Дмитрий Алексеевич подумал об этом и вдруг заметил, что тихий плот его понесло быстрее.
- Мы к вам не руки протягивать... за материальной поддержкой, мы с вами драться будем, - сказал он, и было непонятно, что загорелось в его глазах - озорство или скрытая ненависть. - А сейчас мы будем дразнить вас, как делали бойцы в старину - чтоб злее...
- Так мы ж тебе и наставим синяков!
- Сегодня нуждаемся в примочке не мы... - заметил Антонович.
- Ты-то чего, интеллигентный инженер? - Тепикин ласково на него посмотрел и опять обернулся к Дмитрию Алексеевичу. - А ты, товарищ Лопаткин, зря тут... Лучше давай разопьем мировую. Ради приличия старой дружбы. Нам пора на покой, кости старые холить, раны заживлять? "Победу" теперь покупай. Дачу...
- Телевизор... - подсказал кто-то из молодых.
- Что ж, и телевизор. Вещь неплохая...
- Не единым хлебом жив человек, если он настоящий, - прозвучал в тишине голос Дмитрия Алексеевича.
- Ты теперь добился, чего хотел, - продолжал Тепикин, словно не слыша. - А молодые пусть их дерутся...
- _Ты скажи_ лучше, Тепикин, что это вас угораздило так подвести своего юбиляра? - вдруг спросил Дмитрий Алексеевич с тем же выражением озорства и ненависти.
- Ты про что?
- Про вашу хитрую машинку...
- А... - Тепикин приоткрыл рот, но тут же спохватился, махнул рукой. - Ты лучше ответь на мой вопрос. Вот такое я тебе задам, - гремя стулом, он придвинулся поближе к Дмитрию Алексеевичу. - Вот ты, товарищ Лопаткин, теперь будешь их светлость начальник конструкторского бюро. И представь, твой подчиненный, тот же Крехов, придумает чего-нибудь лучшее...
- Вам этот вопрос кажется каверзным, - сказал Дмитрий Алексеевич.
- Погоди... Я уверен, если Крехов родит, ты сразу начнешь сочетать общественные интересы с личными. Знаешь, так это... гармонически!
- Ха-а-а! - дружно разразился весь Китеж.
- Вы, конечно, будете разрабатывать и это, - добродушно вставил Фундатор. - Не под своей вывеской - под вывеской "КБ Лопаткина"! Машина будет называться "Л-2"!
- Я смотрю на вас с Тепикиным, - сказал Дмитрий Алексеевич, - и прихожу к выводу, что вас, к сожалению, невозможно оскорбить... Вы сидите в надежной крепости. Она сделана из такого, простите меня, кирпича!..
- Вы проще, проще! - крикнул Фундатор краснея.
- Да чего тут... У вас огромное преимущество! Вы себя срамите беспощадно - и не чувствуете! Погодите, я вам разъясню. У меня есть знакомый слесарь, Сьянов, дядя Петя. Подите и похвалите его за деталь, которую сделал не он. Он немедленно откажется от ваших похвал - у него есть своя рабочая гордость и честь. Он бы плюнул сейчас и ушел, услышав это ваше "Л-2". Но вы, я вижу, и сейчас еще не понимаете меня...
- Ладно, не намекай, - сказал Тепикин. - За это дело министр с нами рассчитался сполна...
- Я не об этом вам... Но спасибо, что напомнили - мы-то еще с вами не рассчитались. Министр вам легонько всыпал, а мы будем с вами обходиться иначе.
- Ну, ну... Раз ты такой драчун, раз тебе понравилось, подставляй скулу... Ты, конечно, не обидишься на меня за мои слова? Я когда выпью - мне море по колено, - и Тепикин, добродушно махнув рукой, посмотрел на Дмитрия Алексеевича безоблачными глазами. - Люблю побеседовать, пошутить с хорошими ребятами за стопкой.
И за его простоватой улыбкой проглянула на миг огромная выдержка, тренировка зрелого бойца.
- На этот счет и я любитель, - ответил ему Дмитрий Алексеевич серьезно. - О, мы с вами так ли еще будем шутить! Нас теперь побольше стало.
- Это верно, побольше. На обеих руках придется пальцы загибать. Ударная бригада! Чего хорохоришься, сектант? Ты видел, Венедиктыча сколько народу чествовало?
- Вы о завтрашнем дне подумайте. Ведь машинка-то липовая! Публика умеет и свистеть. Узнает - не посмотрит и на усы. Вот идет сюда Василий Захарович, у него, я вижу, тоже хорошее настроение...
Действительно, сюда, к этому концу стола, двигался громадный детина в черном - Авдиев. Он издалека увидел Дмитрия Алексеевича, пухлая, крапчатая его физиономия заулыбалась. Он остановился, радушно развел руками, словно для объятий, и запел довольно приятным, грудным басом:
- Мне мнится соперник счастли-и-вый!..
И двинулся было к Дмитрию Алексеевичу обниматься - напролом, через стулья, через людей. Но тут откуда-то сбоку на него набежал Вадя Невраев, багровый, точно из бани, с непонятной нежностью в дурных голубых глазках.
- Друзья! - Голос Вади был ошеломлен водкой и несся, не разбирая дороги. - Друзья! Это прекрасный романс! Давайте споем!
И, глядя на Авдиева, выставив плечо, он затянул:
- И та-айно, и зло-обно, - здесь он отчетливо погрозил Авдиеву пальцем, - кипящая ревность пыла-а-ает!
Авдиев даже вздрогнул. Наступила тишина. "Точно попал, - проговорил кто-то в кулак. - Как ворона каркнула". Корифей так и не смог оправиться. Посмотрел вниз, покачал головой, шагнул ко второму столу и там сел в компании с Фундатором и Тепикиным.
- Плохо ему, - сказал Крехов. - Эта ворона зря не каркнет.
В час ночи, когда гости начали разъезжаться, Дмитрий Алексеевич и Надя через распечатанную кем-то дверь вышли из душного зала на балкон, лунно-белый от свежего снега. Оставляя черные следы на нежном снегу, они подошли к каменному барьеру. За ним внизу, под горой, вдали, как под ночным самолетом, темнела земля, испещренная множеством огней. Смахнув снежную пыль с серой гранитной плиты, Дмитрий Алексеевич налег на нее, задумался глядя вдаль, в темноту.
- Ты о чем думаешь? - спросила Надя.
- О многом. Вот... об этом, обо всем... - Дмитрий Алексеевич чуть заметно кивнул в темноту. - Ты как, не устала?.. Если я тебе скажу: "Пойдем дальше..."
Надя не ответила. Только приблизилась - и исчезла, потому что ее и не было, а была чистая речка, чтоб он мог напиться и смочить лицо на своем тяжелом пути. Он понял это. Еще тяжелее навалился на гранит, двинул плечом, словно поправляя свой груз перед дорогой - чтоб удобнее лежал. Плечо его стало теперь мощным, но и груза прибавилось. Это был груз новых забот - забот о людях.
"Вы станете еще и политиком!" - вспомнил он слова Галицкого. Может быть, в первый раз он по-настоящему понял этого человека, который с недавнего времени стал для него как бы старшим братом. И хоть машина Дмитрия Алексеевича была уже построена и вручена, он вдруг опять увидел перед собой уходящую вдаль дорогу, которой, наверно, не было конца. Она ждала его, стлалась перед ним, манила своими таинственными изгибами, своей суровой ответственностью.