______________
* "Обезглавлен за преступления" (лат.).
** "Я стоял в Венеции на Мосту вздохов" (англ.).
*** "Возмездие" Виктора Гюго (франц.).
**** "Будущее - исполнитель провидения" (франц.).
И долго еще трещал таким образом Лупояров и, уходя, обещался добывать.
Измученный нежданным посещением, Инсаров лег на диван.
- Вот, - с горечью промолвил он, взглянув на Елену, - вот ваше молодое поколение! Иной и важничает и рисуется, а в душе такой же свистун, как этот господин.
Елена не возражала своему мужу: в это мгновение ее гораздо больше
беспокоила слабость Инсарова, чем состояние всего молодого поколения
России... Она села возле него, взяла работу. Он закрыл глаза в лежал
неподвижно, весь бледный и худой. Елена взглянула на его резко
обрисовавшийся профиль, на его вытянутые руки, и внезапный страх защемил ей сердце.
- Дмитрий... - начала она.
Он встрепенулся.
- Что? Рендич приехал?
- Нет еще... но как ты думаешь - у тебя жар, ты, право, не совсем здоров, не послать ли за доктором?
- Тебя этот болтун напугал. Не нужно. Я отдохну немного, и все пройдет. Мы после обеда опять поедем... куда-нибудь.
Прошло два часа... Инсаров все лежал на диване, но заснуть не мог, хотя не открывал глаз. Елена не отходила от него; она уронила работу на колени и не шевелилась.
- Отчего ты не спишь? - спросила она его наконец.
- А вот погодя. - Он взял ее руку и положил ее себе под голову. - Вот так... хорошо. Разбуди меня сейчас, как только Рендич приедет. Если он скажет, что корабль готов, мы тотчас отправимся... Надобно все уложить.
- Уложить не долго, - отвечала Елена.
- Что этот человек болтал о сражении, о Сербии, - проговорил спустя немного Инсаров. - Должно быть, все выдумал. Но надо, надо ехать. Терять времени нельзя... Будь готова.
Он заснул, и все затихло в комнате.
Елена прислонилась головою к спинке кресла и долго глядела в окно. Погода испортилась; ветер поднялся. Большие белые тучи быстро неслись по небу, тонкая мачта качалась в отдалении, длинный вымпел с красным крестом беспрестанно взвивался, падал и взвивался снова. Маятник старинных часов стучал тяжко, с каким-то печальным шипением. Елена закрыла глаза. Она дурно спала всю ночь; понемногу и она заснула.
Странный ей привиделся сон. Ей показалось, что она плывет в лодке по Царицынскому пруду с какими-то незнакомыми людьми. Они молчат и сидят неподвижно, никто не гребет; лодка подвигается сама собою. Елене не страшно, но скучно: ей бы хотелось узнать, что это за люди и зачем она с ними? Она глядит, а пруд ширится, берега пропадают - уж это не пруд, а беспокойное море: огромные, лазоревые, молчаливые волны величественно качают лодку; что-то гремящее, грозное поднимается со дна; неизвестные спутники вдруг вскакивают, кричат, махают руками... Елена узнает их лица: ее отец между ними. Но какой-то белый вихорь налетает на волны... все закружилось, смешалось...
Елена осматривается: по-прежнему все бело вокруг; но это снег, снег, бесконечный снег. И она уж не в лодке, она едет, как из Москвы, в повозке; она не одна: рядом с ней сидит маленькое существо, закутанное в старенький салоп. Елена вглядывается: это Катя, ее бедная подружка. Страшно становится Елене. "Разве она не умерла?" - думает она.
- Катя, куда это мы с тобой едем?
Катя не отвечает и завертывается в свой салопчик; она зябнет. Елене тоже холодно; она смотрят вдоль по дороге: город виднеется вдали сквозь снежную пыль. Высокие белые башни с серебряными главами... Катя, Катя, это Москва? Нет, думает Елена, это Соловецкий монастырь: там много, много маленьких тесных келий, как в улье; там душно, тесно, - там Дмитрий заперт. Я должна его освободить... Вдруг седая, зияющая пропасть разверзается перед нею. Повозка падает, Катя смеется. "Елена! Елена!" - слышится голос из бездны.
"Елена!" - раздалось явственно в ее ушах. Она быстро подняла голову, обернулась и обомлела: Инсаров, белый как снег, снег ее сна, приподнялся до половины с дивана и глядел на нее большими, светлыми, страшными глазами. Волосы его рассыпались по лбу, губы странно раскрылись. Ужас, смешанный с каким-то тоскливым умилением, выражался на его внезапно изменившемся лице.
- Елена! - произнес он, - я умираю.
Она с криком упала на колени и прижалась к его груди.
- Все кончено, - повторил Инсаров, - я умираю... Прощай, моя бедная! Прощай, моя родина!..
И он навзничь опрокинулся на диван.
Елена выбежала из комнаты, стала звать на помощь, камериере бросился за доктором. Елена припала к Инсарову.
В это мгновение на пороге двери показался человек, широкоплечий,
загорелый, в толстом байковом пальто и клеенчатой низкой шляпе. Он
остановился в недоумении.
- Рендич! - воскликнула Елена, - это вы! Посмотрите, ради бога, с ним дурно! Что с ним? Боже, боже! Он вчера выезжал, он сейчас говорил со мною...
Рендич ничего не сказал и только посторонился. Мимо него проворно
прошмыгнула маленькая фигурка в парике и в очках: это был доктор, живший в той же гостинице. Он приблизился к Инсарову.
- Синьора, - сказал он спустя несколько мгновений, - господин иностранец скончался - il signore forestiere e morto - от аневризма, соединенного с расстройством легких.
XXXV
На другой день в той же комнате, у окна, стоял Рендич; перед ним,
закутавшись в шаль, сидела Елена. В соседней комнате в гробу лежал
Инсаров. Лицо Елены было и испуганно и безжизненно; на лбу, между бровями, появились две морщинки: они придавали напряженное выражение ее неподвижным глазам. На окне лежало раскрытое письмо Анны Васильевны. Она звала свою дочь в Москву, хоть на месяц, жаловалась на свое одиночество, на Николая Артемьевича, кланялась Инсарову, осведомлялась об его здоровье и просила его отпустить жену.
Рендич был далмат, моряк, с которым Инсаров познакомился во время своего путешествия на родину в которого он отыскал в Венеции. Это был человек суровый, грубый, смелый в преданный славянскому делу. Он презирал турок и ненавидел австрийцев.
- Сколько времени вы должны остаться в Венеции? - спросила его
по-итальянски Елена. и голос ее был без жизни, как и лицо.
- День, чтобы нагрузиться и не возбудить подозрения, а там прямо в Зару. Не обрадую я наших земляков. Его уже давно ждали; на него надеялись.
- На него надеялись, - повторила машинально Елена.
- Когда вы его хороните? - спросил Рендич.
Елена не тотчас отвечала:
- Завтра.
- Завтра? я останусь: я хочу бросить горсть земли в его могилу. Надо ж и вам помочь. А лучше было бы ему лежать в славянской земле.
Елена поглядела на Рендича.
- Капитан, - сказала она, - возьмите меня с ним и перевезите нас по ту сторону моря, прочь отсюда. Возможно это?
Рендич задумался.
- Возможно, только хлопотно. Надобно будет возиться с здешним проклятым начальством. Но положим, мы это все уладим, похороним его там; как же я вас назад доставлю?
- Вам не нужно будет доставлять меня назад.
- Как? Где же вы останетесь?
- Я уже найду себе место; только возьмите нас, возьмите меня.
Рендич почесал у себя в затылке.
- Как знаете, но все это очень хлопотно. Пойду попытаюсь; а вы ждите меня здесь часа через два.
Он ушел. Елена перешла в соседнюю комнату, прислонилась к стене и долго стояла как окаменелая. Потом она опустилась на колени, но молиться не могла. В ее душе не было упреков; она не дерзала вопрошать бога, зачем не пощадил, не пожалел, не сберег, зачем наказал свыше вины, если и была вина? Каждый из нас виноват уже тем, что живет, и нет такого великого мыслителя, нет такого благодетеля человечества, который в силу пользы, им приносимой, мог бы надеяться на то, что имеет право жить... Но Елена молиться не могла: она окаменела.
В ту же ночь широкая лодка отчалила от гостиницы, где жили Инсаровы. В лодке сидела Елена с Рендичем и стоял длинный ящик, покрытый черным сукном. Они плыли около часа и приплыли наконец к небольшому двухмачтовому кораблику, который стоял на якоре у самого выхода гавани. Елена и Рендич взошли на корабль; матросы внесли ящик. С полуночи поднялась буря, но поутру рано корабль уже миновал Лидо. В течение дня буря разыгралась с страшною силой, и опытные моряки в конторах "Ллойда" качали головами и не ждали ничего доброго. Адриатическое море между Венецией, Триестом и далматским берегом чрезвычайно опасно.