Тщетное притворство! От ее глаз не укрылось мое состояние, в таких вещах инстинкт никогда не обманывает женщин.
Так было и на этот раз. Она все поняла. Вот почему в ту минуту она дала волю своему порыву.
Я повернулся, чтобы заговорить с ней, но тут почувствовал, что руки ее обвились вокруг моей шеи; она нежно прильнула ко мне, а лицо поднялось навстречу моему. Ее большие, ясные глаза смотрели в мои с нежным вопросом.
В другое время этот взгляд успокоил бы меня: ее глаза светились горячей любовью. Так могли смотреть только глаза истинно любящей девушки.
Но сейчас я не знал жалости. Я пробормотал:
-- Аврора, ты не любишь меня!
-- Ах, почему ты так жесток со мной? Я люблю тебя, Бог свидетель, люблю всем сердцем!
Но и эти слова не рассеяли моих подозрений. Обвинения мои были слишком обоснованны, ревность пустила слишком глубокие корни, чтобы ее могли успокоить пустые уверения. Только доказательства или признания могли убедить меня.
Раз начав, я уже не мог остановиться. Я припомнил ей все: сцену, которую видел на пристани, дальнейшее поведение д'Отвиля, мои наблюдения прошлой ночью и то, чему я только что был свидетелем. Я ничего не забыл, но ни в чем не упрекал ее. У меня впереди было достаточно времени для упреков, я хотел сначала услышать ее ответ.
Она отвечала мне со слезами. Да, она знала д'Отвиля раньше, она сразу мне в этом призналась. В их отношениях была какая-то тайна, но она умоляла меня не спрашивать у нее объяснений. Она просила меня быть терпеливым. Эта тайна принадлежит не ей. Скоро я все узнаю. Пройдет немного времени, и все раскроется.
С какой готовностью мое сердце впитывало эти утешительные слова! Я больше не сомневался. Как мог я не верить этим чистым, омытым слезами глазам, сияющим глубокой любовью?
Сердце мое смягчилось. Я снова нежно обнял мою невесту, и горячий поцелуй скрепил нашу клятву верности.
Мы могли бы долго пробыть на этом месте, освященном нашей любовью, но осторожность требовала его оставить. Опасность была слишком близка. В двухстах ярдах от нас тянулась изгородь, отделявшая плантацию Гайара от леса; оттуда можно было даже видеть его дом, стоявший вдали, среди полей. Густые заросли служили нам укрытием, но, если бы погоня направилась в нашу сторону, люди прежде всего стали бы обыскивать эту чащу. Нам надо было найти себе другое убежище, поглубже в лесу.
Я вспомнил о цветущей поляне, где меня ужалила змея. Вокруг нее рос густой, тенистый подлесок, там мы могли найти укромное место, где нас не обнаружил бы и самый зоркий глаз. В ту минуту я думал только о таком убежище. Мне не приходило в голову, что есть способ отыскать нас в самой густой чаще или в непроходимых зарослях тростника. И я решил спрятаться на этой поляне.
Чаща папайи, в которой мы провели ночь, находилась близ юго-восточного края плантации Гайара. Чтобы добраться до поляны, нам надо было пройти около мили к северу. Если бы мы пошли напрямик через лес, мы почти наверное сбились бы с пути и, возможно, не нашли бы надежного убежища. Кроме того, мы могли бы заблудиться в лабиринте болот и проток, изрезавших лес по всем направлениям.
Поэтому я решил идти вдоль плантации, пока мы не выйдем на тропинку, которая когда-то привела меня на поляну, -- я хорошо ее запомнил. Конечно, это было немного рискованно, пока мы не дойдем до северного края плантации, но мы могли держаться подальше от изгороди и по возможности не выходить из подлеска. К счастью, по опушке леса параллельно изгороди тянулась к северу широкая полоса пальметто, отмечавшая границу ежегодного паводка. Эти причудливые растения с широкими веерообразными листьями могли служить отличным прикрытием: человека, пробирающегося среди них, нельзя было увидеть издали. Их густая решетчатая тень становилась совсем непроницаемой благодаря высоким стеблям алтея и других цветов из семейства мальв, густо разросшихся вокруг.
Мы осторожно пробирались сквозь эти заросли и вскоре вышли к тому месту, где прошлой ночью перелезли через изгородь. Тут лес ближе всего подходил к дому Гайара. Как я уже говорил, здесь нас отделяло от него только поле в милю шириной. Однако его ровная поверхность сильно скрадывала расстояние, и, подойдя к изгороди, можно было ясно разглядеть дом.
Сейчас я не собирался доставлять себе это удовольствие и уже двинулся прочь, когда мне послышался звук, от которого кровь застыла в моих жилах.
Моя спутница схватила меня за руку и тревожно взглянула мне в лицо.
Я только кивнул ей, чтобы она молчала, нагнулся и, приложив ухо к земле, стал слушать.
Вскоре я снова услышал этот звук. Мое предположение оправдалось: это был собачий лай! Я не мог ошибиться. Я был достаточно опытным охотником, чтобы сразу узнать в нем лай длинноухой ищейки. Хоть он слышался издалека и казался не громче жужжания пчелы, я больше не сомневался в его зловещем значении.
Почему же меня так испугал лай собаки? Ведь было время, когда собачий лай и крики ``Ату его! Держи!'' звучали для меня, как и для многих других, самой приятной музыкой на свете. А теперь?.. Ах, вспомните, в каком положении я находился, вспомните о часах, проведенных мною с заклинателем змей, обо всем, что он рассказал мне в своем темном дупле: о беглецах, о собаках-ищейках, белых охотниках, охоте за неграми, об обычаях, которые считались возможными разве что на Кубе, но на деле процветали и в Луизиане, -- вспомните все это, и вы поймете, почему я затрепетал, услышав вдали собачий лай.
Этот лай раздавался очень далеко, где-то около дома Гайара. Он звучал с перерывами и не был похож на голос собаки, бегущей по следу, а скорее напоминал разноголосый лай выпущенной из псарни своры, радующейся предстоящей охоте.
Мои худшие опасения подтвердились: они спустят на нас собак! Глава LXX. ТРАВЛЯ
О Боже! Они спустят на нас собак! Скоро спустят или уже спустили -- этого я не мог определить, но я не решался двинуться дальше, пока не узнаю наверное. Я оставил Аврору под деревьями и бросился к изгороди, у которой кончался лес. Добежав до нее, я схватился за сук и подтянулся: теперь поверх макушек сахарного тростника мне виден был весь дом, ярко освещенный лучами взошедшего солнца.
С первого взгляда я понял, что не ошибся. Как ни далеко было до дома, я разглядел вокруг него людей; многие из них сидели на лошадях, их головы двигались над тростником. А раздававшийся время от времени громкий лай указывал, что собак там целая свора. Со стороны могло показаться, что партия охотников готовится к охоте на оленя, и если бы не время, место и прочие обстоятельства, я, может быть, и принял бы их за обыкновенных охотников. Но сейчас они произвели на меня совсем иное впечатление. Я прекрасно понимал, зачем они собрались вокруг дома Гайара. Я знал, какую охоту они затевают.
Поглядев на них не дольше минуты, я понял, что погоня уже готова двинуться в путь.
С сильно бьющимся сердцем я бросился назад к своей спутнице, которая дожидалась меня, дрожа от волнения.
Мне незачем было рассказывать ей, что я увидел, -- она прочла это по моему лицу. Она тоже слышала лай собак. Она родилась в здешних местах и знала обычаи этой страны. Знала, что с собаками охотятся на оленей, лисиц и пантер, но ей было также известно, что на многих плантациях держат собак и для совсем других целей, собак-ищеек, обученных охоте на людей!
Будь она менее проницательна, я, может быть, попытался бы скрыть от нее то, что увидел, но она сразу все поняла.
Сначала нас охватило полное отчаяние. Казалось, у нас нет никакой надежды спастись. Где бы мы ни укрылись, собаки, приученные выслеживать людей, везде сумеют нас найти. Нет никакого смысла прятаться в болотах или зарослях. Ни самое высокое дерево, ни самый густой подлесок не могут спасти нас от таких преследователей.
Итак, первым нашим чувством была полная безнадежность, первым бессознательным побуждением -- никуда не двигаться, остаться на месте и дать себя схватить. Быть может, нам и не грозила смерть, хотя я знал, что, если меня поймают, я должен быть готовым ко всему.
Я знал, как относились здесь к аболиционистам26: в то время их бешено ненавидели. Я слышал о свирепых расправах ярых рабовладельцев с этими ``фанатиками'', как они их называли. Я не сомневался, что и меня отнесут к их числу, а может быть, и того хуже -- обвинят в краже негров. Во всяком случае, меня ждет расправа, и, вероятно, очень жестокая.
Но мой страх перед наказанием был ничем в сравнении с уверенностью, что, если нас поймают, Аврора снова попадет в руки Гайара.
Вот какие думы сильнее всего терзали меня и заставляли колотиться мое сердце. Эти думы вновь наполнили меня решимостью не сдаваться, пока мы не испробуем все средства, какие в наших силах.
С минуту я стоял, размышляя о том, что же нам предпринять. И тут мне пришла в голову мысль, которая спасла меня от отчаяния: я вспомнил беглого негра Габриэля.
Не думайте, что до этой минуты я забыл о нем и о его убежище или что я не вспоминал о нем раньше. С тех пор, как мы вошли в лес, я много раз думал о беглом негре и его дупле. И я бы сразу направился к нему, но меня удерживала дальность пути. Решив после заката выйти на береговую порогу, я выбрал поляну, так как она была ближе.
Теперь, когда я узнал, что по нашему следу пустят собак, я снова подумал об убежище Габриэля, но отбросил эту мысль, считая, что собаки всюду отыщут нас и, спрятавшись у Габриэля, мы его невольно выдадим.
Все эти мысли вихрем проносились у меня в голове, и в первую минуту я не сообразил, что собаки не могут преследовать нас по воде. И только когда я стал искать способ скрыть наши следы и подумал о негре и его сосновой смоле, я вспомнил про воду.
Вот где для нас еще оставалась надежда! Теперь я оценил, как умно он выбрал себе жилище. Да, это было именно такое место, где его не могли отыскать проклятые собаки.
Как только я подумал об этом, я решил бежать к Габриэлю.
Я был уверен, что найду дорогу. Недаром я старался запомнить ее. В тот день, когда меня ужалила змея, у меня были какие-то смутные мысли, скорее неясное предчувствие, что убежище негра еще может мне пригодиться. Последующие события, в частности мое намерение сразу бежать с Авророй в город, вытеснили эти мысли у меня из головы. Во всяком случае, я хорошо запомнил путь, по которому меня вел Габриэль, и мог быстро найти его, хотя в лесу не было ни дорожек, ни тропинок, а только еле заметные стежки, протоптанные дикими лесными обитателями.