- До свиданья!
Никто ни с печи, ни из-за печи не откликнулся. Уходить будто вору хо- тя и привычно, да неловко все же, да и горько, да и обидно, на сердце вой, в три звона сотрясает, разворачивает больную голову, поташнивает. Как всегда после сильного потрясения, хочется плакать.
- Прощайте! - повторил я и по-крестьянски, церемонно вымучил: - Прос- тите, если...
Семен Агафонович отодвинул еклую занавеску, решительно и шумно от- кинул ворох лучины, свесил бороду на мою сторону:
- Поезжай! Поезжай, поезжай с Богом... от греха. - и, опуская боро- ду еще ниже, добавил: - Чё сделашь?.. И тоже прос нас, прости.
- С Богом, - выстонала из-за занавески благословение теща.
Вечером я заспил на дежурство, ночью написал заявление о расчете, и утром начальни, гулевая, красивая баба, обремененная ребятами, за что ее замуж не брали, с сожалением подписала мою бумажку и каким-то образом обменяла мой просроченный талон на железнодорожный билет до Красноярска.
- Хоть терь по-человечески поедешь! - В ней и в самом деле сочета- лось совместимое лишь в русской бабе-женщине: бурность, книжно говоря, темперамента и чуткость слезливой русской бабы.
* * * Днем появилась на вокзале и отыскала меня жена. Я после де- журства спал в комнате начальницы вокзала, на диване. Сама начальница уехала куда-то в командировку, скорее всего загуляла в отделении дороги. По случаю очередной победы в соцсоревновании по перевозке грузов кутили там который день.
Посидев в тяжелом молчании, в непривычной отчужденности в руководящем кабинете, мы занялись кто чем. Жена смотрела в окно. Я вынул запасную чистую ртянку, сходил к Анне, рявкнул, чтоб дала воды, да постуденее. Она втвет жахнула такой струей, что и умываться не надо - всего меня окала.
"Ведьма!" - сказал я, утерся портянкой и вернулся в вокзал.
ена моя играла в ладушки. Сидя на лавке сдвинув колени под диагона- левой юбкой, валеночки не по ногемного раз чиненные кожей и войлоком, составила пятки вместе, носки взь. Прихлопывала ладошками и что-то ед- ва слышно - она не песельница по призванию - напевала. Я попытался уло- вить - и уловил: "А мы
- ребята-ухари, по ресторанам жизнь ведем..." Ее, эту песню из бога- того детдомовского фольклора, я пел ей не раз, и она вот уловила мело- дию, но всех слов не запомнила - хотя ипособная баба, но к ней как-то не липли и в слух ее не проникали подобного рода творения, зато я их имал с ходу, с маху, с лету. Однако песня сослужила нам неоценимую служ- бу: мы оказались в вокзальном ресторане. Знакомая официантка подала нам по коммерческому бутерброду из черного хлеба, два звенышка селедки да по стакану квасного киселя.
- А вина нам не дадут? - вдруг спросила на. - Я премию получила, - и, чтобы я не засомневался, тут же полезлв сумочку, подаренную ей еще до войны крестной, имя которой она проиосила с благоговением, Семен Агафонович и Пелагия Андреевна - с неподдельным трепетом. - Вот! За квартальный отчет. Мы его досрочно сди, нам выдали маленько денежек, выписали всем конторским кожи на обь.
- Хорошо живете! - холодно заметил я и объяснил, что насчет вина ни- чего знаю; хоть и работаю на вокзале, в ресторане бываю только в слу- чае необходимости, чтоб вывести кого, усмирить, если милиционера побли- зости нету. Обедать в ресторане мне не по карману - я ведь и в самом де- ле лучаю чуть больше уборщицы.
- Попроси, а! Попроси! - настаивала же, и в голосе ее, в глазах бы- ла незнакомая мне забубенность напополам с душу рвущим отчаянием челове- ка, покидаемого на необитаемом острове.
К моему удивлению, официантка не удивилась, даже обрадовалась:
- Х-хо! А мы думали, ты непьющий! И до девок не охоч... - прищурилась на дальний, угловой, столик: - Твоя? Ничего. Только малокалиберная... У нас девки поядреней... - и скоро принесла бутылку портвейна под сургу- чом, т ломтика веером раскинутого, скрюченного сыра, винегрет и сколо-то шоколадных конфеток из кармана фартука вытащила. - Конфетки спчьте.
Не-кон-ди-ци-он! Ну, со стороны добытые, - пояснила она. - П фондам с голоду сдохнешь!..
Портвейн мы выпили. Весь. Я сперва ни крепости его, ни вкуса не чувствовал, потом меня развезло, супружницу мою - тоже. Где-то за пакга- узом, за технической будкой, почти по-за станцией, мы сидели а запас- ных, рядком сложенных рельсах и, целуясь, плакали. Она все пыталась го- ворить, вернее, выговорить: "Вот и свадьба!.. Прости! Вот и свадьба!.. Прости!" - с разрывами, сквозь слезы, несвязно лепетала. Но я все до ос- нования понимал, гладил ее по голове, целовал в холодный, сзами запол- ненный рот.
Потом, продрогшие до последних ниточек, мы неторопливо шли той же до- рогой, которой двигали не так давно, но отчего-то казалось, что было это вечность назад. Я провожал жену домой. Она говорила, что вчера была крестная - приезжала специально из города Лысьвы, посмотреть на "Милино- го мужа". Ей сказаличто муж на дежурстве. Тогда крестная поинтересова- лась, как и где живут молодые. И когда ей указали на запечье, напрямки спросила: "Калерия, конечно, наверху?! Я так и знала! Вечно Милечка у вас в батрачках! Вно вы ее, безответную, в углы заталкиваете да работу погрязней да потяжелей суете!.." Решительная эта женщина, крестная-то. Дала она всем прикурить. Велела властью своей освободить от квартирантов флигель; переселить туда Милечку с мужем. Какой бы он молодои разбой- ный ни был - им жить, им и разбираться друг в друге. Когдателится ко- рова, нужно помогать им молоком, и вообще хватит делить детей на любим- чиков и нелюбимчиков. Левочка, муж крестной, говорит, что у нас социа- лизм и все должно быть по справедливости!
О, грехи наши тяжкие, смехи наши вольные! Тут, на вокзале, я узнал наконец о том, как моя жена раздобыла столько имен.
Крестная росла без от: мать ее рано овдовела и была приглашена ра- ботать экономкой в дом к протоиерею, служившему в кафедральном соборе. Дело она знала, была исполнительна, безупречна в части морали и всего прочего, пользовалась у хозяев полным доверием. Будущая крестная, когда наступила пора посещать гимназию, училась вместе с дочерью высокого ду- ховного лица и рано начала болтать по-французски.
Гражданская война разметала семью священник Мать крестной, привык- шая управлять и властвовать, стала выводить дочь "в лю". И вывела! Крестная хоть и в небольшом чине, но работала в техническом отделе на железной дороге. Вечерами, иногда и ночи напролет, ши вместе с ма- терью, вышивала, вязала, плела. Даже от табачной фабрики брали женщины работу - набивали табаком папиросные гильзы. Зато и одевалась девица всегда по моде, выглядела культурно, читала книги. Прехорошенькое, ше- бутливое существо, вышколенное матерью, вольности не знало, мать иногда даже поколачивала ее, вплоть до замужества.
Муж кстной прожил тяжкое, голодное детство в многодетной семье, был подпаском, затем пастушком, благодаря уму, стараниям и добрейшему харак- теру порял высоты наук по пути в инженеры, покорил еще и сердце раз- борчой девицы, давшей отлуп уже не одному "видному" жениху.
Из рассказ об обожествленной крестной мне в ту пору запомнился один. Это когда она, крестная, еще девицей гуля с Левочкой, одетым в красивую форму строительного инженера, вдруг с ужасом почувствовала, что лопнула тесемка у нижней накрахмаленной юбки! И случилось это не где-ни- будь, но посреди конно-пешеходного моста через реку Усьву, длиной не меньше километра!
Нечистая сила, не иначе, решила подшутить над девицей, подвергнуть ее мальному испытанию. Да не на таковскую нарвалась! Девица как шла, так и вышагнула из накрахмаленной юбки, сопнула ее с моста.
Кавалер, держший свою любимую под руку, так ничего и не заметил, так и держал, как держал. Кто-то из публики, гуляющей по мосту, вклик- нул: "Э-эй!
Кто белье утопил?!" Девица пожала плечиками: "Какая-то растяпа полос- кала белье и упустила юбку по течению". И лишь много лет спустя, будучи на курорте, в аналогичной же ситуации Левочка со смехом напомнил: "Ка- кая-то растяпа юбку утопила!" "Умный Левочка! Ох, умный! А воспитанный!" Так вот эта сая, решительная еще в девицах, особа и ее строгая мамаша рабочую семью Семена Агафоновича жаловали. И когда у Пелагии Андреевны родилась девочка - пятый в семье ребенок, - строгая и почтительная Ульяна Клементьевна выговорила доброй знакомой: мол, если деньжонок под- занять, иголку для машинки, кожу на заплатки, лоскутья для одеяла - всегда пожалуйста! Но вот пятого ребенка родила, а чтоб ее дочь в крест- ные взять - не подумала! Наделив роженицу подарком, строгая женщина до- бавила: ныне быть крестной ее дочери - она не хуже людей! И чтоб ново- рожденную назвали ладом - Людмилой.
Послала Пелагия Андреевна своего Семена Агафоновича метрику выписы- вать на новорожденную. И он пошел, перед этим в честь прибавления в семье немного выпил. Когда зашел в загс за метрикой и когда, регистрируя младенца, заполняя эту самую метрику, его сосили, как ребенка назвали, он запамятовал мудреное имя и сказал - Маей.
Рассердилась крестная, что не по ее просьбе дали имя девочке, и ска- зала, чтоб хотьилей тогда ее называли. Ее убеждали, что Мария - имя тоже хорошее, в святцах означает - Святая!.. А я вот у Даля потом про- чел: "Не у всякого жена - Марья, а кому Бог даст".
С тех далеких пор в семье жены произошло по отношению к ней раздвое- ние.
Почти все называли ее Милей, отец же, Семен Агафонович, - Мареей; будь хоть пивший, хоть усталый, хоть здоровый, хоть больной - Марея, и все тут! И так до конца его дней, вот они какие - вятские-то, - не больно хватские, зато упрямые!
Веселый рассказ кончился, и дорога - тоже. Надо прощаться. И мы расп- рощались, но, увы, не в последний раз.
После встречи на вокзале на душе у меня елалось легче, особенно от загадочных слов жены: "Приезжай!.. Я без тебя переберусь во флигель. Когда вернешься - скажу тебе важное... Приезжай!" И осталась на перроне однодинешенька среди толпы, в чиненых валеночках, в мамином стареньком пальтишке, в теплом берете, натянутом на уши, - военная шапка на мне. Я попытался вернуть пку, она удержала мою руку, вежливо и настойчиво: "В Сибири уши отморозишь..."