Шутиков, как бы танцуя, легко сбежал по лестнице центрального подъезда. На нем крест-накрест играли свободные складки нового, но такого же светлого, как сухой цемент, костюма. Ботинки его, бледно-желтой кожи, с большими, крупными дырками, бесшумно касались ковровой дорожки, прихваченной к лестнице медными прутьями. Улыбаясь встречным, оборачиваясь и кланяясь, но не прерывая прямого и стремительного движения, заместитель министра промелькнул, вышел на широкий тротуар, оглянулся и собрался нахмуриться, но играющий бликами, словно мокрый, "ЗИМ" уже подкатил к гранитной обочине.
Шутиков хлопнул дверцей, уселся, выставив серый локоть, и машина, зашипев, дунув горячим ветром, с места набрала скорость.
Через минуту они уже неслись по улице Горького в общем неудержимом стаде машин, летящем к стадиону "Динамо".
"Чего же я боялся? - думал Шутиков. - Ведь меня что-то напугало в этой истории... Что? Чего это я вдруг голову потерял? Я же и сам мог увидеть, что никакого перерасхода нет. То есть, конечно, есть, но ведь естественные причины... Через два дня принесут на подпись подготовленные расчеты и чертежи, разработанные институтом, и все получит свой нормальный вид!.."
Между прочим, Шутиков по опыту знал, что больше всего надо считаться с той тревогой, которую почти не чувствуешь. Неясное ощущение, похожее на то, что делается с человеком летом перед грозой, всегда отражает большую опасность. Шутиков давно уже заметил: если отмахнешься от этого чувства, завтра обязательно откроется твой серьезный промах. Поэтому, когда мимо него вдруг пролетал слабый ветерок сомнения, Павел Иванович, узнав его, останавливал все, и начинал думать, проверяя все свои дела.
Вот и сейчас он безошибочно узнал своего старого знакомого - это неясное чувство тревоги, и, выключив все, перебирал в уме свои дела. Все было в порядке. "Черт с ним, какая-нибудь мелочь, - подумал Шутиков и привычно улыбнулся, так, как улыбается канатоходец во время своей опасной работы. - Черт с ней, с этой мелочью".
Но он знал, что завтра эта мелочь придет к нему сама и снимет шляпу: "Вон я какая! Не так уж я мала!"
Футбол все же развлек его, подогрел. Когда матч окончился, Павел Иванович даже задержался около стадиона специально для того, чтобы покричать, вмешаться в чей-нибудь спор, послушать, что говорят знатоки. К нему подошли Авдиев и Тепикин - порозовевшие, чуть потные, с круглыми глазами, словно вышли из пивной.
- Видал Лапшина? - сказал профессор. - Что я говорил? Может он бить по воротам?
- Так, милый мой! Какая была подача! Левый край что сделал! С такой подачей любой промажет! - возразил Шутиков, и они, блестя глазами, сразу же заспорили о том, как Лапшин _обрабатывает_ мяч.
Продолжая спорить, они сели все трое в машину Шутикова и влились в автомобильное стадо, которое в облаке бензиновой гари неслось теперь от стадиона к центру.
За Белорусским вокзалом на улице Горького их вдруг бросило вперед. По всей улице пронзительно закричали тормоза. Шофер выругался: "Куда, куда тебя несет! Чурка!" - Шутиков выглянул и увидел вдали виновника всей этой сумятицы: перебежав улицу, он спокойно шагал по тротуару. Человек этот был коротко острижен, лицо его потемнело от загара, он был в кирзовых сапогах, в военной гимнастерке, почти белой от многих стирок и от пота, и за спиной нес небольшой вещевой мешок.
Машина тронулась, человек этот остался позади. И внезапно притихший Шутиков, стараясь рассмотреть его, резко обернулся, налег на спинку сиденья.
- В прошлое воскресенье вот так же был забит торпедовцами второй гол, - снова начал Авдиев, думая, что Шутиков обернулся к нему и хочет продолжить интересную беседу.
- Погодите... Товарищи, минуточку, - остановил его Шутиков. - Вы ничего не заметили? Ничего? Ведь это был Лопаткин!..
И все сразу умолкли. После долгой паузы первым пришел в себя Тепикин. Он хитровато улыбнулся.
- Думается, вы ошиблись, Павел Иванович... Выдаете, так сказать, желаемое за сущее.
- Вот-вот! - Авдиев засмеялся. - Желаемое!
- Мне показалось, что это он.
- Вы про этого? Что улицу переходил? В гимнастерке? - Авдиев на миг оцепенел, потом махнул рукой. - Какой это Лопаткин!
- Нет, это, конечно, не он, - сказал Тепикин. - Но что-то в нем было... Я тоже заметил.
- Изволите пугать, товарищ Тепикин? - Авдиев подмигнул.
- Чего же не попугать! - и Шутиков улыбнулся дружески, мягко, чувствуя при этом, как заныла в нем та же самая тревога. Только теперь она стала определеннее.
- Я не верю в привидения, - Авдиев, смеясь, откинулся на мягкую спинку, запустил пальцы в желто-белую кудрявую шевелюру. За ним громко, но немного искусственно рассмеялись Тепикин и Шутиков.
Рассмеялись и умолкли. О футболе уже никто не говорил, и Шутиков заметил это. "Ага!" - подумал он. На секунду глаза его как бы заострились, и опять их заволокло дружеским приветом.
- Да, кстати. Вот вы, Василий Захарович, говорили сегодня что-то о новой машине, - начал он. - Это что - мечты далекой бедной девы?
- План, а не дева! Кто нам помешает перейти на безжелобную отливку? Или на конвейерную подачу изложниц?
- За границей, по-моему, это начинает входить в моду... В последнюю поездку я видел что-то похожее... Флоринский утеряет, что здесь приоритет Лопаткина.
- Приоритет! - Тепикин развел руками, посмотрел недоумевающе. - Ведь у нас все-таки, товарищи, нет монополий. Изобретение заявлено и принадлежит государству. А государство - это кто? Это же мы с вами! Министерство, институт, завод - все это государство. Государство, оно может распоряжаться тем, что ему по праву принадлежит?
- Смотрите. А то проищете опять года два. Со своими этими... вариантами. Вы любите капитальные исследования! - И Шутиков, говоря это, встретился глазами с Авдиевым.
- И на правильном пути бывают ошибки, - возразил Типикин.
- Вот так, товарищи. Давайте скорей хорошую машину. И поменьше бы ошибок. Если есть что толковое у Лопаткина - творчески используйте. Тепикин говорит правильно! Имейте в виду, если мы накинем в стандарте два кило на трубу, то это нам разрешат не больше как на год-полтора. Никакой ваш Саратовцев не докажет, что нужно выбрасывать два кило чугуна на каждой трубе. В общем, вот так. Разрабатывайте.
На Пушкинской площади Тепикин и Авдиев вышли из машины. "ЗИМ" свернул на бульварное кольцо, и Павел Иванович опять словно бы заснул с привычным, светлым выражением на лице. "Вот чего ты боялся, - шептал ему внутренний голос. - Случайных прохожих принимаешь за этого изобретателя!.. Было бы не очень весело, если б это оказался он. Вот где твой страх! Вот почему ты перепугался, когда услышал об этих тысячах тонн чугуна... А, чепуха! - и он подставил ветру растопыренные пальцы. - Все сгорело. Акт есть!" 2
Шутиков и его спутники знали твердо, что стриженый человек в гимнастерке ни в коем случае не мог быть Лопаткиным. Если они и призадумались, то лишь потому, что прохожий с мешком слегка напоминал Дмитрия Алексеевича. Он сделал ясными их скрытые, смутные тревоги, навел на мысль о том, что надо поспешить с некоторыми неоконченными делами. Он хорошо их встряхнул, сам того не подозревая.
Но самое важное обстоятельство в этой нечаянной встрече ускользнуло от них: это действительно был Лопаткин.
Недели две назад в далекий сибирский лагерь, где он был заключен, пришло из Верховного суда уведомление о том, что приговор трибунала отменен и дело прекращено за отсутствием в действиях осужденного состава преступления. Тут же Дмитрий Алексеевич был вызван с участка, где он соединял электросваркой железные прутья арматуры на строительстве огромного моста. Ему дали денег на дорогу, дали справку, и по глубокой колее, накатанной самосвалами, он вышел из ворот на свободу.
В Москву он приехал в тот самый день, когда на стадионе "Динамо" состоялся футбольный матч. Он заметил громадную афишу "Динамо" - "Спартак" и улыбнулся. Ничто не изменилось, Москва осталась Москвой. Комсомольская площадь была так же велика, как два года назад, люди на ней так же малы, так же их было много, и двигались они до того постоянными потоками - от вокзала к вокзалу, - что Дмитрий Алексеевич вдруг усомнился, действительно ли прошло полтора года?
Он спустился в метро и вышел у Кропоткинских ворот, и здесь все было таким же, как и полтора года назад. Те же троллейбусы, те же дома и все тот же деревянный забор вокруг котлована с фундаментом Дворца Советов. Постояв под колоннами станции метро, окинув взглядом всю площадь, Дмитрий Алексеевич словно бы раскрыл крылья и радостно взвился к небу, как выпущенная на волю птица. Улыбаясь, нетерпеливо и счастливо покашливая, он побежал, окунулся в знакомые переулки. Как сейчас встретит его Евгений Устинович? "Профессор, снимите очки-велосипед! Это я приехал!" - приготовил он грозно-веселое приветствие и свернул в Ляхов переулок.
Он никогда не задумывался еще над тем, что время может почти стоять на месте, но может и бежать. Если смотреть на ручные часы, то оно течет неуловимо, как часовая стрелка. На большом уличном циферблате оно неподвижно стоит, потом - прыг! - и уже стрелка на новом месте! Дмитрию Алексеевичу предстояло увидеть такой скачок времени.
Войдя в _свой_ переулок, он поднял голову и замер. Старинного деревянного особняка не было. Он исчез. Вместо него рядом с высоким серым домом была разбита большая круглая клумба, вся в красных, оранжевых и желтых цветах. Вокруг нее, полукругом, были поставлены четыре решетчатые скамейки. На них сидели няньки и матери, каждая около своей коляски с младенцем, и у ног их копошились в красной земле дети. А дальше был как на ладони открыт двор с сараями и голубятнями.
Да, полтора года все-таки прошло! Постояв против клумбы некоторое время, окинув взглядом соседние каменные дома, Дмитрий Алексеевич пересек мостовую и, все еще не веря глазам, шагнул на посыпанную толченым кирпичом дорожку с таким чувством, как будто он вступил под невидимую крышу. Он сел на скамью, рядом с молодой курносой толстушкой-домработницей и посмотрел на нее в упор.