Тетя Люба, вынимая добро из комода квартирантки, будто отрывала все от своего сердца, ворчала, что была и осталась дура дурой - раздать всдобро свое готова, чтоб самой голой остаться... Как только земля-матушка и терпит этаких простодырок?!
* * * Мы очень скоро уехали из Мосы, и уехали действительно в ку- пейном вагоне!
Это уж жена моя заслужила такое льготное место. Талон же, завоеванный мною в сражениях, годен был лишь для проезда в общем вагоне, по той поре место мое было на крыше. Но, опять же, прошлюб1 подействовал. Намприш- лось лишь доплатить какие-то пустяки - за "купейность", и прикили мы глухой ночью в глухо гудящий, дымящий, одышливо дышащий город под назва- нием Молотов, на большую станцию - Пермь-II.
Пересадка на соликамский поезд, который, постояв в раздумье, вдруг дернулся и стал уже набирать ход; в тамбур влетел молоденький, будто вешняя птичка, красивый, нарядный и радостный младший лейтенант, сверка- ющий белью зубо пряжкой нового ремня, новой портупеей, новыми хромовы- ми сапогами.
Порадовавшись, что успел на поезд - тоже пересажився, спросил, куда мы едем, и, услышав, что в город Чусовой, сообщил, что он тоже туда, и представился распространенной на Урале фамилией - Радыгин.
Младший лейтенант весь кипел от какого-то нетерпения, нерастраченных сил и энтузиазма: он не успел повоевать, не успел отличиться, поге- ройствовать, сразься с врагом - и вот уже домой...
Когда я сказал ему, чтоб он не жалел об этом, что ничего там, на вой- не, хорошего нет, он не захотел меня ни понять, ни поверить мне - его назначение, наивысший смысл жизни виделись ему в битвах, в удалых делах, в порывах, в прорывах!..
Ох-хо-х Каким я был стариком по сравнению с ним, с Радыгиным, хотя и старше его всего на два года. Какой груз я з в своей душе, какую ус- талость, какое непреодолимое чувство тоски печали, неизвестно когда и скопившихся! Как жить с этим грузом? Кудаго девать?? Кому передать, чтоб облегчиться. Не возьмет ведь никто ненужный это, обременительный груз. А больше у меня ничего нету, пара белья, портянки - даже шапки не- ту, а мороз намает, усиливается...
Наш поезд прибыл на станцию Чусовскую, приютиуюся под горой, с жел- то покрашенным деревянным вокзалом, подвеселенным голубыми окнами и бе- лыми наличниками, с деревянными перронными воротами, на которых узорча- тым маком алел в комок смерзшийся флаг. Прямо по воротам нарисована бе- лая стрела, и крупныеуквы звали: выход в город.
Пассажиры скоро рассосались. Поезд, крякнув стылым электровозным гуд- ком, покатил дальше, в неведомый мне город Соликамск. Мы остались нае- чистом, ребристо обдолбленном перроне городка, о котором я никогда и слыхом не слыхал, даже на карте его не видел...
Постояли, помолчали, я докурил вторую цигарку, и молодая моя супруга не то безразличным, не то совсем усталым голосом напомнила мне, что ско- ро утро и пора нам двигаться домой.
- Ну что ж, - сказал я, - пора так пора... Домой так домой.
Я не очень восинимал это слово, потому как с детства жил по казен- ным домам и общежитиям, внутренне уж совсем оробел и про себя еще раз покаялся, что нпоехал на родину, в Сибирь, в края родные. Но виду не показывал, как жутко и одиноко мне в этом незнакомом городе, в чужом, шибко задымленном месте.
Сохраняя наигранно-бодрый тон, двинулся я за женой своей и, выйдя на небольшую привокзальную площадь, увидел скульптуру Ленина в голом скве- рике, приваленную шапкой свежего, еще не закоптившегося снега, сказал, притронувшись к новой пилотке: "Здравствуйте, Владимир Ильич, единствен- ный мне здесь знакомый человек!" Супруга посмеялась столь удачной и уместной в данный напряженный момент шутке, и молодая пара двинулась вдоль желтого забора, за которым свистели электровозы и брякали буфера вагонов.
Станционные постройки, депо, магазины, клуб, дома, притиснутые горою к путям с одной стороны и к реке - с другой, остались позади. Молодожены вступили в длинную гористую улицу и, почувствовав, что так вот скоро, чего доброго, и "домой" придешь, я попинал ледышку на дороге. Супруга игру приняла. Гоня впереди себя ледяные и снежные комки, будто мячики, не очень решительно, но шли или мы к цели. И чем дальше шли, тем меньше оставалось у меня в словах бодрости, в действиях тоже, и смех вовсе иссяк. Только конский шевяк прыгал
- кони еще в этом городе велись, - и прыгал он от пинков, да громче хрустел снег под сапогами. Когда же супруга моя свернула улицы на прогребенную тропинку в еще неглубоком снегу, ярко сверкающем искрами под луною, я сказал: "Передохнем!" Между тем перевалило деко за пол- ночь, хотя точного времени мы с супругой не знали - часов ни у того, ни у другого не было, когда с вокзала пошли, на часах привокзальных, черной ковригой висящих над перроном, стрелки показывали два часа ночи с чем-то. Ноябрьский морозец набирал в ночи силы и звонкости, ярче проре- зались звезды, прозрачная и круглая луна, что льдина, вытряхнутая из ведра, несколько раз объявлялась, но наплывающие дымы из близко ухающе- го, звякающего, мощно вздыхающего завода то и дело мутили высь, глушили всякий свет.
Вдруг небо начало подниматься и озаряться, будто от мощного взрыва. Но взрыва не последовало, лишь в полнеба разлилось яркое зарево и стало медленно угасать, оседаяорящей пылью на землю.
- Что это?
- Шлак. Горячий шлак из домен на отвал вылили. Очень красиво, правда?
- Да, очень.
- Ты потом это все увидишь.
Говорить стало не о чем. Мороз становился все крепче. Надо было идти под крышу, в тепло. Отступать некуда. Виновато примолкли оба, не играли в шевяки, не разговаривали. Супруга снова вырвалась вперед. Я тащился заею.
- Папа тропинку прогреб! - со светло пробуждающейся ласковостью ска- зала спутница.
- Как ты узнала?
- А он всегда с вечера... Если ж ночью снегу наметет, раньше всех встанет и прогребет тропинки, да и некому больше...
Мы приблизились к мирно в сгу спавшему деревянному полутораэтажному дому и оказались в нешироко сколоченном тесовом тамбуре, перед дверью в дом с обшитой жестью замочноскважиной. Вдоль тамбура на чурбаках поко- илась толстая доска.
- Ну вот... Теперь сидим, - дрогнувшим голосом сказала спутница, и мы затихли на холодной скамье.
Я впервые почувствовал, что она, спутница моя, тоже волнуется после долгой разлуки с родным домом. Ей и радостно, и боязно сейчас. Ободряв- шая меня всю дорогу словом и взглядом, она оробела у родимого крыльца и сама нуждалась в поддержке, чтоб разделили с нею ее долгожданное и тревожное волнение.
Я нашарил ее в темноте тамбура, пригреб к себе. О благодарно ткну- лась мне в шинель мокрым лицом и, содрогаясь от плача, целовала меня в шею, в щеки, норовила попасть в раненый глаз. Я гладил ее коротко, по-армейски стриженные волосы по-за шапкой, очерствелые от дорожной пыли и грязи.
- Ну вот, все! Приехали! - с облегчением, утирая лицо платочком, еще раз, уже летуче, чмокнула она меня в щеку и заторопилась: -ейчас! Сей- час! - нетерпеливо шарила она за надбровником дверей, обметанным куржа- ком. - Да где же он? Папа всегда его сюда клал... - И вдруг счастливо залилась- Во-от!
Во-о-от он! - прижала большой железный ключ к груди, словно Мадонна малюсенького младенца. - Во-о-от он, голубчик! Во-от! На, открывай! - сунула она мне ключ.
И я догадался, что это имеет какое-то значение.
Долго я возился, но дверь нотпиралась. Нетерпеливо топтавшаяся сза- ди меня жена моя давала сове, затем не выдержала, отстранила меня и сама принялась за дело.
В глуби дома почувствовалось движение, послышались приглушенные ло- са, наконец нерешительно вспыхнул свет, выделив в темноте дванизко осевших в снег окна. Скоро проскрипела избяная дверь, мы почуяли, что в сенках кто-то есть, прислушивается к нам.
- Ой, да что же это такое?! Ну что же это такое? - вертела ключ ту- да-сюда новоприезжая, хрустя им в скважине, и повторялаже сквозь сле- зы: - Ну что же это такое?! Всегда замок открывался нормально...
- Хто там? - раздался робкий и в то же время воскресающий голос чело- века, что-то почувствовавшего дальним уголком сердца, но еще не отошед- шего от страха. - Дочерь, Марея, это ты?
- Я, папа, я!
- Мати! Мати! - всплеснулось за дверью. - Дак это же она, Марея, с войны приехала!
- Миля, ты?!
- Я, мама, я!
- Ваня! Зоря! Тася! Вася! Миля приехала! Миля! - с облегчением, слов- но бы пережив панику, дрожал за дверью голос.лышно было, как по избе забегали.
- Да пошто же ты не идешь-то? Чего там долго копаешься?..
- Дверь открыть не можем!
- Дак ты не одна?
- С мужем я!
- С му-ужем?! Дак где-ка он-то?
- Да тут он, тут.
Кольнуло: коли муж, дак куда он денется?
- Замок-от у нас испортили варки какие-то. Дак мы его переставили задом наперед, а ты по-ранешному вертишь. Ты ключ-от глыбже засунь и к Комелину верти, к Комелину, а нк Куркову. К Комелину, говорю, к Коме- лину...
Супруга моя началаействовать ключом согласно инструкции; Комелины и Курковы, как выяснилось позднее, - соседи. Вот к одному из них, левому соседу Комелину, и едовало поворачивать ключ. Я следил за действиями дорогой супруги смущенно - сругу тут звали разными именами, авантю- ристка она, не иначе! И марая, видать! Доразмышлять на эту тему мне не дали - дверь наконец отворилась. В наспех накинутой потине шустро выс- кочила маленькая женщина, начала целовать мою, тоже маленькую, жену, об- шаривать ее, гладить по лицу. Позади женщины, в гли сенок, под тускло светящейся лампочкой, кто в чем, толпился люд женского, но больше мужс- кого рода.
Высокий мужчина с круглой, будто у святого архангела, залысиной, об- нажившей лоб, похожий на широкий, двудушный солдатский котелок, реши- тельно сжимал в руке топор.
- Дак в избу ступайте! В избу! - разнимал двух сцепившихся женщин до- вольно высокий пожилой человек с бородой. И хотя накинута на него была трофейная японская шуба с лисьим воротником, все равно угадывалась уста- лость в его большом и костистом теле. - Студено ведь в сенках! Говорю, в избу ступайте... И ты, солдатик, как тя звать-то? В пилотке ведь.