет грейдера! Нам на память! Чтоб мы поставки осенью повезли по дорожке!
- Это Ганичев сделает, - ответил Дроздов шутливо. - По вступлении на трон...
Валентина Павловна стояла около Нади и через открытую настежь дверь наблюдала за гостями.
- Что вы там в коридоре? Идите к нам, в наш кружок! - любезно извиваясь, позвала ее Ганичева. Она рассказывала женщинам об Австрии, где прожила с мужем целый год.
- Ну и как там после нашей Сибири? - перебил ее Дроздов и прошел к выходу, не ожидая ответа.
- Ах, никакого сравнения! - закричала, всплеснув руками, Ганичева. - Никогда бы оттуда не возвращалась.
И Валентина Павловна, все так же не говоря ни слова, остановила на ней свой спокойно наблюдающий взгляд.
Леонид Иванович, выйдя в коридор, позвал глазами Ганичева. Тот вскочил, и они остановились около стены - маленький и высокий.
- Ну? - хмурясь, спросил вполголоса Леонид Иванович.
- Он сказал, что очень сомневается.
- Ты мне толком все-таки скажи, что он там раскопал?
- Он хочет остановить авдиевскую машину.
- Н-ничего не знаю, - протянул Леонид Иванович. - Вот еще! А имеет он право?
- Он советует не торопиться...
- Ничего не знаю. - Леонид Иванович нахмурился, подвигал коленом. - Вот ему Авдиев с министром всыплют... Покажут ему вето!
И он резко повернулся, чтоб уйти.
- О ком это вы? Что-нибудь случилось? - тихо спросила Надя.
- Что может случиться с нами? - он тепло улыбнулся. - Разве Черномор невесту украдет? Завод, завод, - добавил он серьезно. - Это не мастерская какого-нибудь "Индпошива".
Надя не смогла до конца выдержать роль хозяйки дома. Когда по знаку Леонида Ивановича гости перешли в столовую, после первых двух тостов она отдала мужу свою рюмку с недопитой вишневкой (чтоб он допил, потому что тосты были за счастье), извинилась и вышла. Легла у себя в комнате на диван, и тут же к ней подсела Валентина Павловна, посмотрела на нее внимательными, грустными глазами.
- Надюша... Ведь у вас здесь, на этом вечере, нет ни одного друга! Ни у вас, ни у Леонида Ивановича...
- Правда... - Надя сказала это слово и испугалась. - Нет никого. Кроме вас...
- Я не в счет...
Они надолго замолчали. Надя лежала неподвижно и смотрела на строгий, некрасивый профиль подруги.
- Почему? - спросила Валентина Павловна.
В эту минуту из столовой в коридор открылась дверь и донесся извивающийся голос Ганичевой:
- Господи! Кто же мог тогда предположить? Впрочем, Жанночка мне писала, что он не оправдал надежд.
- Изобретатель-то? - засмеялся Дроздов, и дверь закрыли.
- Это о ком? - живо спросила Валентина Павловна.
- О нашем Лопаткине.
Они опять затихли. Валентина Павловна вдруг взяла Надю за руку.
- Вы на меня не сердитесь? Ради бога не сердитесь! Я просто не ожидала. Это не свадьба у вас, а прием в районном масштабе: "Присутствовали такие-то, такие-то и такие-то лица..." Все громкие имена. Почему у вас не было никого из рядовых, обыкновенных людей, скажем, доктора Ореховой? Ведь она к вам часто ходит в обычные дни. А Агния Тимофеевна - она ведь вас любит! Вы и ее не пригласили?
Надя не ответила, и Валентина Павловна, взглянув на ее бледное лицо, покрытое серыми пятнами, прекратила расспросы.
За стеной был слышен нестройный, расслабленный хор - гости пробовали затянуть песню. Песня долго не ладилась. Потом кто-то захлопал в ладоши.
- Товарищи! - это был голос Канаевой. - Надо внести в это дело элемент организованности! Пусть жених запевает, а хор будет подхватывать. Давай, Леонид Иваныч!
И Дроздов затянул. "Стоит гора выс-о-окая!.." - взвился его вибрирующий, глухой голос. Надя покраснела. Как всегда, песню можно было понять лишь по словам. Но хор, с трудом сдерживавший свои силы, грянул - и исправил все дело.
Валентина Павловна обняла Надю.
- Ну, ничего, ничего... Это что - для вас? - она посмотрела на пианино. В нем отражались две женские фигуры. - Играете?
- Собственно, не играю, а так... размышляю иногда.
- Поразмышляйте, пожалуйста, а?
- Они услышат, - Надя посмотрела на стену. - Еще сюда придут, играть заставят. Я чувствую, они уже основательно там... Лучше завтра как-нибудь.
- А это кто? - спросила Валентина Павловна и, быстро встав, сняла со стены фотографию в коричневой деревянной рамке. Из рамки смотрел молодой крестьянин в фуражке, в черном пиджаке и в новых сапогах. Он сидел, раздвинув колени, отставив локоть, прямой и неприступный. Из-под фуражки выбился как бы нечаянно чуб, а на лацкане пиджака Валентина Павловна заметила значок, окруженный шелковым бантом.
- Он? - шепнула Валентина Павловна с уважением.
Надя кивнула.
- Он что - в гражданской войне участвовал?
- Нет. Тогда все надевали банты.
- Когда же это?
- В двадцатом или в девятнадцатом году. Он плотником работал. Красивые избы ставил. У него где-то есть фотографии. Нет, Валя, он не так уж плох. - Надя посмотрела на Валентину Павловну, и серые глаза ее посветлели и словно увеличились от выступивших слез.
- Надя, миленькая, что вы! Это вы, по-моему, своим мыслям что-то... возражаете. Конечно, неплох! Я, вернее, его не знаю. Он скорее всего даже хороший и человечный, и все такое... Я только думаю об одном: почему...
- Он не плохой, - упорно продолжала Надя. - Он очень много работает. Просто забыл человек себя. Он совсем забыл о себе, думает только о работе. Вот и все!
- Значит, вы его любите?
- Я же вышла за него замуж! Он мой муж! - сердито сказала Надя и, шмыгнув носом, стала развертывать и складывать платок.
Гости разъехались поздно ночью. Дроздов проводил их к машинам, постоял на крыльце, громко хлопнул дверью и, напевая, бодро вошел в комнату Нади.
- Ну что, товарищ педагог? - и сел около нее. Он чуть-чуть побледнел от водки, но движения его были точны и рассуждал он трезво, как всегда, - со своим дроздовским смешком. - Что с вами, мадам? Нездоровится?
- Я хотела у тебя спросить, Леня. Почему у тебя нет друзей?
- Как это нет? А это кто? Вон что в столовой натворили - смотреть страшно!
- Я говорю, настоящих друзей.
- Настоящих? Вон чего захотела... Видишь, Надя, я тебе говорил уже. Помнишь, говорил? Друзей у нас здесь быть не может. Друг должен быть независимым, а они здесь все от меня как-нибудь да зависят. Один завидует, другой боится, третий держит ухо востро, четвертый ищет пользы... Изоляция, милая. Чистейшая изоляция! И чем выше мы с тобой пойдем в гору, тем полнее эта изоляция будет. Вообще, друг может быть только в детстве. Мне очень, конечно, хочется иметь... Я вот надеюсь на тебя...
Он встал и зашагал по ковру - не прямо, а зигзагами, делая неожиданные повороты и остановки.
- Вот они - пили за наше здоровье. Думаешь, они нам друзья? Нет. Секретарь - этот все щурится. Не нравится ему что-то во мне. Твердая рука Дроздова не по душе. Не теоретически действую иногда, вот его и коробит. Видишь - ушел! Сразу же после тебя и поднялся. Н-ну, кто же еще... Ганичев - этот вроде ничего, этот ничего, кажется. Но он мой наследник. Я уеду - его уже прочат на мое место, и он знает. Он ждет, когда я уберусь. Чтоб наследство поскорее принять...
- Значит, ушел Гуляев? - задумчиво проговорила Надя.
- Молод и соглашатель - Леонид Иванович угадал ее мысли и опять заговорил о Гуляеве. - Нельзя к Дроздову на свадьбу не прийти. Приглашен. Опасно это - обидеть Дроздова. А на бой выйти боится. Взять меня не сможет - районишко у него худой. Весь экономический базис, прости, - он улыбнулся, - вся экономическая база вот в этой, Дроздова, руке. Вот он и половинничает: ушел "по делам"!
- О ком это ты говорил в коридоре с Ганичевым? - спросила Надя.
- Да вот... приехал из Москвы. Некто Галицкий. Доктор наук. Строим мы тут одну машину, так он говорит, что принцип устарел... В первый день, когда приехал, он только сказал, что будет помогать при сборке. Через три дня спрашиваю его, как машина. "Н-ничего, как будто". Еще через два дня встречаемся - а он словно заболел. Лохматый, бледный, глаза прячет. Еще бы! Представитель заказчика! Промычал что-то и пошел к себе. А теперь вот - высказался!