- Вспомоществование дам, а пока... Батюшка! - зовет меня, - пожалуйте сюда.
Я вышел.
- Извольте взять, - говорит, - этого соблазнителя: он девицу соблазнил и должен немедленно быть с нею обвенчан. Прошу вас исполнить это и завтра же прислать мне его брачное свидетельство.
- Слушаю-с, - отвечаю. - Извольте, молодой человек, идти и приготовьте разрешение начальства. Я за ним зайду.
Тот вышел, а генерал спрашивает меня:
- А что, каково я кричу?
Я его в обе щеки чмокнул и говорю:
- Умник! умник! но теперь доверши свою работу: сплавь их отсюда.
- Куда?
- Назначь его куда-нибудь в провинцию отдельную должность занимать.
- Это для чего?
- Да он там успокоится и с простыми людьми в разум придет.
И в этом успел. Так я их в один день развел, а на другой день обвенчал, с малым упущением по числу оглашений, и свидетельство выдал, а через неделю и на службу их выпроводил. Он с большим развитием ничего и понять не мог. Однако пробовал меня пугать.
- Вы отвечать, - говорит, - будете.
- Ну, это, мол, не твое дело: мне начальство приказало венчать, а я власти покорен.
Так он и сейчас настоящим образом всего не понимает, а живут, судьбою довольны и назад не просятся, - думают небось, что они в самом деле законопреступно обвенчаны, да, чай, и акушерки боятся.
- А что же, акушерка не приходила?
- К кому?
- К вам.
- Как же, приходила. Я ее к певцу отправил.
- И после не видали?
- Нет, видел один раз у пристава на крестинах.
- Что же она: сердилась?
- Н-н-нет. Поискала вчерашнего дня и увидала, что она дура.
"Отличную, - говорит, - батюшка, ваши духовные со мною штуку сыграли".
"А что такое?"
"Да то, что я по их милости все равно как будто вместо кадрили вальс протанцевала".
"Ну, что делать, когда-нибудь утешитесь, вместо вальса кадриль протанцуете". На кого же ей сердиться?
- Просто невероятное!
- Вот то-то и есть. А поведите-ка все это через настоящие власти - какая бы кутерьма поднялась, а путного ничего бы не вышло: потому что закон и высокое начальство, стоя превыше людских слабостей, к глупости человеческой снисхождения не могут оказывать, а мы, малые люди, можем, да и должны. Дурачки, да наши. Что ж их хитрецам в обиду давать? Надо их пожалеть. Поживут с наше - и они обумнеют, - тоже людей жалеть будут. Но довольно мне вам эти сказки сказывать. Я уж очень разболтался, пойду - посмотрю, что мне в мотье написали.
- Да, - говорю, - это и впрямь все отдает сказками.
- Сказки, сударь, и есть, сказки. Живи да посвистывай... "Патока с инбирем, ничего не разберем, а ты, дядя Еремей, как горазд, так разумей".
Собеседник мой подал мне руку, которую я придержал и спросил:
- Но неужто же у нас никто не может помочь вместо всей этой городьбы прямую улицу сделать?
- А об этом нам еще ничего не известно. Впрочем, никогда ни в чем не должно отчаиваться: одна набожная старушка в детстве меня так утешала: все, говорила, может поправиться, ибо "рече господь: аще могу - помогу". Где она это вычитала, - я тоже не знаю, но только она до ста лет благополучно дожила с этим упованием, чего я и вам от души желаю.