Наташа . Господи! Хоть бы пожалели… хоть бы кто слово сказал какое‑нибудь! Эх вы…
Лука . Ты, девушка, не обижайся… ничего! Где им… куда нам — мертвых жалеть? Э, милая! Живых — не жалеем… сами себя пожалеть‑то не можем… где тут!
Бубнов(зевая) . И опять же — смерть слова не боится!.. Болезнь — боится слова, а смерть — нет!
Татарин(отходя) . Полицию надо…
Кривой Зоб . Полицию — это обязательно! Клещ! Полиции заявил?
Клещ . Нет… Хоронить надо… а у меня сорок копеек всего…
Кривой Зоб . Ну, на такой случай — займи… а то мы соберем… кто пятак, кто — сколько может… А полиции заяви… скорее! А то она подумает — убил ты бабу… или что… (Идет к нарам и собирается лечь рядом с Татарином.)
Наташа(отходя к нарам Бубнова) . Вот… будет она мне сниться теперь… мне всегда покойники снятся… Боюсь идти одна… в сенях — темно…
Лука(следуя за ней) . Ты — живых опасайся… вот что я скажу…
Наташа . Проводи меня, дедушка…
Лука . Идем… идем, провожу!
Уходят. Пауза.
Кривой Зоб . Охо‑хо‑о! Асан! Скоро весна, друг… тепло нам жить будет! Теперь уж в деревнях мужики сохи, бороны чинят… пахать налаживаются… н‑да! А мы… Асан!.. Дрыхнет уж, Магомет окаянный…
Бубнов . Татары спать любят…
Клещ(стоит посредине ночлежки и тупо смотрит пред собой) . Чего же мне теперь делать?
Кривой Зоб . Ложись да спи… только и всего…
Клещ(тихо) . А… она… как же?
Никто не отвечает ему. Сатин и Актер входят.
Актер(кричит) . Старик! Сюда, мой верный Кент…
Сатин . Миклуха‑Маклай идет… х‑хо!
Актер . Кончено и решено! Старик, где город… где ты?
Сатин . Фата‑моргана! Наврал тебе старик… Ничего нет! Нет городов, нет людей… ничего нет!
Актер . Врешь!
Татарин(вскакивая) . Где хозяин? Хозяину иду! Нельзя спать — нельзя деньги брать… Мертвые… пьяные… (Быстро уходит.)
Сатин свистит вслед ему.
Бубнов(сонным голосом) . Ложись, ребята, не шуми… ночью — спать надо!
Актер . Да… здесь — ага! Мертвец… «Наши сети притащили мертвеца»… стихотворение… Б‑беранжера!
Сатин(кричит) . Мертвецы — не слышат! Мертвецы не чувствуют… Кричи… реви… мертвецы не слышат!..
В двери является Лука.
Занавес
АКТ ТРЕТИЙ
«Пустырь» — засоренное разным хламом и заросшее бурьяном дворовое место. В глубине его — высокий кирпичный брандмауер. Он закрывает небо. Около него — кусты бузины. Направо — темная, бревенчатая стена какой‑то надворной постройки: сарая или конюшни. А налево — серая, покрытая остатками штукатурки стена того дома, в котором помещается ночлежка Костылевых. Она стоит наискось, так что ее задний угол выходит почти на средину пустыря. Между ею и красной стеной — узкий проход. В серой стене два окна: одно — в уровень с землей, другое — аршина на два выше и ближе к брандмауеру. У этой стены лежат розвальни кверху полозьями и обрубок бревна, длиною аршина в четыре. Направо у стены — куча старых досок, брусьев. Вечер, заходит солнце, освещая брандмауер красноватым светом. Ранняя весна, недавно стаял снег. Черные сучья бузины еще без почек. На бревне сидят рядом Наташа и Настя. На дровнях — Лука и Барон. Клещ лежит на куче дерева у правой стены. В окне у земли — рожа Бубнова.
Настя(закрыв глаза и качая головой в такт словам, певуче рассказывает) . Вот приходит он ночью в сад, в беседку, как мы уговорились… а уж я его давно жду и дрожу от страха и горя. Он тоже дрожит весь и — белый как мел, а в руках у него леворверт…
Наташа(грызет семечки) . Ишь! Видно, правду говорят, что студенты — отчаянные…
Настя . И говорит он мне страшным голосом: «Драгоценная моя любовь…»
Бубнов . Хо‑хо! Драгоценная?
Барон . Погоди! Не любо — не слушай, а врать не мешай… Дальше!
Настя . «Ненаглядная, говорит, моя любовь! Родители, говорит, согласия своего не дают, чтобы я венчался с тобой… и грозят меня навеки проклясть за любовь к тебе. Ну и должен, говорит, я от этого лишить себя жизни…» А леворверт у него — агромадный и заряжен десятью пулями… «Прощай, говорит, любезная подруга моего сердца! — решился я бесповоротно… жить без тебя — никак не могу». И отвечала я ему: «Незабвенный друг мой… Рауль…»
Бубнов(удивленный) . Чего‑о? Как? Краул?
Барон(хохочет) . Настька! Да ведь… ведь прошлый раз — Гастон был!
Настя(вскакивая) . Молчите… несчастные! Ах… бродячие собаки! Разве… разве вы можете понимать… любовь? Настоящую любовь? А у меня — была она… настоящая! (Барону.) Ты! Ничтожный!.. Образованный ты человек… говоришь — лежа кофей пил…
Лука . А вы — погоди‑ите! Вы — не мешайте! Уважьте человеку… не в слове — дело, а — почему слово говорится? — вот в чем дело! Рассказывай, девушка, ничего!
Бубнов . Раскрашивай, ворона, перья… валяй!
Барон . Ну — дальше!
Наташа . Не слушай их… что они? Они — из зависти это… про себя им сказать нечего…
Настя(снова садится) . Не хочу больше! Не буду говорить… Коли они не верят… коли смеются… (Вдруг, прерывая речь, молчит несколько секунд и, вновь закрыв глаза, продолжает горячо и громко, помахивая рукой в такт речи и точно вслушиваясь в отдаленную музыку.) И вот — отвечаю я ему: «Радость жизни моей! Месяц ты мой ясный! И мне без тебя тоже вовсе невозможно жить на свете… потому как люблю я тебя безумно и буду любить, пока сердце бьется во груди моей! Но, говорю, не лишай себя молодой твоей жизни… как нужна она дорогим твоим родителям, для которых ты — вся их радость… Брось меня! Пусть лучше я пропаду… от тоски по тебе, жизнь моя… я — одна… я — таковская! Пускай уж я… погибаю, — все равно! Я — никуда не гожусь… и нет мне ничего… нет ничего…» (Закрывает лицо руками и беззвучно плачет.)
Наташа(отвертываясь в сторону, негромко) . Не плачь… не надо!
Лука, улыбаясь, гладит голову Насти.
Бубнов(хохочет) . Ах… чертова кукла! а?
Барон(тоже смеется) . Дедка! Ты думаешь — это правда?" Это все из книжки «Роковая любовь»… Все это — ерунда! Брось ее!..
Наташа . А тебе что? Ты! Молчи уж… коли бог убил…
Настя(яростно) . Пропащая душа! Пустой человек! Где у тебя — душа?
Лука(берет Настю за руку) . Уйдем, милая! ничего… не сердись! Я — знаю… Я — верю! Твоя правда, а не ихняя… Коли ты веришь, была у тебя настоящая любовь… значит — была она! Была! А на него — не сердись, на сожителя‑то… Он… может, и впрямь из зависти смеется… у него, может, вовсе не было настоящего‑то… ничего не было! Пойдем‑ка!..
Настя(крепко прижимая руки ко груди) . Дедушка! Ей‑богу… было это! Все было!.. Студент он… француз был… Гастошей звали… с черной бородкой… в лаковых сапогах ходил… разрази меня гром на этом месте! И так он меня любил… так любил!
Лука . Я — знаю! Ничего! Я верю! В лаковых сапогах, говоришь? А‑яй‑ай! Ну — и ты его тоже — любила?
Уходят за угол.
Барон . Ну и глупа же эта девица… добрая, но… глупа — нестерпимо!
Бубнов . И чего это… человек врать так любит? Всегда — как перед следователем стоит… право!
Наташа . Видно, вранье‑то… приятнее правды… Я — тоже…
Барон . Что — тоже? Дальше?!
Наташа . Выдумываю… Выдумываю и — жду…
Барон . Чего?
Наташа(смущенно улыбаясь) . Так… Вот, думаю, завтра… приедет кто‑то… кто‑нибудь… особенный… Или — случится что‑нибудь… тоже — небывалое… Подолгу жду… всегда — жду… А так… на самом деле — чего можно ждать?
Пауза.
Барон(с усмешкой) . Нечего ждать… Я — ничего не жду! Все уже… было! Прошло… кончено!.. Дальше!
Наташа . А то… воображу себе, что завтра я… скоропостижно помру… И станет от этого — жутко… Летом хорошо воображать про смерть… грозы бывают летом… всегда может грозой убить…
Барон . Нехорошо тебе жить… эта сестра твоя… дьявольский характер!
Наташа . А кому — хорошо жить? Всем плохо… я вижу…
Клещ(до этой поры неподвижный и безучастный — вдруг вскакивает) . Всем? Врешь! Не всем! Кабы — всем… пускай! Тогда — не обидно… да!
Бубнов . Что тебя — черт боднул? Ишь ты… взвыл как!
Клещ снова ложится на свое место и ворчит.
Барон . А… надо мне к Настёнке мириться идти… не помиришься — на выпивку не даст…
Бубнов . Мм… Любят врать люди… Ну, Настька… дело понятное! Она привыкла рожу себе подкрашивать… вот и душу хочет подкрасить… румянец на душу наводит… А… другие — зачем? Вот — Лука, примерно… много он врет… и без всякой пользы для себя… Старик уж… Зачем бы ему?
Барон(усмехаясь, отходит) . У всех людей — души серенькие… все подрумяниться желают…
Лука(выходит из‑за угла) . Ты, барин, зачем девку тревожишь? Ты бы не мешал ей… пускай плачет‑забавляется… Она ведь для своего удовольствия слезы льет… чем тебе это вредно?
Барон . Глупо, старик! Надоела она… Сегодня — Рауль, завтра — Гастон… а всегда одно и то же! Впрочем — я иду мириться с ней… (Уходит.)
Лука . Поди‑ка, вот… приласкай! Человека приласкать — никогда не вредно…
Наташа . Добрый ты, дедушка… Отчего ты — такой добрый?
Лука . Добрый, говоришь? Ну… и ладно, коли так… да!
За красной стеной тихо звучит гармоника и песня.
Надо, девушка, кому‑нибудь и добрым быть… жалеть людей надо! Христос‑от всех жалел и нам так велел… Я те скажу — вовремя человека пожалеть… хорошо бывает! Вот, примерно, служил я сторожем на даче… у инженера одного под Томском‑городом… Ну, ладно! В лесу дача стояла, место — глухое… а зима была, и — один я, на даче‑то… Славно‑хорошо! Только раз — слышу — лезут!
Наташа . Воры?
Лука . Они. Лезут, значит, да!.. Взял я ружьишко, вышел… Гляжу — двое… открывают окно — и так занялись делом, что меня и не видят. Я им кричу: ах вы!.. пошли прочь!.. А они, значит, на меня с топором… Я их упреждаю — отстаньте, мол! А то сейчас — стрелю!.. Да ружьишко‑то то на одного, то на другого и навожу. Они — на коленки пали: дескать, — пусти! Ну, а я уж того… осердился… за топор‑то, знаешь! Говорю — я вас, лешие, прогонял, не шли… а теперь, говорю, ломай ветки один который‑нибудь! Наломали они. Теперь, приказываю, один — ложись, а другой — пори его! Так они, по моему приказу, и выпороли дружка дружку. А как выпоролись они… и говорят мне — дедушка, говорят, дай хлебца Христа ради! Идем, говорят, не жрамши. Вот те и воры, милая (смеется) … вот те и с топором! Да… Хорошие мужики оба… Я говорю им: вы бы, лешие, прямо бы хлеба просили. А они — надоело, говорят… просишь‑просишь, а никто не дает… обидно!.. Так они у меня всю зиму и жили. Один, — Степаном звать, — возьмет, бывало, ружьишко и закатится в лес. А другой — Яков был, все хворал, кашлял все… Втроем, значит, мы дачу‑то и стерегли. Пришла весна — прощай, говорят, дедушка! И ушли… В Россию побрели…