красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка
два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и
ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам
удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни
лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое
болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на
детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог
удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал
моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она
слушала с любопытством, устремив на меня, полные напряженного внимания,
свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: "Братец, я
ничего не понимаю". Да и что мудреного: рассказчику только пошел пятый год,
а слушательнице - третий.
Я сказал уже, что был робок и даже трусоват; вероятно, тяжкая и
продолжительная болезнь ослабила, утончила, довела до крайней
восприимчивости мои нервы, а может быть, и от природы я не имел храбрости.
Первые ощущения страха поселили во мне рассказы няньки. Хотя она собственно
ходила за сестрой моей, а за мной только присматривала, и хотя мать строго
запрещала ей даже разговаривать со мною, но она иногда успевала сообщить
мне кое-какие известия о буке, о домовых и мертвецах. Я стал бояться ночной
темноты и даже днем боялся темных комнат. У нас в доме была огромная зала,
из которой две двери вели в две небольшие горницы, довольно темные, потому
что окна из них выходили в длинные сени, служившие коридором; в одной из
них помещался буфет, а другая была заперта; она некогда служила рабочим
кабинетом покойному отцу моей матери; там были собраны все его вещи:
письменный стол, кресло, шкаф с книгами и проч. Нянька сказала мне, что там
видят иногда покойного моего дедушку Зубина, сидящего за столом и
разбирающего бумаги. Я так боялся этой комнаты, что, проходя мимо нее,
всегда зажмуривал глаза. Один раз, идучи по длинным сеням, забывшись, я
взглянул в окошко кабинета, вспомнил рассказ няньки, и мне почудилось, что
какой-то старик в белом шлафроке* сидит за столом. Я закричал и упал в
обморок. Матери моей не было дома. Когда она воротилась и я рассказал ей
обо всем случившемся и обо всем, слышанном мною от няни, она очень
рассердилась: приказала отпереть дедушкин кабинет, ввела меня туда,
дрожащего от страха, насильно и показала, что там никого нет и что на
креслах висело какое-то белье. Она употребила все усилия растолковать мне,
что такие рассказы - вздор и выдумки глупого невежества. Няньку мою она
прогнала и несколько дней не позволяла ей входить в нашу детскую. Но
крайность заставила призвать эту женщину и опять приставить к нам;
разумеется, строго запретили ей рассказывать подобный вздор и взяли с нее
клятвенное обещание никогда не говорить о простонародных предрассудках и
поверьях; но это не вылечило меня от страха. Нянька наша была странная
старуха, она была очень к нам привязана, и мы с сестрой ее очень любили.
Когда ее сослали в людскую и ей не позволено было даже входить в дом, она
прокрадывалась к нам ночью, целовала нас сонных и плакала. Я это видел сам,
потому что один раз ее ласки разбудили меня. Она ходила за нами очень
усердно, но, по закоренелому упрямству и невежеству, не понимала требований
моей матери и потихоньку делала ей все наперекор. Через год ее совсем
отослали в деревню. Я долго тосковал: я не умел понять, за что маменька так
часто гневалась на добрую няню, и оставался в том убеждении, что мать
просто ее не любила.
______________
* Шлафрок (нем.) - домашний халат.
Я всякий день читал свою единственную книжку "Зеркало добродетели"
моей маленькой сестрице, никак не догадываясь, что она еще ничего не
понимала, кроме удовольствия смотреть картинки. Эту детскую книжку я знал
тогда наизусть всю; но теперь только два рассказа и две картинки из целой
сотни остались у меня в памяти, хотя они, против других, ничего особенного
не имеют. Это "Признательный лев" и "Сам себя одевающий мальчик". Я помню
даже физиономию льва и мальчика! Наконец "Зеркало добродетели" перестало
поглощать мое внимание и удовлетворять моему ребячьему любопытству, мне
захотелось почитать других книжек, а взять их решительно было негде, тех
книг, которые читывали иногда мой отец и мать, мне читать не позволяли. Я
принялся было за "Домашний лечебник Бухана", но и это чтение мать сочла
почему-то для моих лет неудобным; впрочем, она выбирала некоторые места и,
отмечая их закладками, позволяла мне их читать; и это было в самом деле
интересное чтение, потому что там описывались все травы, соли, коренья и
все медицинские снадобья, о которых только упоминается в лечебнике. Я
перечитывал эти описания в позднейшем возрасте и всегда с удовольствием,
потому что все это изложено и переведено на русский язык очень толково и
хорошо.
Благодетельная судьба скоро послала мне неожиданное новое наслаждение,
которое произвело на меня сильнейшее впечатление и много расширило
тогдашний круг моих понятий. Против нашего дома жил в собственном же доме
С.И.Аничков, старый богатый холостяк, слывший очень умным и даже ученым
человеком; это мнение подтверждалось тем, что он был когда-то послан
депутатом от Оренбургского края в известную комиссию, собранную Екатериною
Второй для рассмотрения существующих законов. Аничков очень гордился, как
мне рассказывали, своим депутатством и смело поговаривал о своих речах и
действиях, не принесших, впрочем, по его собственному признанию, никакой
пользы. Аничкова не любили, а только уважали и даже прибаивались его
резкого языка и негибкого нрава. К моему отцу и матери он благоволил и даже
давал взаймы денег, которых просить у него никто не смел. Он услышал как-то
от моих родителей, что я мальчик прилежный и очень люблю читать книжки, но
что читать нечего. Старый депутат, будучи просвещеннее других, естественно,
был покровителем всякой любознательности. На другой день вдруг присылает он
человека за мною; меня повел сам отец. Аничков, расспросив хорошенько, что
я читал, как понимаю прочитанное и что помню, остался очень доволен: велел
подать связку книг и подарил мне... О счастие!.. "Детское чтение для сердца
и разума"*, изданное безденежно при "Московских ведомостях" Н.И.Новиковым.
Я так обрадовался, что чуть не со слезами бросился на шею старику и, не
помня себя, запрыгал и побежал домой, оставя своего отца беседовать с
Аничковым. Помню, однако, благосклонный и одобрительный хохот хозяина,
загремевший в моих ушах и постепенно умолкавший по мере моего удаления.
Боясь, чтоб кто-нибудь не отнял моего сокровища, я пробежал прямо через
сени в детскую, лег в свою кроватку, закрылся пологом, развернул первую
часть - и позабыл все меня окружающее. Когда отец воротился и со смехом
рассказал матери все происходившее у Аничкова, она очень встревожилась,
потому что и не знала о моем возвращении. Меня отыскали лежащего с книжкой.
Мать рассказывала мне потом, что я был точно как помешанный: ничего не
говорил, не понимал, что мне говорят, и не хотел идти обедать. Должны были
отнять книжку, несмотря на горькие мои слезы. Угроза, что книги отнимут
совсем, заставила меня удержаться от слез, встать и даже обедать. После
обеда я опять схватил книжку и читал до вечера. Разумеется, мать положила
конец такому исступленному чтению: книги заперла в свой комод и выдавала
мне по одной части, и то в известные, назначенные ею, часы. Книжек всего
было двенадцать, и те не по порядку, а разрозненные. Оказалось, что это не
полное собрание "Детского чтения", состоявшего из двадцати частей. Я читал
свои книжки с восторгом и, несмотря на разумную бережливость матери, прочел
все с небольшим в месяц. В детском уме моем произошел совершенный
переворот, и для меня открылся новый мир... Я узнал в "рассуждении о
громе", что такое молния, воздух, облака; узнал образование дождя и
происхождение снега. Многие явления в природе, на которые я смотрел
бессмысленно, хотя и с любопытством, получили для меня смысл, значение и
стали еще любопытнее. Муравьи, пчелы и особенно бабочки с своими
превращеньями из яичек в червяка, из червяка в хризалиду и наконец из
хризалиды в красивую бабочку - овладели моим вниманием и сочувствием; я
получил непреодолимое желание все это наблюдать своими глазами. Собственно
нравоучительные статьи производили менее впечатления, но как забавляли меня
"смешной способ ловить обезьян" и басня "о старом волке", которого все
пастухи от себя прогоняли! Как восхищался я "золотыми рыбками"!
______________
* "Детское чтение для сердца и разума" - первый русский детский
журнал, выходивший как еженедельное приложение к газете "Московские
ведомости", издавался Н.И.Новиковым в 1785-1789 годах. В журнале печатались
статьи по физике, истории, географии, были также и произведения
художественной литературы.
С некоторого времени стал я замечать, что мать моя нездорова. Она не
лежала в постели, но худела, бледнела и теряла силы с каждым днем.
Нездоровье началось давно, но я этого сперва не видел и не понимал причины,
от чего оно происходило. Только впоследствии узнал я из разговоров меня
окружавших людей, что мать сделалась больна от телесного истощения и
душевных страданий во время моей болезни. Ежеминутная опасность потерять
страстно любимое дитя и усилия сохранить его напрягали ее нервы и придавали
ей неестественные силы и как бы искусственную бодрость; но когда опасность