Один из собеседников, некий Севинье, был особенно отвратителен, и раза два я чуть не бросился на него. С большим трудом мне удалось себя побороть. Не знаю, долго ли я выдержал бы эту пытку, но тут произошло событие, которое сразу вытеснило у меня из головы и этих сплетников и их гнусную болтовню: в зал вошла Аврора.
Они как раз снова заговорили о ней -- о ее скромности и необыкновенной красоте. Они спорили о том, кому она достанется, и уверяли, что, кто бы ни стал ее хозяином, он сделает ее своей наложницей. Они разгорячились, описывая ее прелести, и начали заключать пари, чем кончатся торги, как вдруг спор их прервали слова:
-- Смотрите, смотрите! Вот она!
Я невольно обернулся. В дверях стояла Аврора.
Глава LXI. МОЮ НЕВЕСТУ ПРОДАЮТ С ТОРГОВ
Да, Аврора показалась в дверях этого проклятого зала и робко остановилась на пороге.
Она была не одна. Рядом с ней стояла девушка-мулатка, тоже невольница и, как Аврора, тоже приведенная на продажу.
С ними вместе вошел еще один человек -- вернее, он ввел их в зал, так как шел впереди, -- и сразу направился к месту торгов. Это был не кто иной, как Ларкин, жестокий надсмотрщик.
-- А ну, пошевеливайтесь! -- грубо сказал он, оборачиваясь к ним. -- Живее, девушки! Идите за мной!
Они послушались его грубого окрика и, войдя в зал, направились за ним к помосту.
Я стоял, опустив голову и надвинув шляпу на глаза. Аврора меня не видела. Как только они прошли мимо, я повернулся и посмотрел им вслед. О прекрасная Аврора! Прекрасная, как всегда!
Не я один восхищался ею. Появление квартеронки произвело сенсацию. Гомон стих, как по сигналу. Громкие разговоры смолкли, и все глаза были прикованы к ней, пока она шла через зал. Кто стоял далеко, спешил протиснуться поближе, чтобы лучше разглядеть ее; другие почтительно расступались перед ней, будто перед королевой. И так вели себя те, кто никогда не стал бы оказывать уважение другой женщине ее расы, хотя бы девушке-мулатке, что шла с ней рядом. О красота! Никогда твое могущество не проявлялось с такой силой, как при появлении этой бедной невольницы.
Я слышал удивленный шепот, видел восхищенные и наглые взгляды, которые следили за ней и ловили каждое движение ее стройного тела, когда она проходила мимо.
Все это терзало меня сильнее, чем муки ревности, которые я недавно испытал. Грубость моих соперников удесятеряла мои страдания.
Аврора была очень скромно одета. Она не постаралась принарядиться, как ее более смуглая спутница, платье которой украшало множество оборок и лент. Такое кокетство противоречило бы выражению гордой печали на ее прекрасном лице.
Платье из светлого муслина, сшитое просто и со вкусом, с длинной юбкой и узкими рукавами, какие носили в то время, подчеркивало женственные очертания ее фигуры. Мадрасский клетчатый платок, повязанный в виде тюрбана -- головной убор всех квартеронок, -- казался короной над ее высоким лбом. Его красные, зеленые и желтые клетки красиво оттеняли ее черные, как смоль, волосы. На ней не было никаких драгоценностей, кроме двух золотых колец в ушах, которые своим блеском подчеркивали ее яркий румянец, а на пальце золотое колечко -- знак ее помолвки. Как хорошо я знал его!
Я спрятался в толпу и надвинул шляпу так, что лицо мое не было видно со стороны помоста. Мне не хотелось, чтобы она меня заметила, но сам я не мог оторвать от нее глаз. В то же время я продолжал следить за дверью в зал. Отсутствие д'Отвиля начинало меня сильно тревожить.
Аврору поставили около помоста. Поверх толпы я видел краешек ее тюрбана, а если становился на цыпочки, то видел и лицо; к счастью, она стояла ко мне вполоборота. Ах, как больно сжималось мое сердце, когда я старался понять выражение ее лица, когда пытался прочесть ее мысли!
Она казалась печальной и встревоженной, и это было вполне естественно. Но мне хотелось увидеть на ее лице другое выражение -- нетерпеливое ожидание, в котором страх сменяется надеждой.
Глаза ее блуждали по толпе. Она всматривалась в окружавшие ее лица. Она кого-то искала. Не меня ли?
Когда она смотрела в мою сторону, я опускал голову. Я не решался встретить ее взгляд. Я боялся, что не удержусь и заговорю с ней. Любимая Аврора!
Я опять взглянул на нее. Глаза ее по-прежнему искали кого-то. Ах, конечно, меня! Я снова скрылся в толпе, и взгляд ее скользнул мимо.
Но тут я вновь посмотрел на нее. Лицо ее омрачилось. Глаза словно потемнели -- в них светилось отчаяние.
``Мужайся, Аврора! -- шепнул я про себя. -- Взгляни сюда еще раз, любимая! Теперь я встречу твой взор. Мои глаза будут говорить с тобой. Я отвечу на твой призыв''.
Она смотрит... Она узнала меня! Радость блеснула в ее глазах. Улыбка тронула уголки ее губ. Глаза ее больше не блуждают -- они смотрят в мои... О, верное сердце! Она искала меня!
Да, глаза наши встретились наконец и засветились горячей любовью. На минуту я потерял власть над собой, я не мог оторвать взгляда от нее и весь отдался своему чувству. И она -- тоже. Я не сомневался в этом. Я почувствовал, как между нами протянулся луч любви, и сразу забыл, где я нахожусь.
Ропот и движение толпы заставили меня очнуться. Окружающие заметили ее пристальный взгляд, и многие, умеющие читать подобные взгляды, поняли его значение. Они стали оборачиваться, отыскивая того, кто был ее избранником. Я вовремя заметил это движение и отвернулся.
По-прежнему я смотрел на дверь и ждал д'Отвиля. Почему его все нет? Моя тревога усиливалась с каждой минутой.
Правда, пройдет еще час, а может, и два, пока настанет ее очередь... Но что это?..
Внезапно наступила тишина -- по-видимому, толпу что-то заинтересовало... Я взглянул на помост, чтобы узнать, в чем дело. Какой-то чернявый человек поднялся на ступеньки и шептался с аукционистом.
Они говорили очень недолго. Казалось, человек о чем-то попросил и, получив согласие, отошел на свое прежнее место в толпе.
Прошла минута, и вдруг, к своему удивлению и ужасу, я увидел, что надсмотрщик взял Аврору за руку и помог ей подняться на камень. Все было ясно: следующей будут продавать ее.
Я не могу теперь припомнить, что делал в первые минуты.
Как безумный бросился я к выходу и высунулся за дверь. Я глядел направо и налево, всматриваясь в прохожих. Д'Отвиля не было.
Я кинулся обратно, пробиваясь сквозь толпу, окружавшую помост.
Торги уже начались. Я не слышал вступительных фраз, но когда подошел, над ухом у меня прозвучали ужасные слова:
-- Тысячу долларов за квартеронку! Дают тысячу долларов!
``О Небо! Д'Отвиль обманул меня! Она погибла! Погибла!''
В отчаянии я хотел прервать торги. Я решил громко объявить, что они незаконны, так как нарушен порядок продажи, указанный в объявлении. В этом я видел последнюю надежду. Это была соломинка, за которую хватается утопающий, но я решил попытаться.
С губ моих чуть не сорвался возглас протеста, но тут я почувствовал, что кто-то тянет меня за рукав, и обернулся. Это был д'Отвиль. Слава Создателю, это был д'Отвиль!
Я едва удержался от радостного крика. Взгляд его сказал мне, что он принес деньги.
-- Еще не поздно, но нельзя терять ни минуты, -- прошептал он, всовывая мне в руку бумажник. -- Здесь три тысячи долларов, их должно хватить. Это все, что мне удалось достать. Я не могу оставаться с вами: тут есть люди, с которыми я не хочу встречаться. Увидимся после торгов.
Я едва успел поблагодарить его. Я не видел, как он ушел: глаза мои были заняты другим.
-- Тысячу пятьсот долларов за квартеронку, прекрасную экономку и швею! Тысячу пятьсот долларов!
-- Две тысячи! -- крикнул я хриплым от волнения голосом.
Такая большая надбавка привлекла ко мне внимание толпы. Люди обменивались многозначительными взглядами, улыбками и отпускали шутки по моему адресу.
Я не замечал их, вернее -- не обращал на них никакого внимания. Я видел только Аврору, стоявшую на возвышении, как статуя на пьедестале, -- воплощение печали и красоты. Чем скорее я уведу ее отсюда, тем лучше. Вот почему я сразу назвал большую сумму.
-- Дают две тысячи долларов! Две тысячи! Две тысячи сто? Дают две тысячи сто. Кто больше? Две тысячи двести? Две тысячи двести!
-- Две тысячи пятьсот! -- снова крикнул я как можно тверже.
-- Две тысячи пятьсот долларов! -- повторил аукционист, монотонно растягивая слова. -- Две тысячи пятьсот! Кто больше? Шестьсот, сэр? Хорошо, благодарю вас. Две тысячи шестьсот долларов за квартеронку! Две шестьсот!
``О Боже! Они могут дать больше трех тысяч, и тогда...''
-- Две тысячи семьсот! -- крикнул щеголь Мариньи.
-- Две тысячи восемьсот! -- отозвался старый маркиз.
-- Две тысячи восемьсот пятьдесят! -- добавил молодой торговец Моро.
-- Девятьсот! -- бросил чернявый человек, который шептался с аукционистом.
-- Дают две тысячи девятьсот! Две девятьсот!
-- Три тысячи! -- крикнул я в отчаянии, сдавленным голосом.
Это была моя последняя ставка.
Я ждал, что будет дальше, как пригопоренный ждет, когда на шею ему опустится топор или когда палач выбьет скамью у него из-под ног. Сердце мое не вынесло бы долго такого напряжения. Но ждать пришлось недолго.
-- Три тысячи сто долларов! Дают три тысячи сто!
Я бросил взгляд на Аврору. В нем было безнадежное отчаяние, и повернувшись, я, шатаясь, побрел через зал.
Не успел я дойти до дверей, как услышал, что монотонный голос аукциониста, все так же растягивая слова, прокричал:
-- Три тысячи пятьсот за квартеронку!
Я остановился и стал слушать. Торг, по-видимому, близился к концу.
-- Три тысячи пятьсот -- раз! Три тысячи пятьсот -- два! Три тысячи пятьсoт -- три!
Раздался резкий удар молотка. Он прозвучал одновременно со словом ``продана'', которое смертельной болью отдалось в моем сердце.
В зале поднялись шум и суета; слышались взволнованные и сердитые возгласы разочарованных покупателей. Кто же был счастливый победитель?
Я взглянул поверх толпы. Высокий чернявый человек разговаривал с аукционистом. Аврора стояла возле него.