И я вздохнул с радостью, когда в сенях послышался какой-то стук и раздались голоса Архипа и Семена. Я наскоро оделся и вышел к ним.
-- Ну, оказия! -- встретил меня Архип, а Семен немедленно подтвердил со вздохом: -- Уж точно что оказия.
К счастью, дверь на крыльцо отворялась внутрь. Ко-{243}гда мы отворили ее, перед нами оказалась гладкая снежная стена. В верх этой стены ударили лопатой, -- мягкая глыба грузно упала вниз и разбилась мельчайшею пылью. После нескольких таких ударов на нас хлынул свет и до слуха нашего донесся гул погоды. Снег, заслонявший дверь, нам, стоявшим в полумраке сеней казался голубым.
Через час сообщение с избою было возобновлено и от окон отрыты сугробы; в печах затрещали дрова, и ярко-медный самовар весело заклокотал на столе
Ежиков все еще спал. Так как о поездке в Лески нечего было и думать, ибо погода несла, кажется, еще пуще, чем вчера, -- я и не стал будить его. Стали мы пить чай вдвоем с Архипом.
-- Ну что, Архип, -- сказал я, желая навести разговор на вчерашнюю тему, -- как "браты"-то, ждут вас?
Архип усмехнулся, но, к удивлению моему, иронического отношения к учителю на этот раз не выказал.
-- Человек-душа, -- сказал он, -- миляга-парень!.. Небось нам не нажить такого, шалишь... Это такой... он, брат, последнюю рубаху рад с себя спустить -- абы на пользу.
-- Ну, и любят его в Лесках? -- опросил я.
-- С чего не любить, -- любят. Только известно, какой наш народ, -- народ оголтелый. Где бы пожалеть человека, а у нас этого нету. У нас этого нет, чтоб по совести. У нас всякий норовит рубаху снять. Народ бессовестный.
Мы некоторое время пили чай в молчании.
-- Вот ономнясь было, -- вымолвил Архип. -- Есть у нас мужик Вавилка. Вавилка Балабон. Ну, и помри, значит, у этого у Вавилки баба. Ну, чего тут толковать еще? Померла, и шабаш. Ан -- нет. То-то народ-то у нас, говорю, бессовестный. Пришел Вавилка к Миколаичу, сидит да ноет. Миколаич книжку читает, а он ноет! Уж он ныл, ныл... ах, пропасти на тебя нету... Ну, и что ж ты думаешь? Ничего этот Вавилка не просит, а только об корове... Ноет об корове, и шабаш! Осталась от бабы-то девчонка, от грудей, значит, ну, а коровы у Вавилки нету... Фу, будь, ты проклят!.. Ну, ныл он так-то, ныл, -- Миколаич взял часики да к Архаилу (кабатчик)... -- Архип помол-{244}чал и затем с негодованием воскликнул: -- Что ж ты думаешь, ведь купил Вавиле корову!
Он опять немного помолчал и, помолчав, с жалостью добавил:
-- Так и страдает теперь без часиков.
-- Вот насчет земли еще! -- внезапно вспомнил Архип.
-- Какой земли?
-- А куляевской. У Куляева у барина земля в сдачу ходила. Ну и ходила она, брат ты мой, вразброд, в розницу; все в розницу ходила. Только, значит, Миколаич и говорит старикам: "Старики, говорит, берите вы куляевскую землю, чтоб сообща, -- я как ни-то обстараюсь". Ну, порешили взять сообща. У Миколаича с Куляевым барином дружба, он и обстарался. Страсть хлопотал!.. Ну, сняли. Хорошо. И только, брат ты мой, первый год посеяли мы всем миром, в одну запашку, как на барина, бывало, севали. Посеяли всем миром, все как след, по совести... Миколаич и земли под ногами не чует -- рад!.. Ну, только, -- сказано, народ бессовестный, -- как пришли, значит, подушные, Архаилка выкатил, выходит, десять ведер да задал деньгами, ему и отошла куляевская земля.
-- Как отошла?!
-- А так: права передали.
-- Стало быть, из подушных уж он вас выручил?
-- Из подушных выручил, как же!..
Архип опять немного помолчал, а затем продолжал:
-- То-то народ-то бессовестный. Миколаич что? Миколаич человек расейский. Он как хлопотал, а они замест того... Архаилу!
-- Да ведь нельзя было иначе?
-- Это насчет подушных?
-- Да.
Архип глубокомысленно подумал и, подумавши, отвечал:
-- Можно бы. Можно бы так: взять с Архаила с этого за кабак, за приговор, да в подушное и оборотить.
-- Ну, и что же не сделали так?
-- Загвоздка вышла. У нас сыспокон веку заведено деньги за кабак -- на пропивку. Как придет Покров, -- на Покров мы их и порешаем. {245}
-- Стало быть, поэтому и передали землю?
-- Ничего не поделаешь. Тоже надо и бога помнить. Батюшка Покров винцо любит. -- Тут Архип как бы спохватился и совсем неожиданно добавил: -- Оголтелый народ!
-- Так все и согласились кабачные деньги пропить, а землю на подушное?
-- Ну нет. Какие непьющие, те рук не давали. Тоже ловки...
-- Ну, я бы на вашем месте оставил землю!
Архип исподлобья посмотрел на меня и с горячностью ответил:
-- Я тебе говорю, народ-то наш... -- Он загнул крепкое словцо. -- Как стал Архаилка про землю: то да се... Малый -- пес! Ну, и старики за ним: "Как ты ее, то ись, сообща будешь, ты пашешь на одре, а я на мерине, ты косишь с оттяжкой, а я по совести, у те поясницу схватило, а я за тебя ворочай..." И так еще толковали: "Как будем аренду сбивать? Сосед завиляет -- ты плати, сват запьет -- у тебя голова с похмелья..." Вот и расползлись.
-- Ну, что же Серафим Николаич?
Архип с сокрушением махнул рукою.
-- Извелся! Я так и думал, в запой войдет. Пуще всего Архаилка его убил... И чем ведь убил, пес! -- пустяковиной убил... Шла у нас толковня на сходке про землю про эту. Только идет у нас эта толковня, и вдруг видим мы, начал нас Миколаич ругать. Ругательски почал ругать! И так он этим стариков пронял -- старики даже застыдились... Застыдились они и только, видим мы, стали сбиваться:... Дальше -- больше... Глядь -- Архаилка: "Аль вы ополоумели, старики, говорит, разуйте глаза-то! Кого вы слушаете!.. Ты лучше, Миколаич, чем про землю, про гром да про молонью расскажи нам, дуракам, альбо про месяц!.." Как тут, брат ты мой, грохнем мы!.. -- Известно -- глуп народ.
-- Чему же вы засмеялись?
-- А смеялись-то мы делу. Миколаич говорил как-то про грозу: тучи, говорит, вроде как на манер ружья заряжены, и с того гром. Туча с тучей столкнется -- молонья. -- Архип снисходительно и тихо засмеялся. -- Ну, и про месяц опять... Да много кой-чего наплел! -- Архип {246} махнул рукою, как бы обессиленный наплывом смешных воспоминаний.
-- Ну, засмеялись вы... -- напомнил я.
-- Ну, как грохнули мы сдуру-то, он возьми и уйди со сходки. Так-то, брат ты мой, его проняло -- пришел я ко двору, а он без памяти. Насилу фершелок отходил!
-- Долго ли человека обидеть! -- глубокомысленно добавил Архип после некоторого молчания.
Ежиков все еще спал, и в ожидании его пробуждения самовар долили.
-- А выживут! -- внезапно произнес Архип.
-- Кого выживут?
-- А его, Миколаича.
-- Откуда?
-- От нас, из Лесков.
-- Кто же его выживет?
-- Архаилка выживет, -- с непоколебимой уверенностью сказал Архип. -- Он ему нож вострый, Миколаич-то. Ну, он его и выживет. Человек -- пес!
-- Ну, вот еще, -- усомнился я, -- как так ни за что ни про что выжить человека?
-- Ни за что ни про что?! -- пылко возразил Архип, по-видимому задетый за живое моим недоверием. -- Нет, ты Архаилку не знаешь!.. Нет, Архаилка, брат, подведет!.. Это уж не сумлевайся -- не таковский!
-- Как же он подведет?
-- Архаилка-то? оченно просто! -- и с азартом олицетворяя гневного и ехидного Архаила, Архип воскликнул: -- Первым ты долгом мужика не внушай! Как ты так можешь мужика внушать!.. И опять -- застойка! Нешто это порядок, за мужика застаивать, а? Аль ежели молонью взять -- разве это порядок? Аль опять -- переделу не бывать, внушаешь... Как это возможно?.. И как это возможно насчет переделу, а? -- Архип победоносно взглянул на меня и, несколько успокоившись, добавил: -- А ты говоришь, не выживет! Еще как выживет-то -- единым духом... Архаил -- он пес!
Наконец проснулся Ежиков. Он живо оделся и сконфуженный вышел к нам.
-- Батюшки, как я заспался! -- восклицал он. -- Извините, сделайте милость!.. Такая книга интересная, и так долго не засыпал я... {247}
Мы рассказали ему эпизод с сугробами. Он ужаснулся и заскучал. Его, видимо, тянуло в Лески. Он не раз подходил к окнам и тоскливым взором всматривался в погоду. Но погода была такова, что он даже не решался заговаривать с Архипом о поездке.
И во время чая и после чая, когда Архип удалился уже в переднюю, Ежиков перекидывался с ним краткими словами, для меня часто совершенно непонятными. "Что-то Андрейка теперь делает?" -- спросит Ежиков. "А что ему, небось лаптишки плетет либо книжку читает", -- ответит Архип, и мягкая улыбка осветит скучающее лицо Серафима Николаича после Архипова ответа... "Добыл ли работы Фома?" -- с живейшим беспокойством проронит он немного спустя. "У Журавлева добудет!" -- успокоивает Архип, и опять тянется молчание, и опять за молчанием следует отрывистый вопрос: "не то ожеребилась кобыла у Пахома?.." или: "починили ли полушубок Михейке?", или: "ах, кто-то Федосею условие с Архаилкой напишет!.."
День длился. Вьюга завывала. Семен вздыхал, а Ежиков уже и окончательно затосковал. То и дело подходил он к окнам и напряженно оглядывал мутное небо. Если о чем говорил он, то говорил рассеянно и скучно, постоянно срываясь со стула и измеряя комнату беспокойными шагами.
Во время вечернего чая Архип сердито кряхтел, исподлобья наблюдая за Ежиковым и, против обыкновения, был неразговорчив.
Наутро, чем свет, он разбудил Ежикова. Встал и я. Ежиков торопливо одевался при свете сальной свечки, трепетно мигавшей тусклым огоньком своим в руках Семена. Погода утихла. Серафим Николаич упрямо, отказался от чая, который мог бы быть готовым через час. Его как бы подмывало что-то и гнало. Лицо его светилось радостным возбуждением, и пальцы чаще, чем когда-нибудь, дергали бородку. Он дружески расцеловался со мною, не отказался от шубы, предложенной ему на дорогу, и убедительно просил меня приехать к нему.
Я вышел проводить его на крыльцо. В синем небе еще не погасли звезды. С востока наплывал желтоватый и как бы холодный рассвет. Вокруг хутора и далеко за ним беспорядочными волнами громоздились сугробы. Си-{248}неватые тоны облегали поле. Из избы курился дым, высоким столбом омрачавший небеса. Морозило. Ветер затих. Дали хмурились.