Смекни!
smekni.com

В окопах Сталинграда (стр. 47 из 53)

- Так вот, я тебе приказываю вернуть эти танки. Понятно? Те два, что подорвались.

- У переднего моторная группа повреждена, товарищ полковник. Собственным ходом не выйдет.

Полковник останавливается, до сих пор он ходил из угла в угол.

- Эх, инженер, инженер...- Он укоризненно смотрит на меня.- А у второго как с моторами?

- Когда я уходил, благополучно было.

- Так вот... За ночь поможешь танкистам выбраться из мин. А тот, застрявший, в ДОТ преврати. Любыми средствами. Ясно? Под твою личную ответственность.

Я козыряю.

- Можешь идти.

Я ухожу.

Превратить танк в огневую точку, в дог. Но для этого его надо сначала захватить. А как? Рыть траншею? От наших окопов до него метров... Пять от окопов до минного поля, десять само минное поле, да за ним еще метров двадцать. Всего, значит, тридцать пять. А до немцев шестьдесят, от силы - семьдесят. Как раз посередине. Как бы немцам не пришла в голову та же самая мысль - сделать из танка дот. Из-под него они смогут и в лоб и вдоль всей нашей передовой стрелять... Рыть траншею - единственный выход, открыто, в лоб, не возьмешь. Тридцать пять метров... При наших лопатах и замерзшем уже грунте не меньше тридцати пяти часов. Три ночи... Паршиво...

Ширяев сидит в блиндаже - насупленный, расстегнутый, перевязанная рука на столе.

- Можешь поздравить.

- С чем?

- Фрицы в танк забрались.

- В какой?

- В семерку.

- Успели, черт...

- Час тому назад. Перешли в контратаку и забрались.

- А мы?

- Что мы? Ни одного бронебойного и зажигательного. Как горох отскакивают.

- Фу-ты, черт... А комдив приказал захватить его. В дот превратить... И тот вытащить...

- В том три трака перебито...

- До ночи ни черта не сделаем...

- Ни черта... Танкисты ругаются на чем свет стоит.

- Ну и пусть ругаются... А ночью мы с Гаркушей расчистим поле одиннадцать-бис, пусть меняют траки и вытягивают свой танк.

- А дальше что? Как эту чертову семерку захватишь?

- Рыть ход. Другого выхода нет.

- М-да...- Ширяев почесал нос.- Ладно, посмотрим. Сначала надо этот вытащить.

Ни один день в моей жизни не тянется так долго, как этот. Не знаю, куда себя приткнуть. Слоняюсь по передовой. Искурил трехдневную норму табака.

Немцы сидят в танке, пытаются повернуть пушки в нашу сторону, но башню заело, и у них ничего не получается. К вечеру устанавливают под ним пулемет и без устали начинают сечь по нашему танку.

Наконец наступает долгожданная ночь. Лихорадочно с Гаркушей снимаем мины с 11-бис, танкисты меняют траки - повезло еще, что повреждены они с нашей стороны,- и до восхода луны танк своим ходом возвращается в наше расположение. Это уже успех. Большой успех... Теперь надо приниматься за другой, за эту чертову семерку. 2

В прошлую империалистическую войну,- я где-то об этом читал,- в сводках воюющих держав долгое время фигурировал "домик паромщика" - жалкое строеньице где-то на берегу Марны или Соммы, ставшее объектом ожесточенной борьбы. В сводках Информбюро наш танк не упоминается, в сообщениях главной квартиры фюрера, по-видимому, тоже нет. Но у нас в полку в течение добрых двух недель он спрягается и склоняется на все лады, фигурирует во всех донесениях, в виде черного, жирного ромба красуется на всех схемах и планах, торчит болезненной занозой на стыке первого и второго батальонов, многим, в том числе и мне, не дает спать и черт его знает сколько раз снится, хотя вообще сны на фронте - явление редкое.

Трудно сказать, скольких человеческих жизней он нам стоил, сколько снарядов и мин всех калибров и сортов было выпущено по нему с нашей стороны. В радиусе двадцати метров вокруг него земля буквально вспахана. Как-то ночью немцы выкрашивают его в белый цвет, чтобы черные, закопченные бока его не так выделялись на снежном фоне окружающей местности. Раза два мы его поджигаем, и он долго, отвратительно коптит небо... Иногда мы подбиваем один из пулеметов - теперь у них там два, но через час там появляется новый. Немцы подтягивают к танку ход сообщения. Мы тоже копаем к нему траншею, но немцы обгоняют нас, танк в их руках, и копать они могут с двух сторон.

А людей нет. В батальонах всего по девять-десять активных штыков. Бывает и меньше. Бойцы с десятидневным стажем считаются уже стариками. Во втором батальоне однажды в течение суток оборону держали два пулемета и 45-миллиметровая пушка. Стрелки все вышли из строя.

Раз в три ночи приходит полнение - озябшие, дующие в ладони юнцы,- топчутся как раз у нашей землянки, получают обмундирование - валенки, тулупы, меховые рукавицы.

- Это что, дяденька, Сталинград?

- Сталинград.

- А где же дома?

- Домов нет. Были дома. Юнцы переглядываются.

- А хлеба по скольку дают?

- По восемьсот!

- И приварок?

- И приварок.

- А строевой занимаются здесь?

- Нет. Не занимаются.

- Слава богу...

И красноносые, покрытые пушком физиономии улыбаются. Потом их выстраивают, выкрикивают фамилии и уводят на передовую. Иногда только половина доходит до окопов-они пугаются мин, бросаются врассыпную...

Немцы бешено, остервенело сопротивляются. Еженощно трехмоторные "юнкерсы" сбрасывают им боеприпасы. Где-то там, западнее, кольцо сжимается, стягивается, но здесь, на берегу Волги, передовая не сдвигается ни на метр.

Вторую неделю по Волге идет сало, или шуга, как ее здесь называют. Сообщение с левым берегом осложняется. Боеприпасов не хватает. Батареи на этом берегу - артиллерийские и минометные - получают строгие лимиты на снаряды, а ночной тревожащий огонь из винтовок вообще запрещается. Артиллеристы воруют друг у друга снаряды.

С продуктами тоже неважно. Снабжают нас "кукурузники". Сбрасывают по ночам завернутые в рогожу тюки с сухарями и концентратами. Адресатом считает себя всякий находящийся по эту сторону Волги. Кто увидел, тот и забрал, кому свалилось на голову - тот и хозяин. "Чумаковцы" - разведчики - проявляют бешеную активность. Раза два Чумака вызывают к самому комдиву. Оттуда он приходит злой и красный.

- Отдай этим соплякам из сорок пятого два мешка сухарей,- бросает на ходу старшине,- и скажи, что в следующий раз морду им наклепаю, если так вести себя будут.

И старшина ворча вытягивает мешки с сухарями,- в углу у него целый склад.

Так идет жизнь.

Громыхает артиллерия, строчат пулеметы, разведчики ходят за "языком", Устинов - дивинженер - одолевает меня бумажками, но я их не читаю. "Чертов танк", "проклятая семерка" - как прозвали его бойцы, не дает мне житья.

Траншея почти не подвигается, грунт как камень, лопаты ломаются, кирки не берут, тол весь вышел, аммонит дрянной, а главное, немцы! Буквально поливают место работы свинцовым дождем, стреляют из минометов, бросают гранаты.

К концу недели мы прокапываем еле-еле десять метров - меньше полутора метров за ночь. Теряю половину своего взвода - троих убитыми, остальных ранеными. Ко всему еще Агнивцев заболевает чем-то похожим на тиф, и его отправляют в медсанбат. За ним отправляется Валега. Стерегущий на той стороне лошадей ездовой Кухарь попадается на краже овса и угождает в штрафной батальон. Кроме Валеги, его некем заменить. Остается нас четверо - я, Лисагор, Гаркуша и Тугиев...

Траншею прекращаю копать.

3

Как-то вечером приходит с левого берега Лазарь - начфин. Весь белый и дымящийся от мороза вваливается ко мне в землянку. Замерзшими, негнущимися пальцами вытягивает водку из кармана.

- По случаю взятия танка. Вспрыснуть надо...

Лисагор смеется. Я ничего не отвечаю. Мне уже надоели эти розыгрыши. Нет человека в полку, который не шутил бы по поводу моего танка. Даже тихий, скромный Лазарь - и тот вот острит.

- Иди ты знаешь куда?

Лазарь удивленно пожимает плечами.

- А у нас, на той стороне, слух распространился - будто красный флаг уже на танке...

- Вот приходите с той стороны и берите его, а потом уже слухи распространяйте.

Лазарь улыбается, скидывает шинель, сапоги, забирается на койку.

- Мороз такой, что голова трещит. К утру, наверное, Волга станет.

- Давно пора. Может, тол тогда подвезут. Лисагор раскупоривает бутылку.

- Взрывать, что ли, танк собрались? - спрашивает Лазарь.

- Какой там танк. Землю, а не танк. Земля знаешь какая?

- Вы что, подкапываетесь под него?

Лисагор так и застывает с бутылкой в руке. Меня тоже точно током ударяет. Вот дураки! Неделю мучаемся под немецким огнем, а такая простая мысль до сих пор не пришла в голову...

- Лазарище, будь ты проклят, золотая голова! Где ты только учился?

Подкопаться! Просто, как колумбово яйцо! Ближе всего к танку от крайней правой фарберовской землянки. Метров тридцать, не больше. Вал около нее высокий - метра полтора. Немцы даже не увидят, как мы землю выкидывать будем. А грунт на глубине не такой мерзлый.

- Здорово, черт возьми! - Лисагор хватает карандаш.- И людей много не надо. Копать сможет один человек - только часто менять. Один копает, другой землю вытягивает, двое разравнивают и маскируют. Восемь - десять человек с гаком хватит. Если дивизионных саперов человек пять подкинут - дня за три-четыре сделаем. Правда, инженер?

Лисагор подводит черту и пишет под ней цифру "4" - четверо суток.

- Устинов твой в восторге будет. Совсем как в Севастополе. Заложим толу килограмм сто - и как ахнем!.. Представляешь воронку? Бойцы из нее прямо шеренгой пойдут.

Мы выпиваем поллитровку, хлопаем от радости Лазаря по спине так, что он кашлять начинает. Натянув валенки, я бегу к Ширяеву, потом к майору.

Звонок по телефону полковнику, трехминутный разговор, и с завтрашнего вечера я получаю в свое распоряжение взвод дивизионных саперов, сто пятьдесят килограммов аммонита и пятьдесят килограммов тола из неприкосновенного запаса. Срок - четыре дня.

Ночью я никак не могу заснуть, ворочаюсь с боку на бок, мешаю свернувшемуся около меня клубочком Лазарю спать, курю одну папиросу за другой.

Следующие четыре дня я, кажется, совсем не сплю. Где-то урывками, скорчившись, вздремну на полчаса, и все. В рот ничего не лезет.

Лисагор тоже в лихорадке. Матерится за десятерых, сам землю таскает, раздобывает где-то три аккумулятора и десятиметровый шнур с лампочкой, кормит бойцов шоколадом, чтоб азартнее были.