В конце октября, в воскресенье, среди дня, Надя была дом я и играла с Николашкой. Мальчик покушал и теперь сидел на столе, свесив ноги. Надя стояла перед ним и, рыча, показывала, что она сейчас схватит его и съест. Николашка, смеясь и вскрикивая, брыкался и отмахивался, но Надя все же успевала схватить его, и тогда из волка она превращалась в милую маму. Надя забыла, что сыну надо днем спать - игра шла уже целый час. Она была однообразна, но мальчику очень нравилась. А мама находила в этой игре особое наслаждение, она словно бы хотела залить свою какую-то бездонную и горькую глубину.
Всего лишь несколько раз Дмитрий Алексеевич неосторожно топнул сапогами - обмолвился о Жанне, и вот друг его стал болеть и сохнуть. Дмитрий Алексеевич заметил это, обеспокоился. Чуть ли не каждый день подходил он к Наде, ласково и тревожно спрашивал о здоровье. Но эти его маленькие ласки действовали еще хуже. Надя брала Дмитрия Алексеевича за руку, смотрела, как бы прощаясь с ним, и один раз, вдруг забыв обо всем, они опять прыгнули с поезда, как однажды ночью, в комнатке Бусько. Но и после этого Надя не почувствовала себя уверенней. И был еще один прыжок, и еще один - и от нее совсем ничего не осталось, только одна лишь беззащитная любовь и сын, которого она теперь и сжимала в бесконечных и горьких объятиях.
За окном на всех крышах и на земле был снег. Он выпал в этом году рано и валил каждый день. Кто-то позвонил с лестницы, но Надя не обратила внимания на звонок. Она только тогда оглянулась, когда на нее повеяло от дверей холодом и улицей. Быстро повернулась и увидела в дверях девушку в манто из нежно-каштанового меха. Это манто и ей было широковато в плечах и чуть съехало набок: вот что прежде всего заметила Надя. Она увидела свое манто, за которое Ганичева дала ей тогда шесть тысяч. Зинаида Николаевна забыла об окончательном расчете. Но не это сейчас встревожило и накалило Надю. В это манто, которое она отдала, чтобы тайно помочь Дмитрию Алексеевичу и чтобы каждый день мучиться при встрече с Дроздовым, в это манто была одета Жанна Ганичева. Это она, похожая на сестру-школьницу, с ее глазами, наводящими на мысль о бинокле, - спокойно пришла сюда, чтобы увести навсегда Дмитрия Алексеевича. Не раньше, а именно теперь, когда все сделано, когда высохли все слезы и сам Дроздов забил отбой.
"Что ж, поговорим", - подумала Надя.
Она еще раз взглянула на Жанну и увидела низко нависающий на ее лоб венчик каштановых волос, словно бы надетый на голову вместе с мягкой скорлупкой из малинового фетра.
Жанна, должно быть, чувствовала себя неловко: Надя что-то слишком долго рассматривала ее.
- Мне Дмитрия Алексеевича Лопаткина, - сказала она.
- Его нет, - ответила Надя. - Вы раздевайтесь, он должен прийти.
Жанна сняла манто. Проходя мимо, Надя взглянула на нее сбоку. Вернее, та, что являлась ей когда-то в зеркале, вдруг беспокойно и злобно зашевелилась, увидев рядом другую - такую же... Да, из глаз Жанны смело и жарко смотрело такое же существо. Она напудрилась и подкрасила брови для встречи с Дмитрием Алексеевичем.
- Садитесь, пожалуйста, - сказала Надя, возвращаясь.
Жанна села, посмотрела за окно, на снег, потом протянула руки к Николашке.
- Это ваш сын? Какой мальчик хороший!
И Николашка - бочком, бочком - отошел к маме.
- Меня, собственно, вот что интересует, - сказала Жанна, чувствуя, что от нее ждут объяснения. - Я вот зачем пришла. Я окончила институт и должна вот-вот уехать на работу, в Кемерово. А мне очень хотелось бы...
- Остаться в Москве? - спросила Надя.
- Не совсем так. В Москве я могла бы остаться. Предлагают. - Жанна умолкла и наклонила голову. Потом решилась: - Мне вместе с Дмитрием Алексеевичем хочется работать. Мы с ним знакомы очень давно, он у меня еще в школе учителем был.
- Ну что же... Он сейчас как раз комплектует бюро...
- Вы простите меня, я даже не представилась. Меня зовут Аня...
- Как? - Надя подняла бровь.
- Аня...
- По-моему, вас зовут Жанна. - Веселые искорки подпрыгнули в глазах Нади. - Я же вас очень хорошо знаю.
- Правда, у меня в паспорте Жанна... Только знаете, я в последнее время стараюсь избегать... Анна как-то лучше, по-русски... А откуда вы меня знаете?
- Я даже ваш портрет спасла от пожара, - и Надя достала из стола портрет Жанны - тот, который висел еще там, в Музге, в землянке Сьяновых.
- Неужели от пожара! - Жанна взяла в руки свой портрет, и на лице ее понемногу стали выступать розовые пятна. Она долго смотрела на себя. Потом как-то гордо и неестественно вскинула голову, и тяжелая колбаска из каштановых волос Подпрыгнула у нее на лбу.
- Давайте-ка я спрячу его все-таки, - сказала Надя, отбирая у нее портрет. - Хоть он и ваш, но он все-таки не ваш.
- Он у вас снимает угол? - спросила Жанна.
- Да, он у меня остановился, - уклончиво проговорила Надя. - Он скоро должен прийти.
- Вы не знаете, как у него дела?
- А что, вы не знаете?
- Он мне ничего не сказал, почти ничего...
- _Сейчас_ можно сказать, что дела у него прекрасны. Лучше, чем когда бы то ни было. Он добился многого. Машины его работают уже на одном заводе. А скоро будут работать на сотне заводов. Вы же знаете - он назначен начальником конструкторского бюро... То никому не был нужен, а теперь всем вдруг понадобился!
Это получилось у Нади нечаянно. Она сказала, не подумав о том, что Жанна может принять это на свой счет. И Жанна сделала вид, что так она и поняла: речь идет, конечно, о тех, кому Дмитрий Алексеевич писал свои жалобы и заявления!
- Да, это ужасно, - сказала она. - По-моему, он даже был в тюрьме!..
- Тюрьма как раз не самое ужасное, - задумчиво и тихо проговорила Надя. - Ужасное то, что было до тюрьмы.
- Теперь я догадываюсь... Но вы знаете, сам он мне ничего об этом не говорил. Не писал и не говорил. "Все очень хорошо", - только и слышишь. Он скрывал это от всех.
- Скрывал-то он от всех... - проговорила Надя еще тише и грустнее. - Скрывал-то он действительно от всех. Только от настоящих друзей ведь не скроешь ничего...
- А были у него?.. - спросила Жанна и спохватилась, покраснела. Не ей бы задавать этот вопрос.
- Были, конечно! - Надя посмотрела на сына, который обнимал ее колени, погладила его уже начинающие темнеть волосы, улыбнулась, почесала у него за ушком. - Были, были друзья! Были и есть!
- И кто такие?
- Кто? Всякие были - старики и молодые. Больше стариков.
- И женщины?
- А как же! Без нашего брата никаких серьезных историй не бывает. Никаких серьезных дел. Одна женщина его очень любила... Не бойтесь, Аня, она не смогла его отобрать у вас.
- А кто она - не знаете?
- Знаю... Он не смог ничего скрыть от нее. Она все увидела. И начала помогать. И вот она-то очень многое сумела от него скрыть. Он о многом и сейчас не догадывается.
Эти слова Надя сказала с гордостью, но тихий стон послышался в них. При этом она посмотрела куда-то мимо Жанны. И сразу стало ясно, кто эта женщина. Жанна с простенькой улыбкой спросила:
- Это, наверно, вы?
- Ну что вы! Куда мне - у меня вот есть мое единственное, - и она стала целовать сына. - Моя забота, мое горюшко - золотое-дорогое. А та женщина думала только о нем и даже о своем ребенке иногда забывала, как будто его не было. Та была совсем другая, сумасшедшая дурочка. Не знаю, найдется где еще такая! Свои вещи продавала для него...
Тут Надя спохватилась, почувствовала, что говорит не для Жанны, а для себя. И тихонько сбавила тон.
- Вообще, Дмитрий Алексеевич такой человек: с кем встретится, тот сразу идет ему навстречу, помогает чем может. Или становится ему врагом. Вот он познакомился с одним старичком профессором. Нелюдимый был старичок... Поговорили всего один час, и профессор подарил ему эту вещь. - Надя показала Жанне чертежный "комбайн" Евгения Устиновича. - А сам сидел на одном хлебе!
- Знаете, - сказала Жанна тихим и жалким голосом, - мне все-таки кажется, что это вы...
- Не-е-ет, - спокойно протянула Надя. - Какое там я! Я сейчас вам покажу, кто это. Вот... - и она, выдвинув ящик стола, переложила там несколько бумажек и достала надорванный конверт. Вытащила из конверта сложенный листок и, не развертывая его, подала Жанне. - Вот кто - читайте.
Жанна развернула письмо, стала читать его с середины.
"...Я сделала свое маленькое дело, - писала неизвестная женщина, - и воспоминание о нем будет для меня достаточной наградой. С Вашей стороны, милый Дмитрий Алексеевич, это деликатность, которую я одна могу понять до конца и за которую вас не могу не поблагодарить. Вы пишете, что работа интересная и даже про оклад... Но мы с вами понимаем, что не в окладе дело. Я не поеду к Вам, потому что Вы теперь знаете мое отношение к Вам, как и я знаю Ваше отношение ко мне. Я не должна больше Вас видеть. Я знаю также, что есть женщина, которая принесла большие жертвы, чем я, и которая, наверное, вас больше любит, чем я. Хотя это последнее я не могу себе представить..."
Последние строки сказали Жанне все. Она была достаточно сообразительна, она была все-таки Ганичева, - и поэтому, отложив письмо, она сделала вид, будто оно полностью все для нее разъяснило. Но и Надя была настороже. Она тоже увидела кое-что и поспешила поправить дело.
- Это моя подруга. Дмитрий Алексеевич послал ей приглашение работать у него - она хорошо знает языки. И она, конечно, прилетела бы. Но ей известно, что вы в Москве. Чудачка! Золотой человек!
- Вы, значит, были в Музге? Простите, а как вас зовут?
- Надежда Сергеевна...
- Дроздова?
- Дроздова, Надежда Сергеевна. - И Надя с невинной ясностью посмотрела на нее. "Будь как будет, - подумала она. - Если она знает что-нибудь, пусть знает. Если ничего не знает, незачем ей тогда вообще вникать во все эти истории..."
Но Жанна что-то знала. Может быть, ей рассказала мать, может быть, сестра написала. Имя Надежды Сергеевны было ключом, который соединил все и мгновенно прояснил.
И Жанна, не сводя восхищенных глаз с сидящей перед нею героини, сразу поднялась, стала прощаться.