‑ Что? ‑ рассеянно спросил Нехлюдов, еще взволнованный ее рассказом.
‑ Ведь он мужик еще молодой. От меня уж канон работы ждать: нынче жива, а завтра помру. Как ему без жены быть? Ведь он тебе не мужик будет. Обдумай ты нас как‑нибудь, отец ты наш.
‑ То есть ты женить его хочешь? Что ж? это дело!
‑ Сделай божескую милость; вы наши отцы‑матери. И, сделав знак своему сыну, она с ним вместе грохнулась в ноги барину.
‑ Зачем ты в землю кланяешься? ‑ говорил Нехлюдов, с досадой поднимая ее за плечи. ‑ Разве нельзя так сказать? Ты знаешь, что я этого не люблю. Жени сына, пожалуйста; я очень рад, коли у тебя есть невеста на примете.
Старуха поднялась и стала рукавом утирать сухие глаза. Давыдка последовал ее примеру и, потерев глаза пухлым кулаком, в том же терпеливо‑покорном положении продолжал стоять и слушать, что говорила Арина.
‑ Невесты‑то есть, как не быть! Вот Васютка Михейкина, девка ничего, да ведь без твоей воли не пойдет.
‑ Разве она не согласна?
‑ Нет, кормилец, коли по согласию пойдет!
‑ Ну так что ж делать? Я принуждать не могу; поищите другую: не у себя, так у чужих; я выкуплю, только бы шла по своей охоте, а насильно выдать замуж нельзя. И закона такого нет, да и грех это большой.
‑ Э‑э‑эх, кормилец! да статочное ли дело, глядя на нашу жизнь да на нашу нищету, чтоб охотой пошла? Солдатка самая и та такой нужды на себя принять не захочет. Какой мужик девку к нам во двор отдаст? Отчаянный не отдаст. Ведь мы голь, нищета. Одну, скажут, почитай что с голоду заморили, так и моей то же будет. Кто отдаст,‑ прибавила о 1000 на, недоверчиво качая головой,‑ рассуди, ваше сиятельство. ‑ Так что ж я могу сделать?
‑ Обдумай ты нас как‑нибудь, родимый,‑ повторила убедительно Арина,‑ что ж нам делать?
‑ Да что ж я могу обдумать? Я тоже ничего но могу сделать для вас в этом случае.
‑ Кто ж нас обдумает, коли не ты? ‑сказала Арина, опустив голову и с выражением печального недоумения разводя руками.
‑ Вот хлеба вы просили, так я прикажу вам отпустить,‑ сказал барин после небольшого молчания, во время которого Арина вздыхала и Давыдка вторил ей. ‑ А больше я ничего не могу сделать.
Нехлюдов вышел в сени. Мать и сын, кланяясь, вышли за барином.
XII
‑ О‑ох, сиротство мое! ‑ сказала Арина, тяжело вздыхая.
Она остановилась и сердито взглянула на сына. Давыдка тотчас повернулся и, тяжко перевалив через порог свою толстую ногу в огромном грязном лапте, скрылся в противоположной двери.
‑ Что я с ним буду делать, отец? ‑ продолжала Арина, обращаясь к барину. Ведь сам видишь, какой он! Он ведь мужик не плохой, не пьяный и смирный мужик, ребенка малого не обидит ‑ грех напрасно сказать: худого за ним ничего нету, а уж и бог знает, что такое с ним попритчилось, что он сам себе злодей стал. Ведь он и сам тому не рад. Веришь ли, батюшка, сердце кровью обливается на него глядя, какую он муку принимает. Ведь какой ни ость, а моя утроба носила; жалею его, уж как жалею!.. Ведь он не то, чтоб супротив меня, али отца, али начальства что б делал, он мужик боязливый, сказать, что дитя малое. Как ему вдовцом быть? Обдумай ты нас, кормилец,‑ повторила она, видимо, желая изгладить дурное впечатление, которое ее брань могла произвести на барина... Я, батюшка ваше сиятельство,‑ продолжала она доверчивым шепотом,‑ и так клала, и этак прикидывала: ума не приложу, отчего он такой. Не иначе, как испортили его злые люди. (Она помолчала немного.) Коли найти человека, его излечить можно.
‑ Какой вздор ты говоришь, Арина! как можно испортить?
‑ И, отец ты мой, так испортят, что и навек нечеловеком сделают! Мало ли дурных людей на свете! По злобе вынет горсть земли из‑под следу... или что там... и навек нечеловеком сделает; долго ли до греха? Я так себе думаю, не сходить ли мне к Дундуку, старику, что в Воробьевке живет: он знает всякие слова, и травы знает, и порчу снимает, и с креста воду спущает; так не пособит ли он? ‑ говорила баба,‑ може, он его излечит.
"Вот она, нищета‑то и невежество! ‑ думал молодой барин, грустно наклонив голову и шагая большими шагами вниз по деревне. ‑ Что мне делать с ним? Оставить его в этом положении невозможно и для себя, и для примера других, и для него самого, невозможно,‑ говорил он себе, вычитывая на пальцах эти причины. ‑ Я не могу видеть его в этом положении, а чем вывести его? Он уничтожает все мои лучшие планы в хозяйстве. Если останутся такие мужики, мечты мои никогда не сбудутся,‑ подумал он, испытывая досаду и злобу на мужика за разрушение его планов. ‑ Сослать на поселенье, как говорит Яков, коли он сам не хочет, чтоб ему было хорошо, или в солдаты? точно: по крайней мере, и от него избавлюсь, и еще заменю хорошего мужика",‑ рассуждал он.
Он думал об этом с удовольствием: но вместе с том какое‑то неясное сознание говорило ему, что он думает только одной стороной ума, и что‑то нехорошо. Он остановился. "Постой, о чем я думаю,‑ сказал он сам себе,‑ да, в солдаты, на поселенье. За что? Он хороший человек, лучше многих, да и почем я знаю... Отпустить на волю? ‑ подумал он, рассматривая вопрос не одной стороной ума, как прежде,‑ несправедливо, да и невозможно". Но вдруг ему пришла мысль, которая очень обрадовала его; он улыбнулся с выражением человека, разрешившего себе трудную задачу. "Взять во двор,‑ сказал он сам себе,‑ самому наблюдать за ним, и кротостью, и увещаниями, выбором занятий приучать к работе и исправлять его".
XIII
"Так и сделаю" 1000 ,‑ с радостным самодовольством сказал сам себе Нехлюдов, и, вспомнив, что ему надо было еще зайти к богатому мужику Дутлову, он направился к высокой и просторной связи с двумя трубами, стоявшей посредине деревни. Подходя к ней, он столкнулся у соседней избы с высокой, ненарядной бабой лет сорока, шедшей ему навстречу.
‑ С праздником, батюшка,‑ сказала ему, нисколько не робея, баба, останавливаясь подле него и радушно улыбаясь и кланяясь.
‑ Здравствуй, кормилица,‑ отвечал он,‑ как поживаешь? Вот иду к твоему соседу.
‑ Так‑с, батюшка ваше сиятельство, хорошее дело. А что, к нам не пожалуете? Уж как бы мой старик рад был!
‑ Что ж, зайду, потолкуем с тобой, кормилица. Эта твоя изба?
‑ Эта самая, батюшка.
И кормилица побежала вперед. Войдя вслед за нею в сени, Нехлюдов сел на кадушку, достал и закурил папиросу.
‑ Там жарко; лучше здесь посидим, потолкуем,‑ отвечал он на приглашение кормилицы войти в избу. Кормилица была еще свежая и красивая женщина. В чертах лица ее и особенно в больших черных глазах было большое сходство с лицом барина. Она сложила руки под занавеской и, смело глядя на барина и беспрестанно виляя головой, начала говорить с ним:
‑ Что ж это, батюшка, зачем изволите к Дутлову жаловать?
‑ Да хочу, чтобы он у меня землю нанял, десятин тридцать, и свое бы хозяйство завел, да еще чтоб лес он купил со мной вместе. Ведь деньги у него есть, так что ж им так, даром лежать? Как ты об этом думаешь, кормилица?
‑ Да что ж? Известно, батюшка, Дутловы люди сильные; во всей вотчине, почитай, первый мужик, ‑ отвечала кормилица, поматывая головой. ‑ Летось другую связь из своего леса поставил, господ не трудили. Лошадей у них, окромя жеребят да подростков, троек шесть соберется, а скотины, коров да овец как с поля гонят да бабы выйдут на улицу загонять, так в воротах их то сопрется, что беда; да и пчел‑то колодок сотни две, не то больше живет. Мужик оченно сильный, и деньги должны быть.
‑ А как ты думаешь, много у него денег? ‑ спросил барин.
‑ Люди говорят, известно ‑ по злобе, может, что у старика деньги немалые; ну да про то он сказывать не станет и сыновьям не открывает, а должны быть. Отчего ему рощей не заняться? Нешто побоится славу про деньги пустить. Он тоже, годов пять тому, лугами был с Шкаликом‑дворником в доле, по малости стал займаться, да обманул, что ли, его Шкалик‑то, так рублев триста пропало у старика; с тех пор и бросил. Да как им исправным не быть, батюшка ваше сиятельство,‑ продолжала кормилица,‑ при трех землях живут, семья большая, все работники, да и старик‑от ‑ что же худо говорить‑ сказать, что хозяин настоящий. Во всем‑то ему задача, что дивится народ даже; и на хлеб, и на лошадей, и на скотину, и на пчел, и на ребят‑то счастье. Теперь всех поженил. То у своих девок брал, а теперь Илюшку па вольной женил, сам откупил. И тоже баба хорошая вышла.
‑ Что ж они, ладно живут? ‑ спросил барин.
‑ Как в дому настоящая голова есть, то и лад будет. Хоть бы Дутловы известно, бабье дело; невестки за печкой полаются, полаются, а все под стариком‑то и сыновья ладно живут.
Кормилица помолчала немного.
‑ Теперь старик большего сына, Карпа, слыхать, хочет хозяином в дому поставить. Стар, мол, уж стал, мое дело около пчел. Ну Карп‑то и хороший мужик, мужик аккуратный, а все далеко против старика хозяином не выйдет. Уж того разума нету!