В этом домишке некогда прожигал жизнь Мухоморкин, владелец шести крепостных душ, в свое время переселившийся в известное лоно и оставивший достояние свое единственному чаду Митрофану. Митрофан же Мухоморкин, с петушиным видом расхаживая по вагонам в поддевке, отороченной галунами, и зычно командуя пассажирами богом забытого третьего класса, -- вспоминал про отцовское достояние лишь в то время, когда богатый мужик-однодворец Костоглот привозил ему аренду, впрочем едва-едва хватавшую на погашение десятка порядочных ремизов в стуколке.
Аристарх Алексеич, широко распахнув на косматой груди халат свой и сосредоточенно сжав губами длиннейший чубук, глубокомысленным взором осматривал даль, плевался, выпускал прихотливыми струйками синеватый дымок и внушительно морщил брови.
-- Что нового? -- спросил он у меня отрывисто и важно.
-- Да что нового. Вот земство еще по три копейки наложило.
Господин Тетерькин на мгновение вынул изо рта чубук, сердито сверкнул глазами и произнес:
-- Грабеж и больше ничего.
-- Да ведь оно на общественные нужды, любезный Аристарх Алексеич...
Аристарх Алексеич усиленно засопел и придал глазам вращательное движение.
-- Оно на общественные нужды, -- повторил я.
-- Какие такие?
-- На школы, на больницы...
-- Школы! Больницы! Могу вам сообщить... -- желчно и презрительно воскликнул Тетерькин и затем с угрюмым {172} хладнокровием добавил: -- Проходимцы с мужичишками съякшались и грабят.
-- Кого же грабят? -- удивился я.
-- Дворян грабят, сударь мой! -- выпалил Тетерькин.
-- Помилуйте, какой же это грабеж? Отчеты...
Но Аристарх Алексеич окончательно рассердился, возвысил голос и забрызгался слюнами.
-- А па-азвольте вас спросить, сударь мой, где эти самые распротоканальские отчеты ихние-с?.. Кто их видел, эти отчеты-с, па-азвольте полюбопытствовать?.. Я их не видал-с, могу вам сообщить... Я не имел чести их видеть... Понимаете -- я!
Он указал на себя пальцем.
-- Но позвольте... -- попытался было я возразить, но мой горячий собеседник уже не внимал ничему.
-- Я, сударь мой, дворянин и благородный че-а-эк! -- кричал он, то возвышая голос до рева, то уподобляя его самому тончайшему писку, -- я бла-ародный че-а-эк, сударь мой, и грабить себя каким-нибудь проходимцам не позволю-с, могу вам сообщить... Я... я... (тут господин Тетерькин слегка поперхнулся)... -- Мы... мы... Мой отец... и я не позволю всяким мерзавцам... Не позволю-с, сударь мой!
Он круто остановился и постучал кулаком по своей мохнатой груди.
-- Ведь вы же выбирали этих проходимцев и мерзавцев? -- заметил я (перед этим Тетерькин был уполномоченным в избирательном съезде).
-- Я! -- басом возопил Аристарх Алексеич и с негодованием вскочил со стула. -- Я!.. -- повторил он дискантом и затем в каком-то изнеможении пролепетал: -- Могу вам сообщить... Я выбирал Данилку?.. Я Акимку выбирал?..
-- Да как же... -- заикнулся было я.
-- Нет-с, уж это извините-с! -- с новой энергией прервал меня Аристарх Алексеич, -- нет уж, сударь мой... Подлецов я выбирать не охотник, могу вам сообщить... Не имею этой привычки, чтоб подлецов выбирать!.. Я поповича Данилку Богословского не выбирал-с, смею вам доложить... Я мужичишку Акимку, ирода и прохвоста, не выбирал-с, а налево ему, архибестие, закатил... Я вора и пьяницу Ефимку не почтил выбором-с!.. Я ему, искари-{173}оту, черняка влепил... Это могу вам сообщить... Это уж увольте-с... Это уж мое почтение-с... Я не проходимец какой, смею доложить... Я... я... Мой отец... мы... я грабить себя не позволю-с... Да-с, могу вам сообщить!.. Я плюю-с... я дворянин... Да, и плюю...
Тетерькин действительно плюнул, но вдруг почувствовал утомление, вздохнул, сел и мало-помалу успокоился, хотя бровями все еще шевелил тревожно. Косая Арина принесла нам по другому стакану чая и на этот раз соблаговолила угостить вареньем, вероятно собственного своего изделия, ибо варенье, судя по ягоде, было из малины, но отзывало, черт его знает почему, ладаном и известным цветком "ераныо".
Мы молчали и думали каждый свою думу.
В саду лениво щелкал соловей и диким криком перемежала свои мелодичные переливы иволга. У крыши, черным грибом нависнувшей над амбаром, дружным роем копошились и чирикали воробьи. Старая, седая собака сидела на корточках среди двора и, сторожко приподняв одно ухо, с внимательной серьезностью прислушивалась к чему-то. Около риги бесцельно бродили куры, поковыривая носами кучки навоза. Моя кобыла, привязанная к саням, стоявшим недалеко от риги, флегматично жевала сено, а шершавый щенок, с довольным видом помахивая куцым хвостом, лизал сальные оси моих дрожек. Где-то за плетнем бестолково болтал индюк и робко перекликались индюшки. Ржаное поле то замирало в какой-то чуткой дремоте и неподвижно нежилось в голубом воздухе, то колыхалось, трепетало и разбегалось хмурыми волнами, и тогда шорох и шелест встревоженных стеблей ясно доносился до нас. В небе белыми и прозрачными космами недвижимо висели облака. Солнце, проникая сквозь эти облака, не сияньем и не блеском обливало землю, а каким-то матовым, мягко-желтоватым и, если можно так выразиться, тихим светом. Сладкий запах цветущих яблонь и зацветающей сирени, смешиваясь с горьковатым ароматом молодой березы и тонким благоуханием резеды, бог весть какими путями занесенной в садик Аристарха Алексеича, стоял в теплом и слегка влажном воздухе, заглушая даже запах тетерькинского чая.
Долго ли продолжалось бы наше молчание -- не знаю, но ему суждено было прекратиться следующей сценой. {174}
Приземистый мальчуган лет девяти, в широчайших, но коротких портках и рубахе, подпоясанной ниже живота, вынырнул откуда-то из-за плетня и трусливой, спутанной рысцою направился к стороне риги. Громадная косматая шапка (вероятно, отцовская) свободно болталась на его головке и то и дело надвигалась ему на глаза.
-- Эй, ты! Как тебя... Малый... малый! -- оглушительно закричал Аристарх Алексеич.
Мальчуган остановился в некотором раздумье и, после минутной нерешительности, робкой поступью подошел к "балкону", сняв на ходу шапку и обнаружив глазенки, полные лукавства и вместе смущения.
-- Знаешь, кто я? -- спросил его господин Тетерькин, грозно насупливая брови.
-- Ба-ари-ин, -- пролепетал мальчуган, комкая в руках шапку.
-- Барин! -- иронически передразнил Аристарх Алексеич, и затем сурово добавил: -- Как же ты, негодяй, осмелился по барскому двору в шапке идти, а? (он сделал ударение на словах "барский двор"),
Мальчуган молчал и почесывал одна об другую свои босые ножонки.
-- Я тебя, каналью, спрашиваю? -- повторил господин Тетерькин.
Мальчуган с озадаченной миной спустил рукав рубашонки, старательно высморкался в этот рукав и -- молчал. Аристарх Алексеич долго и пристально глядел на него.
-- Ты чей? -- спросил он вдруг.
-- Михей-ки-ин сы-ин, -- дрожащим голоском произнес мальчуган и внимательно стал разглядывать свою громадину-шапку.
Аристарх Алексеич опять пристально и напряженно осмотрел его с ног до головы.
-- Так ты Михейкин сын, а?
-- Михейки-ин...
-- Как же ты не видишь, барин сидит на балконе, а? Михейкин сын безмолвствовал.
-- Как же ты, свинья, не замечаешь -- сидит барин, и ты ломишься в шапке, а? -- настоятельно повторил господин Тетерькин.
Опять безгласие, но прерванное тихим вздохом. {175}
-- Балкон, барский дом, сам барин сидит на балконе -- и ты, скотина, шапки не ломаешь, а?
Все мы с добрую минуту помолчали. Мальчуган порывисто вздернул штанишки и наклонил голову, отчего волосенки свесились ему на лоб и закрыли глаза.
-- Так ты сын Михейкин? -- снова спросил господин Тетерькин.
-- Сы-и-ин...
-- Хм...
Аристарх Алексеич подумал, сделал величественное мановение рукою и отрывисто произнес:
-- Пшел вон!
Мальчуган радостно взмахнул волосами, сверкнул исподлобья темными глазенками, на этот раз уже не выражавшими смущения, и, с удивительной поспешностью перебирая пятками, скрылся за амбаром.
Спустя некоторое время по исчезновении Михейкина сына на дворе появился мужик, еще издалека снявший шляпу и подходивший к нам с подобострастной улыбочкой.
-- К вашей милости, сударь, пришел! -- сладко произнес он, низко и медленно кланяясь.
-- Что такое? -- важно спросил господин Тетерькин, глядя не на мужика, а куда-то в сторону.
-- Да уж не оставьте, сударь, ваша милость... Вы наши отцы... -- Мужик насмешливым и быстрым взглядом скользнул по моей фигуре.
-- Что нужно?
-- Мучицы бы мне, сударь. Мы и то так-то поговорили, поговорили со домашними: господи ты, боже мой, куда же мы опричь своего барина пойдем!.. Кем живем, кем дышим... -- Мужик вздохнул благодарным вздохом и слабо кашлянул. -- Ужель я к целовальнику пойду! -- Нет, я не пойду к целовальнику, а пойду-ка я лучше к сударю-барину, говорю... Авось его барская милость не оставит, не откажет мне в мучице...
Аристарх Алексеич с чувством уверенного в себе достоинства слушал мужика, и слушал до тех пор, пока мужик в некотором изнеможении остановился. И, вероятно, льстивая мужикова речь была по душе господину Тетерькину, ибо вся фигура его как-то величественно напряглась, а лицо даже прояснилось сиянием. {176}