‑ Что я не люблю тебя? говори! говори! ‑ досказала я, и слезы полились у меня из глаз.
Я села на скамейку и закрыла платком лицо.
"Вот как он понял меня!" ‑ думала я, стараясь удерживать рыдания, давившие меня. "Кончена, кончена наша прежняя любовь", ‑ говорил какой‑то голос в моем сердце. Он не подошел ко мне, не утешил меня. Он был оскорблен тем, что я сказала. Голос его был спокоен и сух.
‑ Не знаю, в чем ты упрекаешь меня, ‑ начал он, ‑ ежели в том, что я уже не так любил тебя, как прежде...
‑ Любил! ‑ проговорила я в платок, и горькие слезы еще обильнее полились на него.
‑ То в этом виновато время и мы сами. В каждой поре есть своя любовь... Он помолчал. ‑ И сказать тебе всю правду? ежели уже ты хочешь откровенности. Как в тот год, когда я только узнал тебя, я ночи проводил без сна, думая о тебе, и делал сам свою любовь, и любовь эта росла и росла в моем сердце, так точно и в Петербурге, и за границей я не спал ужасные ночи и разламывал, разрушал эту любовь, которая мучила меня. Я не разрушил ее, а разрушил только то, что мучило меня, успокоился и все‑таки люблю, но другою любовью.
‑ Да, ты называешь это любовью, а это мука, ‑ проговорила я. ‑ Зачем ты мне позволил жить в свете, ежели он так вреден тебе казался, что ты меня разлюбил за него?
‑ Не свет, мой друг, ‑ сказал он.
‑ Зачем не употребил ты свою власть, ‑ продолжала я, ‑ не связал, не убил меня? Мне бы лучше было теперь, чем лишиться всего, что составляло мое счастье, мне бы хорошо, не стыдно было.
Я опять зарыдала и закрыла лицо.
В это время Катя с Соней, веселые и мокрые, с громким говором и смехом вошли на террасу; но, увидав нас, затихли и тотчас же вышли.
Мы долго молчали, когда они ушли; я выплакала свои слезы, и мне стало легче. Я взглянула на него. Он сидел, облокотив голову на руки, и хотел что‑то сказать в ответ на мой взгляд, но только тяжело вздохнул и опять облокотился.
Я подошла к нему и отвела его руку. Взгляд его задумчиво обратился на меня.
‑ Да, ‑ заговорил он, как будто продолжая свои мысли. ‑ Всем нам, а особенно вам, женщинам, надо прояснить самим весь вздор жизни, для того чтобы вернуться к самой жизни; а другому верить нельзя. Ты еще далеко не прожила тогда этот прелестный и милый вздор, на который я любовался в тебе; и я оставлял тебя выживать его и чувствовал, что не имел права стеснять тебя, хотя для меня уже давно прошло время.
‑ Зачем же ты проживал со мною и давал мне проживать этот вздор, ежели ты любишь меня? ‑ сказала я.
‑ Затем, что ты и хотела бы, но не могла бы поверить мне; ты сама должна была узнать, и узнала.
‑ Ты рассуждал, ты рассуждал много, ‑ сказала я. ‑ Ты мало любил.
Мы опять помолчали.
‑ Это жестоко, что ты сейчас сказала, но это правда, ‑ проговорил он, вдруг приподнимаясь и начиная ходить по террасе, ‑ да, это правда. Я виноват был! ‑ прибавил он, останавливаясь против меня. ‑ Или я не должен был вовсе позволить себе любить тебя, или любить проще, да.
‑ Забудем все, ‑ сказала я робко.
‑ Нет, что прошло, то уж не воротится, никогда не воротишь, ‑ и голос его смягчился, когда он говорил это.
‑ Все вернулось уже, ‑ сказала я, на плечо кладя ему руку.
Он отвел мою руку и пожал ее.
‑ Нет, я неправду говорил, что не жалею прошлого; нет, я жалею, я плачу о той прошедшей любви, которой уж нет и не может быть больше. Кто виноват в этом? не знаю. Осталась любовь, но не та, осталось ее место, но она вся выболела, нет уж в ней силы и сочности, остались воспоминания и благодарность, но...
‑ Не говори так... ‑ перебила я. ‑ Опять пусть будет все, как прежде... Ведь может быть? да? ‑ спросила я, глядя в его глаза. Но глаза его были ясны, спокойны и не глубоко смотрели в мои.
В то время как я говорила, я чувствовала уже, что невозможно то, чего я желала и о чем просила его. Он улыбнулся спокойною, кроткою, как мне показалось, старческою улыбкой.
‑ Как еще ты молода, а как я стар, ‑ сказал он. ‑ Во мне уже нет того, чего ты ищешь; зачем обманывать себя? ‑ прибавил он, продолжая так же улыбаться.
Я молча стала подле него, и на душе у меня становилось спокойнее.
‑ Не будем стараться повторять жизнь, ‑ продолжал он, ‑ не будем лгать сами перед собою. А что нет старых тревог и волнений, и слава богу! Нам нечего искать и волноваться. Мы уж нашли, и на нашу долю выпало довольно счастия. Теперь нам уж нужно стираться и давать дорогу вот кому, ‑ сказал он, указывая на кормилицу, которая с Ваней подошла и остановилась у дверей террасы. Так‑то, милый друг, ‑ заключил он, пригибая к себе мою голову и целуя ее. Не любовник, а старый друг целовал меня.
А из саду все сильней и слаще поднималась пахучая свежесть ночи, все торжественнее становились звуки и тишина, и на небе чаще зажигались звезды. Я посмотрела на него, и мне вдруг стало легко на душе; как будто отняли у меня тот больной нравственный нерв, который заставлял страдать меня. Я вдруг ясно и спокойно поняла, что чувство того времени невозвратимо прошло, как и самое время, и что возвратить его теперь не только невозможно, но тяжело и стеснительно бы было. Да и полно, так ли хорошо было это время, которое казалось мне таким счастливым? И так давно, давно уже все это было!
‑ Однако пора чай пить! ‑ сказал он, и мы вместе с ним пошли в гостиную. В дверях мне опять встретилась кормилица с Ваней. Я взяла на руки ребенка, закрыла его оголившиеся красные ножонки, прижала его к себе и, чуть прикасаясь губами, поцеловала его. Он как во сне зашевелил ручонкою с растопыренными сморщенными пальцами и открыл мутные глазенки, как будто отыскивая или вспоминая что‑то; вдруг эти глазенки остановились на мне, искра мысли блеснула в них, пухлые оттопыренные губки стали собираться и открылись в улыбку. "Мой, мой, мой!" ‑ подумала я, с счастливым напряженьем во всех членах прижимая его к груди и с трудом удерживаясь от того, чтобы не сделать ему больно. И я стала целовать его холодные ножонки, животик и руки и чуть обросшую волосами головку. Муж подошел ко мне, я быстро закрыла лицо ребенка и опять открыла его.
‑ Иван Сергеич! ‑ проговорил муж, пальцем трогая его под подбородочек. Но я опять быстро закрыла Ивана Сергеича. Никто, кроме меня, не должен был долго смотреть на него. Я взглянула на мужа, глаза его смеялись, глядя в мои, и мне в первый раз после долгого времени легко и радостно было смотреть в них.
С этого дня кончился мой роман с мужем; старое чувство стало дорогим, невозвратимым воспоминанием, а новое чувство любви к детям и к отцу моих детей положило начало другой, но уже совершенно иначе счастливой жизни, которую я еще не прожила в настоящую минуту...