"Может быть, так же недоверчиво улыбнутся и моей ране, да еще скажут что‑нибудь",‑подумал штабс‑капитан и решительно, несмотря на доводы барабанщика, пошел назад к роте.
‑ А где ординарец Праскухин, который шел со мной? ‑ спросил он прапорщика, который вел роту, когда они встретились.
‑ Не знаю, убит, кажется,‑ неохотно отвечал прапорщик, который, между прочим, был очень недоволен, что штабс‑капитан вернулся и тем лишил его удовольствия сказать, что он один офицер остался в роте.
‑ Убит или ранен? Как же вы не знаете, ведь он с нами шел. И отчего вы его не взяли?
‑ Где тут было брать, когда жарня этакая!
‑ Ах, как же вы это, Михал Иванович,‑ сказал Михайлов сердито,‑ как же бросить, ежели он жив; да и убит, так все‑таки тело надо было взять,‑ как хотите, ведь он ординарец генерала и еще жив, может.
‑ Где жив, когда я вам говорю, я сам подходил и видел,‑ сказал п 1000 рапорщик.‑ Помилуйте! только бы своих уносить. Вон стерва! ядрами теперь стал пускать,‑ прибавил он, приседая. Михайлов тоже присел и схватился за голову, которая от движенья ужасно заболела у него.
‑ Нет, непременно надо сходить взять: может быть, он еще жив,‑ сказал Михайлов. ‑ Это наш долг, Михайло Иваныч!
Михаило Иваныч не отвечал.
"Вот ежели бы он был хороший офицер, он бы взял тогда, а теперь надо солдат посылать одних; а и посылать как? Под этим страшным огнем могут убить задаром",‑ думал Михаилов.
‑ Ребята! Надо сходить назад ‑ взять офицера, что ранен там, в канаве,сказал он не слишком громко и повелительно, чувствуя, как неприятно будет солдатам исполнять это приказанье,‑ и действительно, так как он ни к кому именно не обращался, никто не вышел, чтобы исполнить его.
‑ Унтер‑офицер! Поди сюда.
Унтер‑офицер, как будто не слыша, продолжал идти на своем месте.
"И точно, может, он уже умер и не стоит подвергать людей напрасной опасности, а виноват один я, что не позаботился. Схожу сам, узнаю, жив ли он. Это мой долг",‑ сказал сам себе Михайлов.
‑ Михал Иваныч! Ведите роту, а я вас догоню,‑ сказал он и, одной рукой подобрав шинель, другой рукой дотрагиваясь беспрестанно до образка Митрофания‑угодника, в которого он имел особенную веру, почти ползком н дрожа от страха, рысью побежал по траншее.
Убедившись в том, что товарищ его был убит, Михайлов, так же пыхтя, приседая и придерживая рукой сбившуюся повязку и голову, которая сильно начинала болеть у него, потащился назад. Батальон уже был под горой на место и почти вне выстрелов, когда Михайлов догнал его. Я говорю: почти вне выстрелов, потому что изредка залетали и сюда шальные бомбы (осколком одной в эту ночь убит один капитан, который сидел во время дела в матросской землянке).
"Однако надо будет завтра сходить на перевязочный пункт записаться,подумал штабс‑капитан, в то время как пришедший фельдшер перевязывал его,‑ это поможет к представленью".
14
Сотни свежих окровавленных тел людей, за два часа тому назад полных разнообразных, высоких и мелких надежд и желаний, с окоченелыми членами, лежали на росистой цветущей долине, отделяющей бастион от траншеи, и на ровном полу часовни Мертвых в Севастополе; сотни людей ‑ с проклятиями и молитвами на пересохших устах ‑ ползали, ворочались и стонали,‑ одни между трупами на цветущей долине, другие на носилках, на койках и на окровавленном полу перевязочного пункта; а все так же, как и в прежние дни, загорелась зарница над Сапун‑горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего темного моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло‑лазурному горизонту, и все так же, как и в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло могучее, прекрасное светило.
15
На другой день вечером опять егерская музыка играла на бульваре, и опять офицеры, юнкера, солдаты и молодые женщины празднично гуляли около павильона и по нижним аллеям из цветущих душистых белых акаций.
Калугин, князь Гальцин и какой‑то полковник ходили под руки около павильона и говорили о вчерашнем деле. Главною путеводительною нитью разговора, как это всегда бывает в подобных случаях, было не самое дело, а то участие, которое принимал, и храбрость, которую выказал рассказывающий в деле. Лица и звук голосов их имели серьезное, почти печальное выражение, как будто потери вчерашнего дня сильно трогали и огорчали каждого, но, сказать по правде, так как никто из них не потерял очень близкого человека (да и бывают ли в военном быту очень близкие люди?), это выражение печали было выражение официальное, которое они только считали обязанностью выказывать. Напротив, Калугин и полковник были бы готовы каждый день видеть такое дело, с тем чтобы только каждый раз получать золотую саблю и генерал‑майора, несмо 1000 тря на то, что они были прекрасные люди. Я люблю, когда называют извергом какого‑нибудь завоевателя, для своего честолюбия губящего миллионы. Да спросите по совести прапорщика Петрушова и подпоручика Антонова и т. д., всякий из них маленький Наполеон, маленький изверг и сейчас готов затеять сражение, убить человек сотню для того только, чтоб получить лишнюю звездочку или треть жалованья.
‑ Нет, извините,‑ говорил полковник,‑ прежде началось на левом фланге. Ведь я был там.
‑ А может быть,‑ отвечал Калугин,‑ я больше был на правом; я два раза туда ходил: один раз отыскивал генерала, а другой раз так, посмотреть ложементы пошел. Вот где жарко было.
‑ Да уж, верно, Калугин знает,‑ сказал полковнику князь Гальцин,‑ ты знаешь, мне нынче В... про тебя говорил, что ты молодцом.
‑ Потери только, потери ужасные,‑ сказал полковник тоном официальной печали,‑ у меня в полку четыреста человек выбыло. Удивительно, как я жив вышел оттуда.
В это время навстречу этим господам, на другом конце бульвара, показалась лиловатая фигура Михайлова на стоптанных сапогах и с повязанной головой. Он очень сконфузился, увидав их: ему вспомнилось, как он вчера приседал перед Калугиным, и пришло в голову, как бы они не подумали, что он притворяется раненым. Так что ежели бы эти господа не смотрели на него, то он бы сбежал вниз и ушел бы домой, с тем чтобы не выходить до тех пор, пока можно будет снять повязку.
‑ Il fallait voir dans quel etat je l'ai rencontre hier sous le feu [Надо было видеть, в каком состоянии я его встретил вчера под огнем (франц.).],улыбнувшись, сказал Калугин в то время, как они сходились.
‑ Что, вы ранены, капитан? ‑ сказал Калугин с улыбкой, которая значила: "Что, вы видели меня вчера? каков я?"
‑ Да, немножко, камнем, ‑ отвечал Михайлов, краснея и с выражением на лице, которое говорило: "Видел, и признаюсь, что вы молодец, а я очень, очень плох".
‑ Est‑ce que le pavillon est baisse deja? [Разве флаг уже спущен? (франц.)] ‑ спросил князь Гальцин опять с своим высокомерным выражением, глядя на фуражку штабс‑капитана и не обращаясь ни к кому в особенности.
‑ Non pas encore [Нет еще (франц.).], ‑ отвечал Михайлов, которому хотелось показать, что он знает и поговорить по‑французски.
‑ Неужели продолжается еще перемирие? ‑ сказал Гальцин, учтиво обращаясь к нему по‑русски и тем говоря,‑как это показалось штабс‑капитану,‑что вам, должно быть, тяжело будет говорить по‑французски, так не лучше ли уж просто?.. И с этим адъютанты отошли от него.
Штабс‑капитан, так же как и вчера, почувствовал себя чрезвычайно одиноким и, поклонившись с разными господами ‑ с одними не желая сходиться, а к другим не решаясь подойти,‑ сел около памятника Казарского и закурил папиросу.
Барон Пест тоже пришел на бульвар. Он рассказывал, что был на перемирии и говорил с французскими офицерами, что будто один французский офицер сказал ему: "S'il n'avait pas fait clair encore pendant une demi‑heure, les embuscades auraient ete reprises" [Если бы еще полчаса было темно, ложементы были бы вторично взяты (франц.).], и как он отвечал ему: "Monsieur! je ne dis pas non, pour ne pas vous donner un dementi" [Я не говорю нет, только чтобы вам не противоречить (франц.).], и как хорошо он сказал и т. д.
В сущности же, хотя и был на перемирии, он не успел сказать там ничего очень умного, хотя ему и ужасно хотелось поговорить с французами (ведь это ужасно весело говорить с французами). Юнкер барон Пест долго ходил но линии и все спрашивал французов, которые были близко к нему: "De quel regiment etes‑vous?" [Какого вы полка? (франц.)] Ему отвечали ‑ и больше ничего. Когда же он зашел слишком далеко за линию, то французский часовой, не подозревая, что этот солдат знает по‑французски, в третьем лице выругал его. "Il vient regarder nos travaux ce sacre c....." [Он идет смотреть наши работы, этот прокляты 1000 й... (франц.)], ‑ сказал он. Вследствие чего, не находя больше интереса на перемирии, юнкер барон Пест поехал домой и уже дорогой придумал те французские фразы, которые теперь рассказывал. На бульваре были и капитан Зобов, который громко разговаривал, и капитан Обжогов в растерзанном виде, и артиллерийский капитан, который ни в ком не заискивает, и счастливый в любви юнкер, и все те же вчерашние лица и вес с темп же вечными побуждениями лжи, тщеславия и легкомыслия. Недоставало только Праскухина, Нефердова и еще кой‑кого, о которых здесь едва ли помнил и думал кто‑нибудь теперь, когда тела их еще не успели быть обмыты, убраны и зарыты в землю, и о которых через месяц точно так же забудут отцы, матери, жены, дети, ежели они были или не забыли про них прежде.
‑ А я его не узнал было, старика‑то,‑ говорит солдат на уборке тел, за плечи поднимая перебитый в груди труп с огромной раздувшейся головой, почернелым глянцевитым лицом и вывернутыми зрачками,‑ под спину берись, Морозка, а то как бы не перервался. Ишь, дух скверный!
"Ишь, дух скверный!"‑вот все, что осталось между людьми от этого человека......