-- Уже поступают заявки... с мест! -- объявил я так громко, как никогда еще не объявлял ни одного номера. -- Я передаю эту просьбу хору. Она, конечно, будет исполнена!
На последних словах я сделал особое ударение. И передал записку... Но не Маргарите Васильевне, как полагалось, а своему однокласснику Лешке, который был моим главным союзником в средней группе.
Вернувшись за кулисы, я сказал Виктору Макаровичу:
-- Теперь все будет в порядке.
Не поверив мне, он стал внимательно слушать и шевелить губами: весь наш репертуар он знал наизусть. Я тоже прислушивался... Особенно к средней группе. Хотя можно было уже не волноваться: просьба друга была для Лешки законом!
-- Что это значит? -- спросил Виктор Макарович. Мама просит меня не повторять в жизни ее ошибок, Я и не повторял... Я вообще не был уверен, ошибкой ли был мой план. Просто я не мог допустить, чтобы Виктор Макарович... И шепотом все объяснил ему.
-- Значит, это ты сделал? -- медленно произнес он. -- Мой добрый мальчик?
-- Мы не хотели расставаться с вами!
В этот момент кончилась песня. Я вышел на сцену с лицом, которое, думаю, было не таким открытым и приятным, как обычно. А когда вернулся за кулисы, Виктора Макаровича уже не было.
В антракте я помчался искать его. Но меня все время задерживали рукопожатия и похвалы. Почти все называли меня "молодцом". Но у каждого это звучало по-своему... "Ты -- молодец!" -- восклицал один. "Ну, сегодня ты был молодцом!" -- похлопывал меня по плечу второй. "Молодец-то ты молодец, но впереди еще целое отделение!" -- предупреждал третий
-- Вам с Мандолиной, мне кажется, было трудней всего: вы оба солировали, -- сказал папа. -- И делали это вполне талантливо.
-- Только не повторяй моей ошибки: не выкладывайся до конца на первой дистанции! -- предупредила мама. -- Ведь именно в конце второго отделения ты будешь пересказывать содержание зарубежных песен! Прошу тебя: постарайся оттенить специфику каждой страны... -- Прижав мое ухо к своим губам, мама спросила: -- А что это там происходило... вначале?
-- Ничего не заметил! -- ответил я.
-- Значит, Маргарита Васильевна была права: у тебя не все благополучно со слухом и чувством ритма.
В фойе, в буфете и в зрительном зале Виктора Макаровича я не нашел... Зато я встретил Димулю. Он вытирал платком свою добрую круглую голову и что-то искал.
-- Как бы мне позвонить... Римме? -- спросил он.
-- Телефон у директора!
-- Прошлый раз я звонил оттуда. Но сейчас там...
-- Автомат внизу, возле кассы! -- перебил я. Потому что в эту минуту вспомнил, что Дирдом обещал Наливину встречу с Виктором Макаровичем у себя в кабинете.
Я помчался туда.
Наливина еще не было. Виктор Макарович, Маргарита Васильевна и Дирдом стояли посреди кабинета. Мужчины нервничали, а Маргарита Васильевна только поправляла огромный пучок на затылке.
-- Зайди, Миша, зайди, -- позвал Виктор Макарович, когда я приоткрыл дверь. Кажется, впервые он не назвал меня Мишенькой.
Дирдом тоже, мне показалось, с нетерпением поджидал меня.
-- Я убежден, что это безобразие вначале... произошло не случайно! -- сказал Дирдом. -- Это была попытка сорвать наш отчет. Ничего подобного раньше, до появления вашей... или вашего Мандолины не было! Говорят, он родную мать уложил в больницу. А теперь уложит наш хор!
-- Володя тут ни при чем. Во всем виноват я... Дирдом опять как бы проглотил стакан рыбьего жира:
-- Ты?
Маргарита Васильевна так же неторопливо, как она приводила в порядок свой огромный пучок на затылке, произнесла:
-- Зачем... чтобы кто-то брал на себя вину? Все было естественно: ребята не привыкли ко мне. Они волновались.
Я хотел возразить. Но Виктор Макарович удержал меня за руку.
В эту минуту из приемной донесся журчащий голос Наливина:
-- Дирекция у себя?
Диодом сразу же запил рыбий жир стаканом сладкого морса.
Прямо с порога Наливин обрушился на худенького Виктора Макаровича, накрыл его собой.
-- Фотографа бы сюда! Фотографа!... -- сладким голосом воскликнул Дирдом.
Потом Наливин стал обнимать меня, потом Дирдома. Когда с объятиями было покончено, я заметил, что мы, мужчины, остались одни: Маргарита Васильевна незаметно ушла.
-- Десятилетия промчались, как миг, -- разводил руками Наливин. -- И вот сегодня меня вернули в невозвратную пору детства. Только уже вот такого... -- Он опять окинул себя критическим взглядом, опережая в этом смысле Виктора Макаровича. -- Поверьте, учитель, это не на почве переедания, а от неправильного обмена веществ! За болезнь ведь не судят...
-- Победителей вообще судить не положено, -- сказал Виктор Макарович. -- Я счастлив, что ты -- знаменитый и заслуженно заслуженный!
-- Но это и вами заслужено! -- ответил Наливин. -- Ведь это вы у меня обнаружили... -- Он погладил себя по горлу. -- Если б не вы!... Вы первый услышали мою увертюру. Мою прелюдию... А сейчас уже опускается занавес.
-- Ты сошел с ума! -- весело воскликнул Виктор Макарович. -- Карузо тоже был полным! А Джильи?
-- Врачи советуют перейти на концерты. Или на педагогическую работу.
-- И у тебя тоже... врачи?
-- Что день грядущий мне готовит? -- пропел Наливин. Дирдом зааплодировал.
-- Ну, голос твой абсолютно здоров! -- обрадовался Виктор Макарович
-- Увы... Извечный конфликт между формой и содержанием. Хотя у вас никакого конфликта не происходит: вы -- в образцовой форме. -- Он с добродушной завистью оглядел худенького Виктора Макаровича. -- Общение с ними не дает вам стареть! -- Наливин ткнул пальцем в мою сторону. -- А мне бы сейчас петь басом! Или, в крайнем случае, баритоном... -- Оглядев себя, он вновь зажурчал: -- Вас, учитель, сегодня не хватало на сцене! -- Дирдом стал усиленно копаться в бумагах. -- Кстати, где наша бестрепетная Маргарита Васильевна? -- Наливин оглядел кабинет.
-- Она не виновата, -- твердо сказал я.
Виктор Макарович опять удержал меня за руку.
-- Я всегда восхищался, учитель, что вы столько лет... среди этого бушующего океана! -- Наливин указал на меня. -- Я бы и дня не выдержал.
-- Как же ты собираешься переходить на педагогическую работу?
-- Буду учить вокалу. Только вокалу... А ваше призвание -- весь их мир! -- Наливин опять ткнул в меня пухлым пальцем.
Дирдом совсем зарылся в бумаги. "Есть люди, которые воспринимают чужой успех как большое личное горе!" -- как-то сказала мама. Не знаю, был ли Дирдом таким человеком, но авторитет и успехи Виктора Макаровича его раздражали. Я давно уж заметил.
-- И вдруг сегодня вы покинули пост, -- продолжал Наливин. -- Почему?
-- Ноги, Женечка... Все тот же неправильный обмен, который производит время: обмен здоровья на нездоровье!... И мне тоже придется поискать новое место в жизни.
-- Оно только здесь, в этом Доме! -- уверенно заявил Наливин. -- Среди них! -- В который уж раз он ткнул в меня пальцем. -- Без вас Дом культуры утратит первое слово в своем имени: он перестанет быть домом. По крайней мере, для них!
Тут я захлопал.
-- Маргарита Васильевна по образованию дирижер. И педагог по призванию, -- четко проговорил Виктор Макарович. -- Я в какой-то степени преграждал ей путь... Теперь она быстро найдет с ними общий язык! -- Он тоже указал на меня.
Я напоминал самому себе экспонат, который принесли на урок или на лекцию.
-- У нее есть этот талант, -- уверенно закончил Виктор Макарович
-- А у меня нет! -- признался Наливин. -- Но она не будет играть с ними в чехарду, показывать фокусы... Помните, как я через вас перепрыгивал? 6
Часа через полтора мы с Виктором Макаровичем, как всегда не торопясь, возвращались домой. Мои родители не сочли возможным разлучить нас в такой вечер и ушли после концерта с Димулей и Мандолиной.
-- Мы хотели, чтобы все было, как прежде, -- объяснял я по дороге Виктору Макаровичу. -- Чтобы вы остались главным дирижером -- сидящим или стоящим... Мы только этого и хотели!
-- Во-первых, есть средства, которые могут убить благородную цель... -- медленно произнес Виктор Макарович. -- Это ты запомни на всю свою жизнь. Чтобы когда-нибудь тебе не сказали, что "благими намерениями дорога в ад вымощена". А во-вторых... -- Он так понизил голос, что я еле расслышал: -- Во-вторых, я любил Маргариту Васильевну.
-- Ее?! -- Я остановился от неожиданности. -- Наверно... давным-давно? Когда вы еще молодым были?
-- Неважно, когда это было. Важно, что было.
-- И прошло?
-- Прошло -- не значит кануло, Мишенька. Это во-первых. А во-вторых... Что-то я сегодня все раскладываю по полочкам. Видимо, потому, что ты задаешь слишком много вопросов.
И все-таки я осмелился прошептать:
-- А почему вы на ней... не женились?
-- Это сделали до меня.
-- А она... вас?...
-- Она любила со мной работать. И, если говорить словами Дирдома, не думала о своем собственном творческом лице. Теперь наконец... Это в какой-то степени было моим долгом.
-- Может быть, вы уходите из-за этого?!
-- Из-за "неправильного обмена"... Но нет худа без добра, как говорят. Пойми: она была в моей жизни целой эпохой. Ты скажешь: прошлой эпохой. Но прошлое и забытое -- разные вещи. Вообще помнить всегда лучше, чем забывать, Мишенька. Плохое иногда еще можно вычеркнуть. Но хорошее... -- Он помолчал, потер ногу. -- Тот, кто не помнит вчерашнего, тот и сегодняшнее забудет... А на самом деле позавчера и послезавтра в жизни неразделимы!
Виктор Макарович заметно устал. Но, мне показалось, не оттого, что у него были больные ноги, а от своих мыслей. Мы с ним присели.
-- Если из книги, Мишенька, выбрасывать прочитанные страницы и главы, вся книга рассыплется. Впрочем, вернемся к Дому культуры... -- сказал он. А сам вернулся к Маргарите Васильевне: -- Сколько черновой работы она брала на себя! А лавры в основном доставались хору и мне. Говорят, что в один из самых страшных кругов ада... того самого, дорога к которому вымощена твоими рухнувшими намерениями, попадают "предатели своих благодетелей". То есть люди, не помнящие добра... Не будем принадлежать к их числу, Мишенька!
-- Не будем!... Я вот вас никогда не забуду!